Пустые сети

Дни бежали. Стремительно приближался новый, роковой для России год – 1914-й.

Каждый раз, появляясь в кабинете Мартынова, Соколов первым делом спрашивал:

– Ну где Юлия Хайрулина? Эта убийца долго будет гулять на свободе?

Мартынову ответить было нечего, и ему не нравился командирский тон подчиненного. Пытаясь скрыть досаду, отвечал:

– Нет, полковник, не обнаружили пока. Хотя сделали немало для этого. Ведем постоянное наблюдение за ее квартирой в Петербурге, четыре дня вновь морозил лучших филеров – утюжили Немецкую и прилегающую улицы. Увы, ничего! – Выскочил из-за стола, подошел к окну, написал на морозном стекле свои вензеля и закончил: – Уверен, и она, и Эдвин сбежали куда-нибудь в Европу. Предаются любовным развлечениям на Монмартре в Париже или на Александерплац в Берлине.

– А я уверен в противоположном, – жестко ответил сыщик.

– Откуда такое решительное мнение? – В голосе Мартынова звучала легкая ирония.

– Не могут террористы сейчас бежать, дело на носу важное – устроить взрыв в Зимнем. Вот если упустим их, они уничтожат государя и кучу важных сановников. Вот тогда, с приятным ощущением выполненного долга, уедут на отдых в Европу. Но не раньше!

Мартынов спросил:

– Чай будете пить, Аполлинарий Николаевич?

– Буду, но только самый крепкий. И пусть эклеры принесут, пошли кого-нибудь к Филиппову.

Премия за красивую голову

Мартынов распорядился относительно пирожных, а Соколов, до этого широкими шагами меривший кабинет, упал в кресло, и оно под богатырским телом заходило ходуном, едва не развалилось.

Соколов, четко выговаривая каждое слово, произнес:

– Ты, Александр Павлович, пойми: мы не можем допустить и малейшего риска для жизни государя, история нам не простит. И необходимо выловить тех, кто сжег прокурора Александрова. Для нас это дело чести. Иначе хоть пулю в лоб…

– Ну, насчет пули – это перебор. Кстати, пока вы с Лениным водку пили, на Ваганьковском кладбище похоронили урну с прахом прокурора. Пол-Москвы собралось. Люди всех сословий искренне переживают случившееся. Вдова даже не плакала, вся почернела и высохла от горя.

– Еще бы, какая жуткая смерть.

– Три спектакля с ее участием в Большом театре заменили.

– Какое уж в таком душевном смятении пение! – Сжал кулаки, страшным взором заглянул в лицо начальника охранки. – Запомни мое слово, подполковник: убийц прокурора я отыщу, из-под земли достану! Но мне нужна твоя помощь.

Мартынов опять начал вздыхать:

– Ах, что я могу сделать? Вы со мной как с мальчишкой разговариваете…

Соколов хлопнул ручищей по столу:

– Эх, неладная тебя задери! Ты, Мартынов, желаешь, чтобы я в одиночку отыскал Елизавету Блюм? А что охранное отделение будет делать? Жалованье и награды получать?

– Не горячитесь, Аполлинарий Николаевич! Разве вы полсотни моих филеров не замените? – не без ехидства отвечал Мартынов, который завидовал таланту Соколова и не мог забыть обидную для него трепку.

– Количество ни о чем не говорит! Сто миллионов выбирали Государственную думу, а в ней дураков оказалось куда больше, чем в процентном отношении на россиян приходится. Впрочем, даже умные люди, собравшиеся в кучу, образуют неудержимую тупую силу.

– Эхе-хе-хе! – согласно кивнул Мартынов. – Чем больше мыслителей сбиваются в стадо, тем стадо делается глупей, – закон очевидный.

– Толпа восприимчива к внушению, легковерна, непостоянна в своих настроениях. Ловкий болтун манипулирует мнением толпы как захочет. Вот почему монархия, особенно для России, лучше, чем парламентаризм. Впрочем, мы отвлеклись.

– Так чем могу быть для вас полезным?

– Почти ничем! Филеров, говоришь, дать не можешь?

Мартынов тяжело вздохнул, завел глаза к портрету Николая Александровича, словно призывая его в свидетели:

– Рад бы, милый Аполлинарий Николаевич, да у меня сейчас под рукой почти никого нет. Сами прикиньте: одни болеют – зима лютая, простужаются, обмораживаются, двоих при задержании банды Кочкина ранили, один на похороны матери в деревню уехал…

Соколов махнул рукой:

– Я устал слушать, закрой фонтан! Кто захочет отказать, причину всегда найдет. Обойдусь без филеров.

Мартынов моментально расцвел, радостно улыбнулся.

Соколов продолжал:

– Распорядись, Александр Павлович, чтобы наши агенты сообщили всем зарегистрированным легковым извозчикам приметы Елизаветы Блюм, которая на самом деле красавица Юлия Хайрулина. За сообщение важных сведений награда – пятьсот рублей.

У Мартынова вытянулось лицо и вновь испортилось настроение.

– Ассигнования опять урезали, новое авто купить нет денег… Где я возьму полтысячи?

– У меня в бумажнике, – успокоил Соколов.

Мартынов в мгновение повеселел:

– Прекрасная идея! За пятьсот рублей извозчики в лепешку разобьются – помогут!

И тут Соколов огорошил собеседника:

– А мне, Александр Павлович, выдели приличный санный экипаж с парой шустрых жеребцов да прикажи, пусть подберут по размеру кучерскую одежду.

Мартынов вытаращил глаза:

– Станете филером-извозчиком?

– Совершенно верно! Мне покататься на саночках – сплошная радость. Морозов я не боюсь.

Мартынов и на это охотно согласился:

– Без сомнений, полковник, вы все необходимое сегодня же получите! Сколько лошадей вам запрягать? Хоть царский выезд – шестерку цугом.

– Цугом отвезешь меня в трактир Егорова, когда нынешние дела закроем.

– Согласен! – вгорячах произнес Мартынов.

* * *

Соколов все тщательно продумал.

Он покидал начальнический кабинет, и жажда деятельности переполняла его душу.

Сыщик пешком отправился домой по залитым ярким электрическим светом бульварам. И в этом свете бесчисленными искрами переливался крахмально-белый снег, неслись в морозном воздухе радостные крики мальчишек, гонявших на коньках, ржание и хрип пронесшейся мимо запряженной в саночки лошади, влюбленные парочки, прелестные девичьи личики, закутанные в меховые шубки, пьяненький мастеровой, горланивший песню.

Как ты прекрасна, зимняя Москва!