Нутро хищницы

Они вышли из командирской каюты.

Левый глаз Георга, подбитый во вчерашней драке, расплылся зелено-синим пятном и почти не открывался.

В отличие от командира Георг был очень уважителен. Он с некоторым подобострастием протянул руку Соколову. Уставился в переносицу Соколова единственным оком, предложил:

– Ну что, начнем с носовых отсеков?

Соколов заботливо произнес:

– Георг, надо порошок буры растереть в подсолнечном масле и этой кашицей мазать вот это, – показал пальцем. – Тогда синяк быстро пройдет.

– Если бура есть у врача, то воспользуюсь вашим советом. Но деретесь вы, полковник, замечательно. Научите?

Повсюду, занятые делом, пыхтели матросы. Каждый знал свой маневр, и никто никому, как показалось Соколову, никаких команд не отдавал – все действовали согласно расписанию.

– Уф! – прокряхтел Соколов, протискиваясь в люк между отсеками.

Георг бросал короткие реплики:

– В корме торпедных аппаратов нет – отличие нашей лодки. А там, в корме, электромоторный отсек и дизельный. Центральный пост. Справа – офицерские каюты, слева – кают-компания, справа – радиорубка, сюда не вздумайте ходить. Аккуратней, не стукнитесь, пролезайте сюда, в этот люк. Это наше царство, торпедный отсек.

Очередное мучительное пролезание, и Соколов оказался в вожделенном месте – боевом отсеке. На металлических стеллажах, закрепленных в оплетенные бугели, в два ряда лежали торпеды. Трое матросов осматривали аппараты, проверяли крепления торпед на стеллажах.

При виде Георга подчиненные вытянулись, с любопытством разглядывая гостя.

– Это летчик, полковник граф Соколов, он совершит с нами боевой поход. – Георг махнул рукой. – Продолжайте! – Повернул улыбающееся лицо к Соколову: – Как полагаете, где я провожу время между вахтами? – Похлопал по стальному боку торпеды. – Как раз на ней, на этом стеллаже. – Рассмеялся. – Кто спит с женщиной, а я с торпедой. Вот такая наша жизнь, привыкайте!

Соколов отозвался:

– Я сам выбрал себе это приключение. И я не желаю быть балластом, хочу какие-нибудь занятия… Тело требует движений.

– Если так, баталер выдаст вам все необходимое: робу – рабочую одежду, бушлат, «гнидник» – куртку с капюшоном и все, что положено. И покажет вашу каюту. Садитесь, граф, на рундук. Тесно? Согласен, в платяном шкафу просторней.

– Зато каюта отдельная.

Георг сказал извиняющимся тоном:

– Не сердитесь за вчерашнее. После нашей собачьей службы как не покуражиться на берегу? Это, сами понимаете, обычай, от прадедов идет.

– Нет, это вы должны извинить меня. Рукопашный бой случился по моей вине. – Он подумал: «Как странно устроена жизнь! Этого симпатичного парня и еще четыре десятка таких же, по сути дела, хороших людей мне придется пустить ко дну. Господи, вот это и есть самое страшное в службе разведчика: губить тех, к кому питаешь симпатию! Впрочем, о чем это я? Эти „хорошие люди“ без зазрения совести топят пассажирские и санитарные суда. Так что мы квиты!» Соколов многозначительно добавил: – Дорогой Георг, у нас у всех служба собачья. А что мужчина без военной службы? Так, фертик!

– Это верно! Война на море с обеих сторон теперь неограниченная, то есть без всяких правил. Сейчас выходим на свободную охоту в Балтийское море, там у нас вдоволь будет возможностей демонстрировать мужской характер, особенно когда в рубке находится… – Георг поморщился, не договорил.

– Мой друг, отметим выход в боевой поход! – предложил Соколов. – У меня есть ямайский ром…

– Замечательно – наслаждаться ромом, находясь под водой. Тем более после хорошей пьянки.

– Я почти не пью.

Георг зашелся в хохоте:

– О-хо-хо-хо! Вчера вы употребляли коньяк словно зельтерскую…

– Дорогой друг, для русского человека бутылка коньяку, что капля в море.

Георг согласно кивнул:

– Да, я бывал в Архангельском порту, погулял на берегу. Русские принимали такие дозы шнапса, какие для любого представителя цивилизованной нации стали бы, ха-ха, смертельными. Но выпьем, когда выйдем в море.

Дурные вести

Баталер разместил Соколова в каюте – в крошечном застенке с рундуком и койкой-гамаком.

Гений сыска достал из пакета русские газеты и с острым любопытством стал просматривать их.

Судя по всему, на несчастной родине творились дела немыслимые, самые дурные. Забастовки на заводах и железных дорогах ширились, в Петрограде не хватало продовольствия, массовое дезертирство возрастало. Газеты с непонятным сладострастием писали о неподчинении солдат офицерам и даже убийствах последних. С ухмылкой повествовалось о широко вошедших в практику обысках – своего рода открытых грабежах, когда под видом народной милиции в богатые дома вламывались бандиты, насиловали служанок и хозяек, собирали и уносили все самое ценное.

Читал Соколов и о разграбленных и сожженных помещичьих усадьбах, об очередях за продовольствием, мылом, керосином и дровами. О демонстрациях, о необходимости «построить новую жизнь на демократических основаниях».

И фото, фото: толпы людей на площадях Петрограда – в солдатских шинелях и с ружьями за плечами, безусые курсанты из школы прапорщиков, штатские с флагами и лозунгами: «Долой монархию!», «Да здравствует свобода!», «Вся власть Учредительному собранию!», грузовики, набитые людьми в папахах и ощетинившиеся штыками… Везде бунтующие, не признающие законов и власти толпы.

На обложке «Нивы» за первое апреля репродукция картины художника Василия Сварога «Не уйдут! Ловля полицейских по чердакам». Какие-то оборванцы, перевязанные пулеметными лентами и в солдатских шинелях, ломятся на чердак. Желание их очевидно: пристрелить стражей порядка, которые пытаются спастись от оборванцев. И было ясно: сейчас выломают двери, застанут на крыше и чердаке загнанных несчастных полицейских и совершат пролетарский суд: перестреляют, а трупы сбросят с крыши.

(В советское время Сварог станет знаменитым, будет ласкаться к власти. В 1939 году на шести квадратных метрах холста он воспоет великого вождя, напишет шедевр – «И.В. Сталин и члены Политбюро ЦК ВКП(б) в Центральном парке культуры и отдыха имени Максима Горького в Москве». Картину закупит Третьяковка, эскиз – Музей революции, ее размножат в открытках, а живописец получит Сталинскую премию. У блюдолизов жизнь сытая!)

Соколов с ужасом думал: «За что убивают полицейских? Ведь они добросовестно, даже самоотверженно служили простым людям, были надежной основой порядка? Впрочем, убивают ведь не люди, а уголовники. А эти всегда ненавидят тех, кто с ними борется. Но для чего воспевать преступников, создавать о гнусных „подвигах“ картины и печатать в уважаемом журнале? И что стало теперь с моими товарищами по сыскной службе: с начальником Аркадием Кошко, фотографом Ирошниковым, с судебным экспертом Павловским? Их тоже отлавливают? А как без меня в Петрограде обходится больной отец? Он бывший член Государственного совета, стало быть, „буржуй и кровосос". А супруга Мари с маленьким сыном? Пока я, желая принести пользу России, гоняюсь за лодкой-убийцей, разнузданная чернь унижает и уничтожает моих близких? Несчастная Россия! Понять тебя не могу».

Гений сыска не мог знать, что неверная судьба уже вынесла приговор его близким.