Столпотворение

На другое утро, облеченный в вытертую шубу, сшитую из шкуры зверя, бродившего по лесу еще полвека назад, Соколов правил экипажем. Он испытывал истинное наслаждение от стремительного бега саночек, от морозного ветра, вышибавшего слезу, и от понятливого сильного жеребца, стрелой летевшего по обледенелой мостовой. Его путь лежал на Немецкую улицу в Лефортово.

Он знал, что извозчикам сообщили приметы Елизаветы Блюм. И был уверен, что по всей обширной матушке-Москве помощники полицейских зорко высматривают красавицу злодейку с восточными чертами лица.

Но еще на подъезде к Красным воротам сыщика несколько удивила картина: десятки саней направлялись по Новой Басманной, в сторону Лефортова.

И совсем был поражен, когда возле Богоявленского собора в Елохове наткнулся на затор: извозчики, кажется, со всей Москвы пригнали на Немецкую улицу.

Под отборные ругательства новых собратьев по гужевому ремеслу, сцепляясь оглоблями, Соколов пробился вперед и по тротуару проехал вперед.

И впрямь тут творилось нечто невозможное. Десятки, сотни саней собрались здесь. Кучера материли друг друга, ротозеи на тротуаре смеялись.

Соколов обратился к правившему соседними санями извозчику:

– Любезный, что за собрание тут?

Мальчишка лет семнадцати, с белесыми бровями, белозубо улыбнулся и, весело блестя глазами, произнес:

– Будто вы, дяденька, сами не знаете? Полиция нас, извозчиков легковых, всех оповестила: бабу ловить. Премию обещали тому, кто тетку поймает. Колодцы, что ль, отравляет аль еще что – надо ее схватить и доподлинно выявить.

– А тебе какое до тетки дело?

– Так обещали премию – пять тысяч рублей. Я вот даже на бумажку приметы ее записал. Только смекаю, что в такой толчее ничего не получится. Что она, тетка, дура совсем?

– Выезд у тебя знатный! – одобрил Соколов. – Легкие саночки, красивые. Знать, мастер хороший делал?

– Это наш папаша. Во всей округе все помещики и богатые крестьяне к нему с заказами идут, – с гордостью сообщил мальчишка.

– Тебя как зовут?

– Вильгельмом.

– Как? – удивился Соколов. – Немец, что ль?

– Нет, дяденька, я природный русский. Нашей деревней, что под Рязанью, спокон веку немцы владели. И было от них такое заведение, чтобы всех младенцев называли, как баре прикажут. Вот меня и обозвали Вильгельмом, как нехристь какую. А отца и вовсе Зигфридом кличут. А фамилия наша натуральная расейская – Свистуновы.

Соколов подумал: «Что-то на странные имена мне нынче везет! А больше того, везет на дураков. Кто надоумил извозчиков сюда съехаться? Прознаю – голову оторву!»

Конфуз

Прознать про полицейского головотяпа Соколову не довелось. Но в любом случае было ясно, что утечку секретной информации допустил Мартынов.

Пока Соколов раздумывал, как выправить положение, он разглядел в полсотне саженей от себя фигуру в шинели и с офицерскими погонами.

Сыщик кинул вожжи Вильгельму:

– Последи за моим коньком, скоро вернусь!

Подойдя к офицеру ближе, он узнал своего старого знакомого, пристава 1-го участка Лефортовской части подполковника Дмитриева. Дмитриев славился своей исполнительностью и горячностью. Немало было битых его суровой рукой городовых, дворников, извозчиков.

Вот и теперь, не обращая внимания на подошедшего к нему кучера в старинного покроя медвежьей дохе, Дмитриев размахивал кулаком в кожаной перчатке перед самым носом с виноватым видом стоявшего городового и что-то сердито ему выговаривал.

Соколов, спустив круглую шапку на лоб и отчаянно окая, начал притворно канючить:

– Простите великодушно, ваше благородие, господин подполковник, что за безобразие? Никакой езды…

Дмитриев с возмущением вытаращился, грубо отрезал:

– Чего тут ошиваешься? Убирайся! – и опять повернулся к городовому.

Соколов продолжал:

– Приказали бы, ваше благородие, расстрелять двоих-троих, сразу бы очухались, дорогу расчистили.

– Что-о! – Дмитриев, сжав кулаки и с перекошенной от гнева физиономией, двинулся на Соколова, чтобы проучить нахального извозчика. – Ты ополоумел? – Кивнул городовому: – Посади этого советчика в кутузку и три дня есть не давай.

Городовой, неожиданным манером отвязавшийся от грозного пристава, с удовольствием бросился исполнять приказ, крикнул:

– Чего окусывашься! А ну пошли в участок!

Соколов цыкнул:

– Цыц, козявки! Сейчас вас по ушам завяжу! – и строго посмотрел на пристава: – Что у тебя тут происходит?

Пристав изумленно разинул рот, замычал что-то.

Соколов залился звонким хохотом на всю улицу.

Пристав встретился с сыщиком взглядом, узнал и тяжело задышал:

– Здравия желаю, Аполлинарий Николаевич! Вас совсем не признать, право.

Соколов руку для пожатия протянул, но строго произнес:

– Даю тебе, Александр Григорьевич, ровно десять минут, и чтобы тут ни одной лошади не было. Иначе!..

Пристав приложил руку к каракулевой папахе и гаркнул:

– Так точно! – Обратился к остолбеневшему городовому: – Беги на угол и прогоняй извозчиков на Покровскую и налево, к Нижней Красносельской. Запрети поворачивать назад – из города небось еще едут и едут. Ишь, сбор устроили! А тут сами справимся. Эй, Максимов! – Он поманил городового, стоявшего на углу Посланникова переулка. – Гони взашей, пусть дальше проезжают, не стоят здесь! И чтоб не возвращались – под страхом ареста!

Соколов спросил пристава:

– Как случилось, что все городские извозчики сюда съехались?

– Ах, – махнул он рукой, – вечная российская бестолковщина.

Городовой Максимов, выхватив из чьих-то рук плетку, хлестал налево и направо – и лошадей, и извозчиков. Мало-помалу все пришло в движение, на помощь подоспели другие городовые.

Соколов еще прежде поспешил к своим саночкам. Вильгельму приказал:

– Оставайся, каждый день катайся тут вперед-назад. Никого не сажай, говори: «Занят!» Жди, когда девица сядет, про которую в приметах сказано. Вези ее, лишнего не запрашивай. Только не гони, я буду за тобой ехать. Понял?

Вильгельм Свистунов сиял счастьем, и щеки его горели здоровым румянцем.

– Рад стараться, ваше превосходительство! Всю жизнь мечтал полиции служить.

…Вскоре Немецкая улица расчистилась.