Музыка Легара

Джунковский мысленно произнес: «Слава Тебе, Боже! До этого фигляра мои слова, кажется, дошли!»

Керенский вновь прошелся по кабинету туда-сюда, покачал головой:

– Можно быть прекрасным воином, но никудышным политиком. Бисмарк точно сказал: «Политика есть искусство возможного». Да-с!

Джунковский моментально нашелся:

– Тот же Бисмарк, кстати, находясь в России, утверждал: «Политика – это недуг, который надо лечить кровью и железом». Вот вы весьма политичны с Лениным, Троцким и прочими заговорщиками. Но если Ленин и его приспешники сумеют силой отнять у Временного правительства власть, то всех вас, министров, сразу же расстреляют, потому что большевикам надо будет укреплять свою диктатуру.

Керенский вплотную подошел к Джунковскому, наклонил набок голову, произнес трагическим тоном:

– Вы ведь не знаете, что с Лениным мы из одного города – Симбирска? И наверняка не слыхали, что мой отец был начальником отца Володи? Пусть в разные годы, но мы учились в одной гимназии. И главное, мистически-загадочное, – многозначительно поднял указательный палец вверх, – мы даже родились в один и тот же день – двадцать второго апреля. И как я могу убить Ульянова? С ранних лет в нашем доме я слышал от родителей эту фамилию – Ульяновы. Лично мне Володя Ульянов симпатичен, но, к сожалению, по натуре своей он интриган и заговорщик. Зато, как большинство полукровок, очень умен. Нет, никогда я не отдам приказа о его расстреле. Не могу и не хочу!

Джунковский усмехнулся:

– Опубликованы в газетах неопровержимые документы: Ленин, Ганецкий, Троцкий и прочие – германские шпионы. Идет война, и если мы не уничтожим внутреннего врага, то он всадит нож в нашу спину. Тем более что большевики заявляют весьма приятную для пролетариев программу: немедленное заключение мира, объявление буржуазии вне закона, то есть провозглашение кровавого террора и разрешение крестьянам захватывать помещичьи земли, а рабочим – фабрики и заводы.

Керенский кисло усмехнулся:

– Все это чепуха, обещать можно что угодно.

– А простые люди, преимущественно из тех, что ненавидят труд, как таковой, очень любят химерические обещания.

– Вы, Владимир Федорович, прекрасно оппонируете, могли бы стать великолепным оратором.

Джунковский, призвав на помощь все свои актерские возможности, прижал руку к груди и с пафосом воскликнул:

– Дело не во мне – генералов много, а вот Керенский у нас один. Дорогой Александр Федорович, ведь вы падете первой жертвой этих головорезов. Россия, слез не утирая, станет вечно скорбеть о вас…

Керенский слушал внимательно, затем печально закрыл веки, прислонил к ним носовой платок. Потом он принял вид, полный глубокомыслия. Несколько раз, словно что-то серьезно обдумывая, прошелся по кабинету, поглаживая ладонью подбородок. Остановился возле Джунковского, резанул рукой воздух и с торжественным пафосом произнес:

– В ваших словах, генерал, есть много сермяжной правды. Что касается смертной казни, то вы меня убедили, я вновь ее введу – на пользу революции. – Протянул руку: – Спасибо, что посетили меня!

Джунковский мысленно перекрестился: «Дошло до сознания этого остолопа, слава богу!» И еще, все время разговора помнил о просьбе графа Соколова. Уже стоя в дверях, сказал:

– Александр Федорович, вы наверняка слышали о подвигах Аполлинария Соколова?

– И что он хочет? – Керенский нетерпеливо дергал ногой, бросал взгляды на каминные часы и на дверь, давая понять, что аудиенция закончена. – На передовую? Такие люди там нужны. Пусть рапорт на мое имя напишет, я его направлю в распоряжение штаба Юго-Западного фронта.

– Пока его желание скромнее.

– Уточните! – Керенский был явно недоволен затянувшимся разговором.

– Согласно воинскому уставу, граф Соколов обязан о проведенной операции по потоплению германской субмарины «Стальная акула» доложить командиру, который отдавал ему приказ.

– Пусть докладывает, разрешаю!

– Дело в том, что этот приказ отдавал… государь Николай Александрович. Соколов хотел бы увидать царя…

– Бывшего царя, – поправил Керенский и, окончательно раздражаясь, выпалил: – Полковник Романов теперь никакого отношения к войне не имеет. Нынче он частный человек. Не разрешаю! Это блажь! Я только что встречался с Романовым, предложил переправить его в Англию. И что вы думаете? Он желает оставаться здесь, как бельмо на глазу. Это легкомысленный и пустой человек. И пусть вашего Соколова совесть не угрызает. Если пожелает, может доложить в нашем министерстве полковнику Штейнбаху. Желаю вам, генерал, новых славных побед во имя демократии и расцвета великой России! – Протянул для прощания сухую ладонь. – И запомните: настоящее России ужасно, но есть человек, готовый взять на себя всю ответственность за ее будущее.

Джунковский, напустив на себя притворную серьезность, воскликнул:

– Этот человек передо мной!

– Совершенно верно! Наступают решительные дни, ибо Россия на краю зияющей пропасти!

Джунковский направился к выходу. Папка с фронтовыми документами не понадобилась – военно-морскому министру они оказались неинтересны.

Вдруг за спиной Джунковский услыхал мотивчик из «Веселой вдовы» Легара. Его насвистывал Керенский.

* * *

Вернувшись домой, Джунковский тщательно вымыл руки.

Сестра Евдокия сказала:

– Аполлинарий Николаевич обещал вернуться только к ужину. Как бы не вымок, тучи во все небо, на дворе потемнело, хоть свечу зажигай. А он ведь даже без экипажа…

Джунковский улыбнулся:

– Наш граф и не такие грозы видал! Ничего плохого с ним не случится.