Государь проклинал неверную любовницу, но никто не мог или не умел занять место Анны в его сердце. Он послал ей несколько писем, но внезапно получил такой отпор, что крепко в чувствах задет был, а надежда на примирение сделалась призрачной.

Наконец в 1711 году Анна была освобождена от ареста.

Кейзерлинг, мусоля ее лицо поцелуями, нежно говорил:

— Моя любовь, нам следует немедля заключить брак…

И в этой срочности была необходимость суровая — Кейзерлинг опасно заболел.

Петр еще ничего не знал о победе своего счастливого соперника. Бракосочетание было тайным. Но два человека облегченно вздохнули, когда им донесли о случившемся. Читатель догадался, кто это?

Это были Меншиков и Екатерина.

За всю свою беспутную жизнь Петр ни разу не был столь сильно влюблен, как в Монс. Душу его все годы разлуки раздирала жестокая ревность. Порой, оставшись наедине с собственными думами, Петр мечтал: «Ax, коли бы Аннушка пришла ко мне, попросила прощения за все свое беспутство, то… облился бы слезами радости, прижал бы к сердцу своему: Господи, как томлюсь по ней, по единственно желанной!»

Немец Хельбиг, живший в Москве, так вспоминал о тех событиях: «Меншиков и Катерина рисковали потерять все, если бы красавица Монс уступила страсти государя. Меншиков употребил весь свой ум, чтобы воспрепятствовать этому сближению. Пылкая страсть властелина могла бы победить интриги Меншикова, если бы твердость Анны не помогла бы желаниям светлейшего и Екатерины. Если Екатерина при посредственных своих достоинствах сумела возвыситься до звания русской императрицы, то Анна Монс со своими куда более превосходными качествами гораздо скорее достигла бы этой великой цели. Но она предпочла истинную свободу и любовь…»

Меншиков, прознав от кого-то из своих клевретов о тайном браке, понесся во дворец к Петру. Тот уединился в своем кабинете и занимался с картами Петербурга.

Меншиков, напустив на себя возмущенный вид, проговорил:

— Мин херц, вот уж сущая истина: чем ты больше печешься о какой-либо персоне, тем паче неблагодарностью черной она, персона, тебе платит.

Петр, с неохотой отрывая взгляд от карт, лениво спросил:

— Ты, светлейший, об чем?

— Сказать, государь, и то срамно, язык не поворачивается: не ты ли по великой своей милости благодетельствовал обезьяну сластолюбивую, макаку развратную, алчную до корысти, дуру необразованную?..

Петр, начиная догадываться, о ком пойдет речь, уже с полным вниманием повернулся к Меншикову:

— Дело говори, не тяни!

— Монсиха с фон Кейзерлингом в немецкой кирхе при закрытых дверях обвенчались, а теперь в доме, тобою же построенном, блудом утешаются. Не веришь? Можем сгонять в Первопрестольную.

Смертельно побледнел Петр, хрустнул суставами пальцев, не таясь, застонал от душевной боли. С легкой надеждой спросил:

— Так ли, не ошибка?

— Верный человек донес. Да ты его знаешь, это лейтенант Семеновского полка Серега Богатырев. Он к матери на побывку в Москву ездил, ему знакомый немец, приятель Кейзерлинга, правду и открыл. — И опять с тяжким вздохом: — Не ты ли, мин херц, ее из ничтожества поднял?..

Меншиков осекся, но Петр понял то, о чем промолчал светлейший, подумал: «Да, из-за этой развратницы предал жестокой участи супругу свою законную Авдотью Федоровну, которая мои достоинства понимала, которая любила меня. Наследник мой Алексей надзору материнского лишился…»

Помолчали. Петр, криво усмехнувшись, произнес:

— Дом-то я строил не для их блудных утех… Ныне же прикажи, чтоб дом сей у Монсы отобрали.

…Меншиков с трудом сдержал радость.

Уже через час-другой поскакал в Москву гонец — Серега Богатырев — с дурным для новобрачных известием.

Царево повеление было выполнено: Монс и ее супруг вместе со всей обстановкой были вытряхнуты без излишних церемоний на улицу.

Новобрачных приютила в Немецкой слободе, недалеко от кладбища, их соотечественница.

Перенесенные потрясения ускорили конец фон Кейзерлинга. 11 декабря 1711 года он испустил дух.

Похороны его не были пышными, да и вдова, сказать правду, печалилась весьма немного. Едва облачившись в траур, она тут же сцепилась с братом умершего. Причиной свары стало наследство покойного.

Монс уже успела за свою бурную жизнь нахапать много, но ей все было мало. В этой холодной красавице словно сидел нечистый, который постоянно разжигал ее алчность.

Впрочем, свойство это — алчность — часто встречается у людишек, которые не умеют помнить о хрупкости своего существования, о том, сколь короток сей век.

Монс сумела оттягать в свою пользу часть наследства и вскоре допустила к своему телу пленного шведа Миллера. Они были уже помолвлены, уже на кухню свозили провизию к брачному столу, как 15 августа 1714 года величайшая интриганка петровского времени скончалась.

Не успел остыть прах Анны Монс, как началась новая драка — теперь уже за ее наследство. Жаждавших чужого добра оказалось трое: швед Миллер, старуха мать Модества Монс и братишка усопшей, ухватистый Виллим.

А драться было за что. Судя по архивным документам, одних бриллиантов, алмазов, вещей золотых и серебряных, подарков адмирала Лефорта, царя Петра, иноземных послов Кенигсека и фон Кейзерлинга было несметное количество, а еще — серьги, большой золотой с изумрудами крест, золотые пряжки, запонки, булавки, шпажка с крупным бриллиантом и зубочистка с алмазами, множество ниток жемчуга, золотых и серебряных часов, золотые с перламутром и бриллиантами табакерки, перстни с изумрудами, «образ государя Петра с дорогими каменьями» и прочее и прочее — на многие десятки тысяч рублей.

И эта женщина при жизни часто жаловалась на нищету и убожество, торговалась из-за грошика с молочницей, срамила братца Виллима за растрату небольшой суммы рейхсталеров… Ничтожное создание!

Анна была похоронена на Немецком кладбище в Лефортове. За гробом шли всего несколько человек — московских немцев.

Над ее могилой иждивением наследников воздвигли громадный обелиск из черного мрамора. По странному совпадению он был хорошо виден из окошек того дома, в котором Анна провела последние годы.

Это надгробие с немецкими надписями сохранялось до 60-х годов XX столетия, а потом бесследно исчезло: то были годы другого повального воровства — большевистского.

Рассказывают, что Петр тайком несколько раз посетил могилку Анны. Из его глаз, привыкших видеть всякую жестокость, скатилось несколько слезинок.

Душа деспота была все еще прочно привязана к той, которую он полюбил в нежном своем возрасте.

Но история имела важное продолжение, ибо у покойной Анны оставался здравым братец Виллим, удивительно схожий с сестрицей лицом и повадками.