Измена фатерланду

Вскоре обер-лейтенант Герхард фон Рихтхофен увидал этого таинственного офицера в шинели без погон. Тот возвышался горой над окружающими, лицо его было величественно, а взгляд вгонял в дрожь.

Офицер направился к обер-лейтенанту. Он наступал на него, словно английский танк на германские позиции. Стало немного не по себе. Но человек вдруг слегка, совсем чуть-чуть, только кончиками губ, изволил улыбнуться и произнес:

– Простите за беспокойство, герр обер-лейтенант. У меня дело государственной важности. Пожалуйста, отойдем в сторону. Как говорят у нас в Пруссии, уши хороши лишь те, для которых наши слова угодны. Позвольте представиться – инспектор Военно-морского министерства России Семенов.

Обер-лейтенант от неожиданности икнул, что-то забормотал неразборчивое, а потом и вовсе лишился речи.

Офицер поспешил его успокоить.

– На самом деле, – прижал палец ко рту, – только ни одной душе не называйте моего имени – Эрих фон Бломберг, оберст, сотрудник секретной разведки Германии. – И протянул для пожатия два пальца.

– Герхард фон Рихтхофен, – дрожащим голосом отозвался обер-лейтенант.

Офицер изумился:

– Как? Вы из семьи фон Рихтхофен? Потомок славных ландскнехтов?

– Да, это так! – с удовольствием согласился обер-лейтенант.

Офицер продолжал вопрошать:

– Стало быть, вы родственник легендарного героя великой Германии аса Манфреда фон Рихтхофена?

– Доблестный Манфред – мой дядя! – скромно потупил взор обер-лейтенант и заалел от удовольствия. Про себя подумал: «Какой замечательный человек, сразу видно – настоящий германец!» Спросил: – Вы знакомы с моим дядей?

– Увы, мой друг! Но я могу оценить его подвиги, ибо сам время от времени летаю на аэроплане. Удовольствие несказанное, особенно когда на головы врагов сбросишь несколько бомб. Бомбы летят вниз, а враги разбегаются как таракашки. – И весело расхохотался. – Но, мой друг, перейдем к делу. Я рад вручить вам небольшую посылку. – Поманил пальцем Зверева. Тот поднес вещевой мешок. – Примите, сделайте одолжение, Герхард!

Герхард фон Рихтхофен заглянул в мешок и обомлел от удовольствия. В рюкзаке были уложены пять буханок ржаного хлеба, три банки говяжьей тушенки, круг хорошего сыра и – настоящая роскошь! – две бутылки померанцевой. Спросил:

– Но за какие заслуги?

– Это я конфисковал у русских. Надо поддерживать голодающих соотечественников.

Потомок ландскнехтов не выдержал, губы его задрожали, он прижал руку к сердцу:

– Большое, большое спасибо, герр фон Бломберг! Вы очень щедры. Чем могу служить?

– У меня, Герхард, два дела к вам. В Берлине живет близкий мне человек. – Изобразил смущение. – Признаюсь вам, это дама, горячо любимая дама. Я очень волнуюсь за ее жизнь. Могу ли я послать ей через вас письмо?

– Разумеется!

– Но письмо сердечное, сугубо личное. Мне не хотелось бы, чтобы военная цензура читала его, тем более что оно, – заговорщицки подмигнул, – никаких тайн, кроме любовных, не содержит.

– Не сомневайтесь, герр фон Бломберг! Счастливый случай: нашему полковнику Цагелю вчера оторвало ногу – русские с аэроплана бросали бомбы, вот и лишили его ноги. Это был какой-то ужас. Ас внезапно появился со стороны запада. Шел на бреющем полете, брюхом вершины деревьев задевал. Кое-кто первоначально подумал, что это наш аэроплан. Ворота склада как раз были раскрыты – распределяли боеприпасы, развозили по артиллерийским полкам. Бомба русских влетела в склад, как мяч в футбольные ворота. Взрыв был такой силы, что земля закачалась. Погибло около сорока человек, раненых около сотни. Фугасы взрывались, разлетались в стороны, поражая все живое. Казалось, что пришел конец света. Вот тут-то осколком ранило полковника Цагеля. Сегодня в одиннадцать часов на аэроплане его вывозят из фронтовой зоны в тыл. На лечение он отправится в Берлин. Я попрошу его, пусть письмо передаст адресату с нарочным.

– Пожалуйста, но только самой фрейлейн – в руки! Если послание попадет к мужу, он очень огорчится, а это – генерал, достойный человек, его покой нам следует охранять. – Соколов протянул письмо.

Герхард загоготал во всю глотку:

– А вы шалун! Поздравляю…

На конверте был написан берлинский адрес Веры. Соколов знал, что письмо это будут читать и перечитывать, поэтому его содержание он продумал с особой тщательностью, а его строки дышали немецкой сентиментальностью:

«Мой друг, мой ангел! Только теперь, расставшись на время с тобой, я впервые в жизни понял, что это такое – неизбывная горечь разлуки. Есть ли миг, когда бы я не мыслил о тебе? Есть ли секунда, когда твой манящий образ не стоял бы предо мной? Ты всегда в моем сердце, в моем воспаленном воображении. Страсти разрывают мое страдающее сердце, жажда обладания снедает меня. За час свидания с тобой я отдал бы все земные сокровища.

Надеюсь после выполнения задания, если не сложу голову за нашу прекрасную Германию, вновь оказаться в фатерланде. Я приеду в дорогой сердцу каждого немца Берлин. Мы, подобно Ульрихе и рыцарю Фердинанду, возьмемся за руки, пройдемся по Унтер-ден-Линден, свернем на Фридрихштрассе, замрем в почтительном восторге пред памятником великому Фридриху II. Мы будем петь и веселиться, мы будем праздновать нашу победу. Мы будем пить за славного и непобедимого императора Вильгельма. Мы сольемся в страсти нежной, чтобы девять месяцев спустя родился будущий герой фатерланда.

Как легендарная Семела тает в объятиях Юпитера, так ты, ангел, таешь в моей душе. Мое божество! Я знаю твою примерную бережливость. Однако не скупись, щедрой рукой вознагради того, кто принесет тебе письмо. Передай фронтовой привет всем родственникам, сослуживцам из министерства и друзьям.

Любящий тебя Эрих фон Бломберг».

Отправляя это письмо, Соколов преследовал две цели: войти в доверие к обер-лейтенанту и известить Веру о своем пребывании на вражеской территории. Последнее могло пригодиться.

Герхард спросил:

– А еще какое дело ко мне, Эрих?

Соколов проникновенно заглянул в лицо Герхарда и душевно произнес:

– Мы, немцы, очень преданы родине и своим близким. Мне надо навестить мою старую тетушку Паулину, которая все свое громадное состояние завещала мне. Она живет в Карлсбаде. Теперь она серьезно больна и вряд ли долго протянет. – Гений сыска сделал такое грустное лицо, что можно было подумать: тетушка в жутких муках скончается к сегодняшнему ужину. – Я хочу посмотреть, что происходит в ее доме и двоюродный брат-пьяница не заставил ли тетушку Паулину переписать завещание на себя. От этого негодяя можно ждать любой мерзости.

Герхард торопливо заговорил:

– Дорогой Эрих фон Бломберг! Согласен, что теперь родственники пошли ужасные, а завещание богатой тетушки – это очень серьезно. Скажите, что надо, и я все для вас сделаю.

Соколов с печалью произнес:

– Спасибо, дорогой Герхард! Вот что такое голубая кровь и благородное сердце, вы понимаете чужие страдания. Мне, собственно говоря, многого не надо. Я хотел бы с вашей помощью, Герхард, преодолеть прифронтовую полосу и чтобы меня, как после тяжелого ранения, с соответствующими документами посадили в санитарный вагон, идущий в Нижнюю Австрию.

Герхард глубоко задумался, медленно произнес:

– Это не так-то легко… Но вы – немец, вам нечего бояться патрулей.

Соколов живо возразил:

– Вот и ошибаетесь! Я ведь знаю, как такие дела делаются. Загребут, посадят под замок на воду и хлеб…

– Хлеба сейчас нет! – вставил слово Герхард.

– Вот-вот! Посадят на одну воду, продержат без допросов неделю, потом разберутся, извинятся и выпустят, да я дело упущу! Мне эти приключения совсем напрасны.

– Да, я согласен с вами, герр оберст. – Герхард задумчиво почесал кончик длинного, весьма румяного носа и упрямо повторил: – Очень опасно вас тайком провозить через всю прифронтовую линию – шестнадцать километров!

Соколов махнул рукой:

– Всего-то? Разве вам не греют душу пять тысяч марок?

Герхард крякнул и теперь уже почесал чисто выбритый кадык.

– Пять тысяч?

– Так точно. Нас, разведчиков, фатерланд обеспечивает денежным довольствием сполна.

– Довод сильный! – Теперь Герхард почесал бровь, подумал: «Такой удачи больше не будет!» Решительно произнес: – Лошадь с телегой я достану, наложим сена, вас – под сено…

Соколов запротестовал:

– Немецкому оберсту-разведчику не пристало в сене прятаться.

– Но нужны соответствующие документы…

– У меня есть офицерское удостоверение.

– Этого мало. Требуются справка о ранении, направление из полевого госпиталя в тыловой…

Соколов ждал этого момента. Он хитро подмигнул:

– У меня сейчас созрел гениальный план. Вы можете достать в медчасти полка предписание об эвакуации с переднего края оберста Эриха фон Бломберга? Пусть напишут: проникающее ранение в области брюшины и все такое прочее.

Герхард потер ладони:

– Без особых проблем! Главный врач Александр Шестаковский – гениальный хирург, а по призванию мой собутыльник и партнер по картежу. – Хохотнул. – При необходимости он может выдать справку о том, что вы погибли геройской смертью на поле битвы. – Вздохнул. – Но ему придется денег дать…

– Из этих пяти тысяч! – уточнил Соколов, и тут же у него созрела мысль. – А ваш Шестаковский может мне сделать надрез и перебинтовать? На всякий безопасный случай…

Герхард воскликнул:

– Сейчас же идем к этому великолепному еврею. В своем деле он король. Вам ведь нужно время прийти в себя после этой небольшой, но все-таки операции? Так что самый раз именно сейчас. Кстати о «пустяках»: когда я деньги получу?

– Как только меня разместите в санитарном вагоне на станции в Сольцах – тут же обогащу вас.

Герхард задумчиво подергал себя за ухо.

– Отсюда Сольцы около шестнадцати километров, почти час езды. Прекрасно!

Соколов заверил:

– А после нашей скорой победы, обер-лейтенант, разыщите меня, и я представлю вас к награде – за служение великой отчизне.

Герхард прижал руку к сердцу:

– Я сердечно признателен! Но сначала я обязан выполнить свой бескорыстный долг перед фатерландом. Идемте в полевой госпиталь. Они там давно киснут без дела. Шестаковский сделает вам операцию и справки подготовит.

* * *

Через несколько минут, обнажив могучий торс, Соколов лежал на операционном столе. С копной густых курчавящихся волос, со всех сторон выбивавшихся из-под шапочки, Шестаковский вогнал в брюшную полость богатыря шестьдесят граммов новокаина. Затем, немного выждав, скальпелем сделал минимальный разрез, обработал рану и тщательно забинтовал, заверил:

– Теперь таки вас никто не отличит от смертельно раненного. Я ведь вас отлично понимаю: воевать никому не хочется. – Выкатил красивые и темные, как вифлеемская ночь, глазищи. – Только, господа офицеры, в случае какого гембеля обо мне, очень прошу, ни-ни!

Соколов, поднимаясь со стола, мрачно пошутил:

– Александр, сейчас же напишу рапорт на имя императора!

Шестаковский поморщился:

– У вас ужасные шуточки!

Соколов протянул деньги:

– Здесь пятьсот марок. Еще столько же пришлю с Герхардом.

– Очень большое спасибо. За такой гелд я готов изрезать всю армию кайзера, включая его самого, но уже бесплатно. – Засмеялся. – Это я так шучу. А вы, господин оберст, обязательно отдохните на кровати. Все-таки наркоз… Справки я вам сегодня подготовлю.

* * *

Герхард, нежно поддерживая Соколова под локоть, провожал его к передней линии обороны. Он задушевно объяснялся:

– Эрих, вы, наверное, знаете эту варварскую страну – Россию. Здесь дороги похожи на стиральную доску. Легче в Германии проехать десять километров, чем в России полверсты. Я очень сожалею, герр оберст, но вам, после нынешней болезненной процедуры, придется потерпеть тряску. Итак, когда вы желаете совершить бросок на запад?

– Хоть завтра ночью.

– Договоримся: сегодня я достаю справки, завтра отвожу вас в Сольцы…

– Сажаете в санитарный вагон, – подсказал Соколов.

– И получаю свои пять тысяч. Правильно?

– Так точно, обер-лейтенант Герхард фон Рихтхофен!

Герхард, как всякий игрок, в деньгах нуждался постоянно. Он ласково взглянул на Соколова:

– Вас, дорогой Эрих, сам Бог мне послал!

– Рад сделать праздник для племянника героя Германии!

– Нам следует выехать затемно. Меньше патрулей, и пражский поезд отходит без чего-то шесть утра. Приходите завтра ровно в три часа ночи. Я разместился в крайнем блиндаже, тот, который справа, возле поваленного тополя…

– Это рядом с кустами рябины.

– Нет, бузины.

– Пусть, Герхард, будет по-вашему, это кокосовая пальма.

– Я предупрежу часового, он разбудит меня. А себе оформлю на завтра увольнительную.

– Решено!

Соколов чувствовал, что немец хочет еще что-то сказать, но не решается.

Герхард действительно хотел обратиться к новому знакомому с просьбой. Как нарочно, сегодня вечером в офицерском клубе ожидалась большая игра. Ждали новых, только что прибывших из тыла игроков-офицеров. Герхарду очень хотелось играть. Он помялся и, глядя куда-то в сторону, умоляющим тоном проговорил:

– Простите, Эрих! У меня сейчас такие несчастные обстоятельства… Одним словом, если вас не очень затруднит… Можно получить задаток? Совсем небольшой, марок пятьсот, а?..

Соколов тоном монаха, наставляющего собрата по рясе, который попросил деньги на бордель, с укоризной произнес:

– Ваша просьба, сударь, неуместна. Карты – изобретение дьявола, затягивающее человека в адовы тенета. Апостол Марк заметил… Впрочем, я с собой деньги не ношу. Завтра получите все сполна. В Сольцах лежат эти деньги. – Поинтересовался: – А утром, когда буду пробираться к вам, на мину не налечу?

– Приказ из штаба армии – минировать всю переднюю линию обороны глубиной тридцать метров.

Соколов проявил осведомленность:

– Прежде ставили мины только против английских танков.

– Мин наделали столько, что их на несколько войн хватит – три миллиона штук. Война идет к концу (Господи, скорей бы!). Мины девать некуда. И вот теперь приказ – ставить противопехотные против русских. – Вздохнул. – Они ведь в своих штабах не знают, что солдаты тут пухнут с голоду и что нас подкармливают русские солдаты. Ну, поставим мины, а кто хлеб носить будет? А нам продуктовая подкормка ой как нужна! Сами не кормят и русским хотят запретить. Смешно! Так что на моем участке мины пока не ставили, идите смело. Чтобы вам легче было отыскать меня в ночной тьме, я прикажу разжечь костер, прямо на него, Эрих, держите. – Пристально взглянул на Соколова. – Русские когда начнут наступление на нашем фронте?

Соколов туманно отвечал:

– Разно судачат! Да русское начальство, кажется, само не знает. На Юго-Западном фронте увязли, где им на вашем фронте наступать! Так что минированные поля здесь долго не понадобятся… – Взглянул на карманные часы, заторопился. – Э, как время быстро бежит! Пора обратно. А то придется в штабе объясняться в любви… До завтра!

Герхард долго жал Соколову руку и уверил:

– Не сомневайтесь, ваше письмо в ближайшие дни будет доставлено по адресу.

И гений сыска вместе со Зверевым устремился на свою сторону.

Солнце, не замутненное облаками, поднялось выше сосен. Болотный туман рассеялся. На высоком небе, словно легкие перышки, повисли прозрачные облака. Не умолкая, разноголосо гомонили птицы. И воздух был напоен сказочным, небывалым ароматом трав и цветов. Хотелось всех любить, всем делать добро, но люди продолжали убивать друг друга, стремились отнять самое дорогое, то, что дает только Бог, – жизнь.