Пылкая любовь порой кончается столь же неожиданно, как и возникла.

Пока Петр выламывал хребет России под западный камзол, пока обагрял брусчатку Красной площади кровью стрельцов и разных людишек — разбойных, а больше безвинных, — пока в сельце Преображенском и Разбойном приказе подвешивал несчастных на крюки за ребра, он не забывал Кукуй-городок. Кукуйцы встречали герра Питера радушно: умные беседы, хозяйственные советы, а еще танцы, выпивки, хорошенькие женские лица, жаркие объятия Анны — все это веселило душу, уставшую от перестройки государства.

— Тебе, Аннушка, единственной я верю без оглядки, всю натуру свою распахиваю, — доверительно говорил царь девице Монс.

Не ведал Петр того, о чем давно шушукались за его спиной: Анна была блудлива, мало кому из ухажеров в ласках отказывала.

Меншиков как-то случайно застал ее в беседке, в одиночестве задумчиво глядевшую в голубое небо. Решительный в любви, светлейший князь тут же, возле резных перил, шанса своего не упустил.

С Кенигсеком и вовсе Анхен крепко спуталась.

Государь об этом узнал нечаянно. Вскоре после виктории над шведами под Нотебургом Кенигсек по пьяному делу и неосторожности свалился в глубокий ручей, ушел под лед. При утопленнике нашли тугую пачку писем, а с раздувшейся груди Петр снял большой медальон. Письма положили возле огня просушиться, ибо выяснить следовало: не содержат ли тайн государственных?

Государь колупнул ногтем золотую крышку, раскрыл медальон и весьма удивлен был:

— Что зрю аз? Портрет Аннушки? Как? Почему? А сие что — прядь волос с ее очаровательной головки? И эту прядку я, неразумный, может, целовал?

Брезгливо — двумя пальцами — взял письмо, начал читать. Потом другое, третье. Содержание их было пустяковым: «Ежечасно, мой прекрасный друг, воздыхаю о вас… Меня пожирает страсть, которую вы разожгли в душе моей… Когда вас нет, жизнь делается постылой… Вечно посылающая вам любовные вздохи Анна».

Петр швырнул письма, плюнул вслед:

— Ах, дура! А как лгала мне замечательно, я ведь и впрямь думал, что без меня ей нет радости. Блудница вавилонская!

Кликнул Меншикова:

— Алексашка, отправь срочную депешу князю Федору Ромодановскому!

Почти без запинок продиктовал:

— «Анну Монсову под строгим караулом заточить в доме ее. Из оного запретить любые отлучки под страхом смерти. К ней никого, окромя прислуги, не допускать. За все ее худые поступки запретить выходить даже в кирху. Зело извольте выполнять все написанное со всей неукоснительностью. Петр».

Гонец, молотя шпорами лошадиные бока, полетел в Москву.