Важная свидетельница

Городовой Митькин, объемистый в талии муж с багровым глянцевитым лицом, не перебивая выслушал рассказ Рацера. Дежурство кончалось, и городовому не хотелось заниматься этим самоубийством. Но делать было нечего. Он вздохнул и задумчиво промычал:

– М-м-м… Случай такой, смертный! Требуется отцам-командирам доложить. Пойду протелефоню в участок. А вы тут, господин, подождите.

Городовой Митькин скрылся в служебных помещениях почтамта. Вскоре он вернулся мрачнее тучи:

– Велено охранять место происшествия. А вас, господин, просили обождать, – добавил городовой с плохо скрытым злорадством. – Потому как вы первый заметили, будете свидетельствовать. – Он тяжело поднялся на облучок и могучим задом несколько сдвинул Терентия: – Ну, трогай, чего ждешь!

…Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома, живший на первом этаже, как раз под Абрамовым, – изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и дорогим табаком, – Самуил Давыдович Гурлянд.

Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая знала о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала:

– Мне доподлинно известно, почему наш жилец, царствие ему небесное, – она завела глаза, – наложил на себя руки. Он мне доверял во всем, делился самыми сокровенными мыслями.

Пятакова вдруг осеклась, увидав прибывшего на пролетке Диевского. Обрадованно затараторила:

– Вот, господин пристав, вам все и расскажу про покойного Абрамова. По роду своих обязанностей доложу.

– Когда Абрамова видели живым в последний раз? – спросил пристав Диевский.

Пятакова с готовностью ответила:

– Если позволите, все по порядку! Как раз вчера вечером, возле восьми часов, спускается покойный по лестнице, в руках два порожних баула держит. Я сразу догадалась: «Это вы, Лев Григорьевич, опять за книгами собрались? Да еще на ночь глядючи?» – «Случай необыкновенный вышел, – отвечает Абрамов. – Сегодня утром в лавке Шибанова на Никольской познакомился с симпатичным молодым человеком. Он рассказал, что ему в наследство досталась громадная библиотека. Он завтра в Варшаву уезжает, а сегодня освободится лишь вечером. Вот мы решили, что я отберу все, что мне понравится. И список некоторых книг показал – большие редкости». И еще предупредил меня покойный, чтобы я не волновалась, коли он задержится. А я покойному – резон: разве, дескать, можно с деньгами ехать к неизвестному лицу? А он засмеялся и отвечает: «Мы договорились расплатиться у меня дома. Ну, мне пора ехать! Молодой человек будет меня ждать в Черкизово у ворот Богородского кладбища». – «Фу, говорю, страсть какая! А почему он адрес не дал?» – «Страсти никакой нет, а адресок он мне дал. Вот, записан! Просто все: он любезно согласился меня встретить, чтоб я не плутал».

Толпа слушала, раскрыв рты. Городовой Митькин, желая напомнить о том, кто здесь есть начальство, строго произнес:

– Ну а какое это отношение имеет к самоубийству?

Пятакова осадила его:

– Не запрягал, любезный, так и не нукай! Не глупее тебя. Не тебе, безмозглому, а господину приставу докладываю. Стало быть, отношение самое прямое! Вернулся домой покойный затемно. И очень сердитый! Ругается: «Ждал-ждал, а этот дядя так и не появился. Тогда сам поехал по адресу, это Вторая улица в селе Черкизово, дом Утенкова. И что же оказалось? Это вовсе не барский дом, а так, крестьянская хибара. Библиотеки, понятно, никакой нет и не было. Госпожа Пятакова (это он ко мне обращается)! Вам что-нибудь ясно? Для какой надобности меня обманули? Зачем, охальники, пожилого человека гоняли попусту на другой конец города? Теперь я весь разбит, аж в висках ломит. Ведь это натуральное хулиганство, не иначе!»

Пристав Диевский вопросительно поднял брови:

– И что из всего этого следует?

– А то, – быстро ответила Пятакова, – что я умею понимать чужие страдания. Как раз вчера утром я была на Никольской, купила у Феррейна упаковку лекарств от головной боли. Называется оволецитин. Сорок копеечек стоит. Дала покойному две таблетки, он мне сказал «спасибо» и к себе пошел, весь не свой. Ей-богу! Вот с горя, бедняжка, и повесился. Не перенес, что его с книгами провели так. Ох, как он до книг охоч был – страсть!

Домовладелец Гурлянд, человек осторожный и даже пугливый, тяжело вздохнул:

– Что за наказание такое? То у меня когда-то вот этот бриллиантовый перстень похитили, – он повертел в воздухе пальцем, на котором искрился громадный камень, – спасибо господину Жеребцову, нашел, то вот… этот Абрамов.

(Историю о перстне мы еще расскажем.)

Книжная пыль

Диевский задумчиво глядел на окно, за которым теперь, когда солнце поднялось довольно высоко, явственно был виден висящий на люстре человек.

– Почему окно закрыто? – спросил он у Пятаковой. – Ведь нынче погода весьма теплая.

– Окно закрыто, но открыта форточка! – уточнила та. – Покойный Лев Григорьевич очень боялся пыли, считал вредной для книг. По этой причине не открывал окон даже в самую жаркую погоду. – Пятакова понизила голос: – Покойный, надо признаться, был немного не в себе, он просто помешался со своими книгами. Вязанками притаскивал! Неужто столько прочесть возможно?

Нарушая субординацию, в разговор опять вмешался городовой Митькин:

– Был бы нормальным, так из каких-то книжек не полез бы в петлю!

Пристав Диевский строго сказал:

– Городовой, исполняйте свои обязанности, отодвиньте любопытных подальше! – И к Пятаковой: – Посторонних здесь вчера никого не шаталось вечером?

– Как можно? Никого! – воскликнула та. – Я тут же бы сигнализировала…

Пристав подумал, что зря побеспокоил высокое начальство, протелефонировав в Гнездниковский: «Видать, и впрямь дядя этот был малахольный! А что обо мне Кошко теперь подумает? Скажет, что я беспомощный. Ведь новая метла чисто метет, как бы меня того, не вымели».

* * *

В этот момент, распугав толпу резкими звуками клаксона, через арку во двор Галкин вкатил авто, набитое сыщиками.

Соколов, сидевший возле шофера, грозно крикнул:

– Кто посмел затаптывать следы на месте преступления? Городовой, арестовать виновных и доставить в участок!

Толпа, толкаясь и давясь, моментально отступила со двора. Лишь из окон, рискуя сверзнуться вниз, выглядывали любопытные.

Жеребцов, с неожиданной ловкостью для его высокого роста, первым выскочил из авто. Завидя Гурлянда, как старому доброму знакомому, пожал руку.

Пристав Диевский, испытывая неудобство по той причине, что обращаться приходилось одновременно и к новому начальнику, как к старшему, так и к Соколову, как самому авторитетному, поворачиваясь то к одному, то к другому, деловито проговорил:

– Согласно показаниям консьержки, никто из посторонних в квартиру самоубийцы не заходил. В окно забраться тоже никто не мог, высоко оно, да и закрыто.

– Следов от приставной лестницы на земле нет? – спросил Жеребцов. – Ох и натоптали тут зеваки, словно стадо коров прошло.

– Это еще до моего прибытия, Николай Иванович! Тут как раз клумбы цветочные, было бы все равно заметно. С деревьев тоже забраться невозможно, потому как ближайшее не менее двух аршин отстоит от дома.

Соколов сорвал с клумбы ромашку, растер ее между пальцев и с наслаждением вдохнул терпкий запах. Взглянул на Диевского:

– Николай Григорьевич, где твои свидетели? Пригласи их в качестве понятых. Ну, бесценные коллеги, поднимаемся наверх.

Все последовали в подъезд, украшенный богатой лепниной, мраморной статуей нимфы и лестницей, застланной ковровой дорожкой.