Петр сам пытал Цыклера.

На дыбе тот оказался куда скромнее, чем за пьяным столом.

Государь усмехнулся:

— Так кто из нас царь первый? Кто воробей, а кто орел?

— Празднословил я… — прохрипел Цыклер, висевший на дыбе с вывернутыми в суставах руками. — Всех заговорщиков назову. Еще Ванька Милославский говорил: «Гаденыша ядовитого Петрушку придавить надо…»

Все показывали друг на друга, истязаний никто не вынес.

Лишь молодой красавец Федька Пушкин терпел дольше всех.

Выдержал он и дыбу, и битье кнутом. Но когда Емелька Свежев достал из жаркой печи раскаленные добела клещи и стал ими отламывать по кусочку ребра, то и Федька во всем повинился. Он выпил поднесенный молодым палачом Сысоем стакан водки — «облегчения тяготы ради» — и выдавил из себя:

— Цыклер, шакал скверный, подбивал: царь, дескать, упрям, живет во всяческих утехах непотребных, казной зря трясет да творит над всеми плачевное. А бегает верхом на Кукуй к девке — один да по ночам. Его легко подстеречь и изрезать в пять ножей. К тому-де сам Милославский покойный подталкивал…

Верховный суд, наряженный государем из бояр, окольничих и палатных людей, ознакомился с доносами, уликами, показаниями, пыточными речами. Приговор его был таким: главных злодеев Цыклера и Соковнина четвертовать, Федьке Пушкину и остальным, к заговору причастным, рубить головы.

4 марта 1697 года Москва увидала зрелище страшное.