Влюбленный Ильич

Соколов оказался в щекотливом, пожалуй, драматическом положении. Иметь агента в самом сердце большевистской партии – об этом можно только мечтать.

Но в отличие от женщины, мужчине в постели притвориться невозможно.

Соколов понял, что на этот раз ему очень трудно играть роль страстного любовника. Он чувствовал физическое отвращение к этой особе. И дело было вовсе не в том, что ей перевалило за сорок лет и что она была некрасива. Женщины в этом возрасте очень часто приобретают особую прелесть, полную чарующей женственности.

Атлета-красавца гораздо больше отталкивало сознание того, что это существо в юбке дарило свои ласки большевистскому вождю, который со всем своим миропониманием и идеями, рассчитанными на худшую часть рода людского, был отвратителен сыщику.

– Что не сделаешь для великого Отечества, – пробормотал Соколов.

– Вы о чем, граф?

– О долге и Отечестве, – загадочно отозвался сыщик.

Призвав на помощь актерское мастерство, сыщик изобразил на лице крайнюю степень огорчения:

– Ах, божественная! Вы – предел мечтаний любого мужчины.

– Не врете, граф? Ну так слушайте! Член Государственной думы Малиновский вас предает. Он делает вид, что честно осведомляет охранку, а на самом деле подсовывает дезинформацию, сочиненную Лениным.

Соколов поднял бровь, изобразил полное неведение:

– Какой Малиновский? Первый раз слышу.

– Граф, не смешите меня. Напомнить? Тот самый – Роман Вацлавович Малиновский, тридцати пяти лет, большевик, из крестьян, по национальности поляк, бывший фабричный слесарь. Вы имели с ним конспиративные встречи в «Астории». Вы полагаете, что это ваш важный осведомитель?

Сыщик безмерно удивился:

– Ах, этот! Как, он осведомитель охранки?

– Граф, я знаю больше, чем вы думаете! Я присутствовала в прошлый четверг на встрече Ильича с этим гнусным типом – Малиновским. – Арманд сжала кулачки, ее глаза метали искры.

– Надо же! И что Малиновский рассказал Ленину?

– Этот иуда говорил с искренностью осужденного к повешению, когда за исповедью приходит ксендз. Он еще раз подтвердил, что минувшим летом 1913 года его завербовала охранка. Назвал свое жалованье – охранка платит ему ежемесячно пятьсот рублей. За особо важные сведения обещана премия. С ним беседовали Джунковский и вы, Аполлинарий Николаевич. Он изложил целый круг вопросов, который интересует охранку. В частности, историю исчезновения прокурора Александрова и адрес, где состоялась его кремация. Назвал адрес конспиративной квартиры на Балчуге, где вы с ним встречались. Очень убежденно говорил, но я ему не верю, подлецу. – Голос нервно сорвался, перешел в крик. – Ах, как я его ненавижу! Он готов Ильичу жопу целовать, лишь бы тот благоволил ему.

– Малиновский, если не ошибаюсь, способный человек. Он, в частности, прекрасный оратор, – заметил Соколов. – Я как-то слушал его в Думе – знаменитый прокурор Анатолий Кони позавидует силе, с какой Малиновский с думской трибуны обличал «антинародный царский режим и прогнивший монархизм». Пристав был вынужден вывести его из зала. – Соколов еще раз подлил собеседнице шампанского. – Ну а что Ленин?

Лицо Арманд пылало гневной страстью, она упрямо повторила:

– Я уже сказала: Ильич передал для охранки дезинформацию.

– Содержание знаете?

Арманд согласно кивнула и раскатилась каким-то мелким бесовским смехом:

– Как мне не знать, когда я писала под диктовку Ленина!

– И что он надиктовал?

– Суть такова: партия большевиков, дескать, разваливается, в ЦК идет свара, полное разложение, очень тлетворно действует Малиновский, который всех перессорил. Одним словом: на большевиков можно внимание больше не обращать – это политический покойник.

– А на самом деле?

– На самом деле все наоборот. У нас – широкие светлые горизонты. Владимир Ильич все просчитал на ближайшие годы: война, разлагающая работа в тылу и на фронте, поражение царского режима, Учредительное собрание, конституционный строй, где главной партией станем мы – большевики. И для меня такое счастье – вы с нами, милый граф!

Арманд провела по щеке графа узкой, холеной ладонью. Соколов вздохнул:

– Спасибо, Инесса Федоровна, за ласковые слова, но я не стою таких восторгов. Малиновский еще в Кракове?

– Нет, в минувшую субботу уехал в Петербург – через Москву. Дезинформация, думаю, уже в охранке лежит.

– Значит, уже вновь горлопанит в Думе?

– Это верно. – Помолчала, добавила: – Провокаторы всегда громче всех кричат в Думе, мы-то с Ильичом это знаем! А Малиновский, надо признать, еще и талантливый организатор. Ильич с первой встречи прямо-таки влюбился в него, словно красна девица в Ивана-царевича. Ведь это Ленин настоял в январе 1912 года, чтобы Малиновского на Пражской конференции избрали в состав Центрального комитета.

– Да-а, – протянул Соколов. – Неужто любимый вождь потерял революционную бдительность?

Арманд с недоверием посмотрела на сыщика:

– Будто не знаете? Я много думала, сопоставляла и пришла к убеждению, что именно Малиновский был причиной обвальных арестов прошлого года.

– Но вы, Инесса, сообщили свои подозрения Владимиру Ильичу?

– Да не желает Ильич меня слушать! Ему и Крестинский уши прожужжал: сам он по доносу негодяя Малиновского в двенадцатом году был привлечен по статье сто второй за принадлежность к запрещенной партии. Увы!..

Кандидаты в печку

Соколов понял: пора вступать в бой! То, что поведала ему Арманд, было крайне интересно. Но нужны были более важные сведения.

– Да, Инесса, тема наших разговоров – это не самое забавное, что происходит в мире. Пьем за вашу неземную красоту – это куда важней. – Внимательно оглядел гостью. – Какое прекрасное платье, как вам к лицу фиолетовый цвет, заглядение!

Инесса Арманд, словно студентка, расцвела от счастья.

– А я пью за вашу, граф, неотразимость! Я никогда не встречала мужчину, который пленял бы с такой силой… Вы – герой из легенд! – Она исподлобья уперлась взглядом в лицо сыщика. Томно произнесла: – У вас необыкновенная гипнотическая сила. Так и влечет, так и влечет. Я не могу противиться вашей демонической красоте. Я – раба ваших страстей. Мне хочется сбросить одежды…

– Сначала сдвинем бокалы! Шампанское – прекрасный напиток.

Выпили.

– Вы забыли, граф, подарить даме поцелуй! Ах, я сгораю от страсти нежной… Какой шалун, ай-ай-ай! Не томите, расскажите про забавное…

– Ну, забавным это можно назвать лишь с иронией. Речь идет о жуткой смерти прокурора Александрова.

– А вам как будто жалко его?

– А вам – нет? Я ведь знал его лично, прекрасной души человек был. Живьем сжечь – разум отказывается в такое людоедство верить.

Арманд чем больше пила, тем больше погружалась в меланхолию. Она рассеянно произнесла:

– Да, запах стоял отвратительный – на весь Земляной вал. Это Александр Степанович, он же Эдвин, из боевой группы при ЦК, изобрел такой способ возмездия. Я присутствовала при обсуждении списка на сжигание.

– Список? Даже меня почтили вторым местом.

– Малиновский, дурак, настоял. Я была категорически против, а он уперся: «Графа первей всех надоть в печь головой…» Ильич спорить со своим любимчиком не стал.

Соколов грустно покачал головой:

– Зачем из-за таких пустяков ссориться? Ну а вы какую кандидатуру предложили?

– Откровенно? Я убедила Ильича проучить Гарнич-Гарницкого. Мы столько усилий затратили на него, столько партийных денег израсходовали – и попусту.

– А германцы военные карты требуют!

– Еще как требуют – война в ближайшие год-два начнется. Супруг вашей сердечной привязанности фон Лауниц заявил: «Это будет важным условием нашей совместной работы – вы обязаны достать или в Генштабе, или на картографической фабрике необходимый материал».

– А что Генштаб?

– Наивный вопрос! Туда пути заказаны. Мы были уверены, что Гарницкий поддастся на нашу уловку.

– А он наживку съел, а с крючка сорвался! – рассмеялся Соколов. – Чары девицы Елизаветы Блюм оказались слабыми?

– Получается, что так.

Соколов, боясь сорваться в хохот, серьезным тоном произнес:

– Ильич сплоховал, надо было бы вас, Инесса Федоровна, послать в Монте-Карло. Перед вашими умом и красотой никто не устоит…