На другой день Кейзерлинг, пригласив с собой Виллима, прибыл на званый ужин к Петру. В комнатах было накурено и душно, так что в открытые окна даже не влетали комары, полчища которых развелись тем летом.

Сразу же столкнулись с Меншиковым — почти двухметровым богатырем, румянолицым, всегда веселым, говорившим столь громко, что слышно было за версту.

Кейзерлинг любезно расшаркался:

— Князь, позвольте представить вам сего молодого человека…

Меншиков грохнул смехом.

— Ха-ха! Виллима я знал еще шпингалетом, когда на вещал его сестричку. В отсутствие, — он хитро подмигнул, понизив голос, — государя-батюшки. Помнишь, Виллим? Я тебе еще заморских конфет дарил, чтоб государю не про болтался, а ты, шельмец, в окно спальни подглядывал. Учился! Ха-ха! Ax, простите, герр посол, я забыл, что вы тоже согревали ложе очаровательной Анхен. Я не прав?

Скрипнул зубами от досады посол:

— Цум тойфель!

Но оскорбление стерпел, с возможной галантностью осклабился:

— Нынче день веселья, самое время прощать виноватых. Князь, молю вас, окажите протеже Виллиму, замолвите словечко перед государем. Нельзя ли принять Монса на военную службу?

— Ой, хитрец! — Меншиков ткнул перстом под посольское ребро. — Ты, сказывают, скоро с Монсами породнишься, на Анхен женишься, вот и хлопочешь. А я-то с какой стати перед государем буду за опальных поклоны метать?

Кейзерлинг поднял жирную пятерню и стал стаскивать с указательного пальца крупный бриллиант. Светлейший брезгливо отстранился, скорбно покачал головой:

— Хочешь пустяком откупиться? Птенцы гнезда Петрова честью не торгуют, чай не уличные мы девки. — Подумал, почесал волосатую ноздрю, махнул рукой, за брав перстень, и сказал, хитро улыбнувшись: — Ты сам улучи момент благоприятный, а государю, коли совета моего спросит, я слово и замолвлю.

На том и расшаркались.

Меншиков отправился к Петру и, похохатывая, сказал:

— Мин херц, посол с Монсихой развратничал, а теперь за наш счет откупиться желает. Перстенек сунул: помоги, дескать, государя охмурить. И еще Анну в жены мечтает взять. Что, в постели, небось, проворная?

Царь налился кровью, засопел тяжко, сжал кулаки:

— Собака! Крыса поганая! Возгря зеленая!

И тут — хуже момента не придумаешь! — к нему с ужимками и приседаниями, таща за руку Монса, приблизился посол.

— Ваше величество, — сладко улыбнулся Кейзерлинг, подстрекаемый одобрительным подмигиванием Меншикова, — позвольте представить вам…

Петр раздул щеки:

— За кого просишь, посол? Мне мало того срама, что я от сестры его перенес? Эту хищницу я воспитывал для себя, имел намерение на ней жениться. Но ее природная натура оказалась столь блядской, что более не желаю слышать ни о ней, ни о ее родственниках.

Тут встрял Меншиков:

— Мин херц, дело прошлое… Ведь я с ней во времена оны развратничал, да и ты, Кейзерлинг, поди, своего с сей порочной особой не упустил. Не так ли? Ныне хочешь ее в жены взять? Молодец, бери. Она бабенция… того… на передок горячая! Х-ха!

— Как вы смеете, князь, говорить столь дерзкие речи! — топнул ножкой Кейзерлинг. — Сицевыми словами между нами противность чинится. Аллес ист цу энде!

Меншиков схватил посла за локоть и громко сказал, хотя и на ухо:

— Ну ты, козлобородый, катися отселя к… — Далее шли выражения вовсе не дипломатические и равно для печати не годные.

Светлейший дал пинка Кейзерлингу под мясистое гузно, и тот спешно застучал туфельками с бантиками по крутой деревянной лестнице, едва не опрокинув с ног старого воина генерала Нетельгорста.

Петр стоял рядышком, мусолил трубочку и ехидно посмеивался.