Сомневающийся Шульц

Шульц, как и положено генералу-разведчику, подобно петроградскому Нестерову, во всем сомневался и всех на свете считал изменниками: или уже завербованными врагом, или ищущими такого случая.

Теперь он доказывал фон Лауницу:

– Вы много знаете примеров, когда русские офицеры добровольно переходили к нам? Ноль! Солдаты, случается, перебегают, предпочитая плен войне. А тут – знаменитый полковник! И не забывайте: в России остались его жена с сыном и отец-царедворец.

Фон Лауниц возражал:

– Но газеты пишут, что Соколов избрал невероятно сложный способ побега, что его двое сообщников погибли в перестрелке. Более того, какого-то унтера он вышвырнул на полном ходу из поезда. Шпионы так не делают. Вот, глядите, свежие русские газеты, здесь продолжают с возмущением писать о «графе-преда-теле».

Шульц задумчиво барабанил пальцами по столу.

– Да, разведчики не любят шума вокруг себя, и все же…

Фон Лауниц продолжал:

– А главное, мой дорогой Фридрих, – серия фельетонов в «Русской мысли». Тут надо учитывать психологию русского человека. Знатный дворянин может сделать много глупостей: сбежать с любовницей, проиграть имение в карты, стреляться на дуэли, но никогда не обречет себя и близких на позор.

– Тем более ради службы в разведке. Но что могло толкнуть его на побег?

– В сознании русского общества произошли большие изменения. Очень многие недовольны ходом войны и мягкотелостью русского царя. А здесь еще и страшное личное оскорбление: героя войны, заслуженного полковника предали военному суду и разжаловали до рядового. Тут любой сбежит…

Шульц вытянул бокал вина и задумчиво дергал себя за кончик усов. Потом решительно хлопнул ладонью по крышке стола:

– В ваших словах, дорогой друг, есть логика, но этому графу необходимо устроить настоящую проверку… Слишком ответственно дело, которое мы хотим ему поручить.

– Фридрих, я вполне согласен с вами. Довериться представителю враждующей стороны в столь важном деле очень опасно, но мы не знаем никого другого, кто столь удачно подходил бы для выполнения этой важной миссии.

Шульц закивал головой:

– Да, да, этот Соколов – фигура неординарная. Его следует использовать, но без проверки я не стану вербовать его для столь важной операции. Если она сорвется, нам обоим оторвут голову.

– Мой друг! Как говорил Иоганн Вольфганг Гёте, «вся мудрость жизни в том: не опоздай покинуть горящий дом». Если мы опоздаем, то тогда обязательно нам оторвут и голову, и все остальное.

Старый знакомый

Соколов начал засыпать, но вдруг стукнула дверь. На пол сначала полетел матрас, а затем послышались грубые ругательства и обещание:

– Рюсски швайн, утро вас двух будем пиф-паф!

В помещение грубо втолкнули какого-то человека в шинели. Человек упал на пол, медленно поднялся, отряхнул руки и по-русски произнес:

– Здравствуйте, товарищ!

Соколов вгляделся в гостя и, не выдержав, расхохотался:

– Тю-тю, мое почтение, Фотий Фрязев! Чего ты тут делаешь, медный лоб? И почему на твоей нахальной морде свежие синяки?

– Потому что меня жестоко били! – В голосе звучала слеза.

– Как ты сюда попал?

– Причиной тому – вы сами…

* * *

Фотий не мог сказать всю правду, а заключалась она в следующем. Когда Соколов переметнулся к немцам, Фотий, лежа привязанным к дереву, размышлял над своей печальной участью: «По моей вине бежали два немецких генерала. За такое страшное преступление меня вновь отдадут под военный суд и теперь наверняка расстреляют. Что делать? Выход один – развязаться, вплавь перебраться на вражеский берег и там сдаться на милость немцев. Они учтут мою заслугу в освобождении ихних генералов, могут даже деньжат подбросить и отправят с почетом куда-нибудь в тыл. Хорошо!»

Как всякий ограниченный человек, он обдумывал проблему только с одной, хорошей стороны, упуская из виду сторону другую – отрицательную.

Ужас перед грядущим возмездием придал Фотию силы. Он таки сумел освободиться от пут, разделся до исподнего, гимнастерку и прочее, кроме сапог, которые пожалел и оставил на ногах, бросил в реку и поплыл на вражеский берег. Немцы его заметили, когда он был в воде. Едва сошел на чужой берег, ему приказали:

– Хенде хох!

Фотий стал объясняться:

– Я нарочно к вам… Я сдаюсь! Рус капут!

Фотия повалили лицом на грязную землю, за спиной скрутили руки и отволокли в контрразведку.

Пока Соколов праздновал с генералами их избавление из плена, Фотия уже допрашивали. Начальник полковой контрразведки – здоровый немец с прыщеватым лицом по фамилии Клюге – для устрашения и большей убедительности несколько раз больно стукнул Фотия по лицу. Затем через переводчика предупредил:

– Говори только правду: один раз соврешь – один раз расстреляем, – и весело загоготал.

Фотий добросовестно рассказывал все, что знал: назвал имена командиров, начертил на листе бумаги расположение складов с фуражом и боеприпасами, доложил о готовящемся наступлении, о том, что беспрестанно подвозят снаряды, пушки, лошадей, что полки пополняются, а русские солдаты наивно верят в свою победу.

– А ты знаешь русского, который выручил немецких пленных генералов? – спросил Клюге.

– Еще бы мне не знать этого мерзавца! – усмехнулся Фотий. – Я генералов охранял, а граф Соколов совершил на меня нападение…

– А почему Соколов тебя не прикончил? Для его безопасности это было бы лучше.

– А кто его знает? – честно отвечал Фотий. – Этот граф человек шальной…

– А как ты думаешь, зачем он освободил генералов?

– Чужая душа потемки. Наверное, рассчитывал с вас деньжат сорвать.

Фотий подписал протокол допроса, и его отвели в подвал дома, где находилась разведка.