Я буду хорошим

Николас обдумывал ситуацию, как будто искал решение сложного уравнения. Осталось убедить Бисквита, самое лучшее для этого – прогуляться вдвоем. Он ждал у школы. Мать провожала Бисквита каждое утро, хотела лично убедиться, что он пришел в класс. Его друзьям она не доверяла. Но забирать из школы не могла, работала.

Завидев “T-Max” Николаса, Бисквит растолкал одоклассников:

– О, Мараджа! Ты что здесь делаешь?

– Садись, отвезу тебя домой.

Бисквит гордо вскочил в седло позади Николаса, “T-Max” сорвался с места. Бисквит издал ликующий крик, а Николас про себя усмехнулся. Он собирался просить о большой услуге, поэтому сначала лучше порадовать друга. Николас выбрал длинный путь. Ехал медленно, останавливался на светофорах, мягко поворачивал. Он знал, что Бисквит счастлив, так его легче уговорить.

– Бисквит, ты в курсе, все считают, Дыню убрали за то, что он связался с нами.

– А разве он не был против нас?

– Именно. Но теперь этот ублюдок Рогипнол вместе с Уайтом и бандой Капеллони хочет поиметь нас тем самым членом, который мы ему засунули. Скотина! И ты должен это исправить.

На этом “ты” Николас рванул, обогнал машину, еще одну, выскочил на тротуар, чтобы обогнать фургон, после чего наконец притормозил и вернулся к нормальной скорости. У Бисквита так сильно билось сердце, что Николас чувствовал это спиной.

– Я? В смысле?

– В смысле… кто твой лучший друг?

– Мелюзга?.. Телепузик?

– Мелюзга, именно. А брат Мелюзги – телохранитель Рогипнола.

“T-Max” резко затормозил. Бисквит уткнулся лицом в спину Мараджи, и, не дожидаясь возражений, Николас развернулся и поехал обратно.

– Ты должен пойти к Мелюзге и сказать, что после убийства Дыни никто не хочет иметь дела со мной и моими парнями, и еще, что тебе не досталось точки. Скажешь, что хочешь работать на них и у тебя есть кое‑что для Рогипнола. Важно, чтобы тебе открыли дверь. Когда впустят, выстрелишь.

Николас затормозил еще раз, но Бисквит удержался в седле. Ему хотелось кричать, от возбуждения и эмоций. Как на опасном аттракционе. Николас снова развернулся, и они продолжили путь.

– Но Мелюзга, он‑то тут при чем? Сторожит не он, а брат, – сказал Бисквит, выпрямив спину и усраиваясь поудобнее, но тут Николас нажал на газ и на скорости под девяносто вылетел на разделительную полосу. Машин стало значительно больше, зеркала задевали руль “T-Max”.

– Путь Карлито идет собирать деньги для Рогипнола. Поэтому какое‑то время он будет без прикрытия. – Николас помолчал и посмотрел на Бисквита в зеркало заднего вида. – Что, обосрался? Боишься покойников, а, Бисквит?! Так и скажи! Если боишься, найдем другое решение.

– Нет, не обосрался, – ответил Бисквит.

– Что?

– Говорю, не обосрался!

– Что? Не слышу!

– НЕ ОБОСРАЛСЯ!!!

Не снижая скорости, Николас вернулся в правый ряд и поехал к дому Бисквита.

Уравнение было решено.

Со дня переезда Крещенцо Рогипнол не выходил из дома. Жена попрекала его этим заточением, ведь он обещал, что все будет по‑другому. Но Рогипнол боялся. Очень. Можно даже сказать, испытывал ужас. Пытался побороть страх таблетками, но потом тормозил еще больше, и Маддалена злилась. Замкнутый круг, находясь в котором, Крещенцо тем не менее управлял районом, контролировал точки сбыта, перекрывал кислород парням Мараджи. Он мечтал уничтожить их. Подавить это желание было труднее всего. Никаких смертей, сказал Котяра. Рогипнолу пришлось согласиться. Армия Рогипнола – верная, мощная – была разбросана. Ей приходилось управлять и сдерживать, два вида действия, которые в периоды застоя, подобные этому, могут плохо стыковаться и провоцировать трения. И даже раскол в рядах.

Приблизительно так понимал ситуацию Бисквит, стоявший у той же стены, где совсем недавно они наблюдали переезд Мадонны Помпейской. Правда, он осмысливал ситуацию категорией “что за фигня”. Почему Рогипнол, который считает себя королем, позволяет Карлито, своему слуге, отсутствовать два часа кряду? Неужели столько времени нужно, чтобы забрать дань из зала игровых автоматов? Тот, кто управляет всеми точками сбыта и приписывает себе чужие трупы, доверяет юнцу, Мелюзге, покупать продукты и оплачивать счета? Возможно, сделал вывод Бисквит, Рогипнол заслужил смерть, потому что не умеет командовать, растерял авторитет. И Бисквит очень этой мыслью гордился.

На другой день он приехал в Форчеллу и припарковал скутер, одолженный Чупа-Чупсом, неподалеку от того входа церкви Святой Марии Египетской, что выходит на Корсо-Умберто. Он подумал: церковь. Он подумал: святые. Он подумал: Мадонна. Он подумал: младенец Иисус. Он подумал: а вдруг? Там получают помощь, там, внутри, дают обеты, там, внутри, ищут поддержку, и робко вошел. Эту церковь он знал, если можно так сказать. Как и все, он привык к золоту, к роскоши и обилию декора: его друзья из Скампии так и воспринимали Неаполь – церкви, дворцы, серые и пепельные всполохи вулканического туфа. Красота, которая остается лишь красотой. Красота, смешанная со святостью, надеждой, чудом. За чудом Бисквит вошел в церковь – в поиске святого, святой, Мадонны, собеседника. Его поразили сюжеты и краски, театральные жесты мясистых рук, лазурь и золото, лики благочестия и мученичества. Он попробовал обратиться к Мадонне или, лучше сказать, к мадоннам, но слова не шли, он не знал, с чего начать. “Мадонна, помоги паранце…” – сказал он, глядя снизу вверх на прекрасную фигуру, дышавшую свежестью. Не пошло. Он отменил молитву, чувствуя такую недосягаемость, к какой надо идти терпеливо, постепенно. Поискал глазами какого‑нибудь святого, знакомого святого, но безрезультатно. Узнаваем был только младенец Иисус на руках у мадонн и святых. Провожая глазами лучи, проникавшие через купол и большие окна, он выбрал младенца Иисуса, который чем‑то был на него похож, хотя Бисквит ни за что не признался бы в этом. Он поправил майку, пощупал пистолет в шортах, пригладил волосы. Покосился на двух старушек, которые молились, преклонив на скамью колени. Но они не обращали на него никакого внимания. Бисквит вдохновился покоем, волшебным образом окутавшим пространство церкви, словно защищая ее от мира, который снаружи давал о себе знать гулом дорожного движения.

– Иисус, – попробовал сказать Бисквит и повторил: – Иисус!

Он вспомнил, что надо молитвенно сложить руки, но они не соединялись, ладонь не склеивалась с ладонью, зависала в воздухе.

– Иисус, Сан-Чиро, Сан-Доменико, Сан-Франческо, сделайте так, чтобы я поднялся к этой сволочи и эта сволочь ушла прочь, чтобы я сказал: “Убирайся!” – и он ушел.

Бисквит понимал, что это невозможно: убегающий Рогипнол, за ним – Толстожопая. На самом деле молитва была о том, чтобы чаша миновала его. Он вошел в церковь с надеждой на чудо: пусть “Desert Eagle”, спрятанный у него в штанах, там и останется и все решится словами. Слова, если захотят, если смогут, перевернут мир. Ведь поэтому и молятся, правда? Верят в силу слов? И тогда ему пришла в голову другая мысль.

– Господи Иисусе, – снова начал он, – сделай так, чтобы однажды у меня появилась своя паранца. – Подумал, что надо бы дать обет, ведь если кто‑то о чем‑то просит, он должен предложить что‑то взамен. Но слова не шли, тогда он закруглился с молитвой, повторив несколько раз простую фразу, которую обычно говорят непослушные дети, обещая исправиться. Он сказал: – Я буду хорошим. – И этот хороший предстал перед ним, как народный герой, Мазаньелло, супергерой с мечом, летящий с холма от монастыря Сан-Мартино над Спакканаполи и дальше, под мост, в район Санита. Окровавленный Христос, привязанный к колонне веревкой, конец которой свисал у него с шеи, казалось, смотрел на Бисквита с любовью и пониманием. – Я буду хорошим, – повторил тот и быстро вышел.

Он знал, что найти Мелюзгу будет нетрудно, Толстожопая относилась к нему, как к приемному сыну. Муж ее слишком долго сидел в тюрьме, и сейчас заводить детей было уже поздно. Ей нравилось, что Мелюзга всегда рядом – некое подобие семьи. А сыну можно доверять. Бисквит увидел, что Мелюзга идет к дому Рогипнола, и бросился наперерез. С ходу начал про то, что хотел бы работать на них, разыграв написанный для него Николасом сценарий. Сыграл хорошо, сетовал на жизнь, слова лились, не то что в церкви. Мелюзга, видя отчаяние друга, только повторял: “Конечно… конечно… Да, пойдем, прямо сейчас”. Он как раз туда шел.

Они взбежали по лестнице, перед железной дверью Мелюзга поднял голову:

– Синьора, – сказал, обращаясь к телекамере, – это Бисквит, мой друг. Он наложил в штаны, когда Рогипнол убрал Дыню. Боится, что все, кто работает на Мараджу, кончат так же. – Он невольно взял тот же жалостливый тон, что и Бисквит.

Металлический голос Толстожопой ответил:

– И правильно, что боится. Заходите, дети.

Ссыкун взялся за ручку, и дверь открылась. Он хотел было войти, но Бисквит потянул его за футболку и сказал, прикрывая рот рукой, чтобы не попасть в камеру:

– Я хочу один, мне стыдно. – Мелюзга в нерешительности остановился на пороге. Бисквит замер. Что будет, если он все‑таки войдет? “Господи, помоги…” – подумал Бисквит.

– Ну ладно, давай, – сказал Мелюзга и побежал вниз по лестнице.

Бисквит несколько секунд постоял на пороге, чтобы убедиться, что Мелюзга не передумал, и вошел в квартиру, ориентируясь на голос Рогипнола и его жены. Он сразу узнал мебель, которую видел на улице во время переезда. В квартире все еще чувствовался запах свежей краски. Толстожопая сидела на оттоманке, а Рогипнол за столом из темного дерева. Через полуприкрытые ставни проникал тонкий луч света, в углу комнаты горела лампа. Игра теней разрезала лицо Рогипнола на две части, день и ночь. Этот человек с опущенными плечами и змеиным лицом – близко посаженые глазки, тонкие губы, изломленные в ядовитой улыбке, блестящая кожа – казался теперь высеченным из скалы. Он не удивился появлению Бисквита, не испугался, Толстожопая тоже была спокойна. Бисквит повторил заученную фразу:

– Теперь здесь командуем мы. Ты и твоя Толстожопая должны уйти.

– Да? А я и не заметил, – сказал Рогипнол, повернувшись к жене. Теперь полоса света выхватывала ухо, затылок, крашеные волосы. – Ты еще в яйцах у отца был, когда я защищал твой район от Боа. Благодаря мне вас не подмял под себя клан Манджафоко из Саниты. – И он снова повернулся к Бисквиту: – Тому, кто тебя послал, ты должен сказать, что Форчелла моя по праву!

– Меня никто не посылал, – ответил Бисквит. Он шагнул вперед, маленький шажок, чтобы лучше прицелиться.

– Сопляк, – сказал Рогипнол, снова обращаясь к жене, – да как ты смеешь?

– Ты нарываешься, Рогипнол. – Еще один шажок.

– О, слышишь, как рычит этот щенок? Думаешь, ты, мальчишка, можешь меня напугать?

– На то, чтобы стать мальчишкой, у меня ушло десять лет, а на то, чтобы пустить тебе пулю, – уйдет секунда.

Металлический корпус “Desert Eagle” на мгновение вспыхнул в полутемной комнате. Рогипнол, открыв рот, вскинул руки к лицу, как будто это могло спасти его. Толстожопая стремительно бросилась к мужу, еще одна призрачная надежда на спасение. И снова вернулись свет и тень. Бисквит выбежал из гостиной и резко остановился. Вернулся назад, вскинул пистолет и прицелился в ягодицы Толстожопой. “Лопнут, как мячи?” – подумал он. Пуля попала точно в правую ягодицу, но ожидаемого эффекта не получилось. Разочарованный, Бисквит пустил Толстожопой пулю в затылок.

Он бежал вниз со всей скоростью, на которую способен десятилетний ребенок, врезаясь в косяки и перила и не чувствуя при этом боли.

Вот и входная дверь, несколько ступенек, три метра, возможно. Вот и улица, но тут, приоткрыв дверь подъезда, появился Мелюзга. Он держал в руке сладкую булочку. “Desert Eagle” был все еще теплым, Бисквит чувствовал это кожей. Молнией пронеслась в голове мысль убрать и этого свидетеля.

– Что там случилось? Вы подрались? Что было‑то?

Друг на секунду задержал взгляд на его лице, измазанном сахарной пудрой, и побежал дальше, бросив только:

– Жуй свой пончик.