Глава 4

В сомненье честном больше веры,

Чем в половине строгих вер.

А. Теннисон. Памяти А. Г. Х.

27 сентября 1999 года

Если Аллена Макмануса отправляют освещать какой-нибудь симпозиум, он воспринимает это как дополнительные шесть часов сна. Когда в отель «Бостон харбор» съезжается определенное количество высоколобых профессоров, газета «Бостон глоб» непременно посылает туда внештатника, и выбор всегда падает на него, Аллена, хотя, вообще-то, он специализируется на некрологах. Видимо, главный редактор улавливает связь: на этих конференциях, как правило, немудрено умереть от тоски.

Аллен, сгорбившись, сидит в одном из последних рядов аудитории. Он успел записать название симпозиума и считает, что этой информации достаточно, чтобы заполнить те две газетные строки, которые не жалко потратить на такую скукотищу. Он уже приготовился накрыть лицо шляпой и вздремнуть, но к кафедре подходит привлекательная женщина. Ее появление пробуждает любопытство: несмотря на свою журналистскую специализацию, Аллен все-таки живой. Почти все другие докладчики – старые говнюки, похожие либо на его отца, либо на сурового священника той церкви, где он в детстве прислуживал у алтаря. А тут вдруг такая приятная неожиданность! Впервые за весь день Аллен встрепенулся.

У женщины стройная, изящная фигура. Волосы причесаны без выкрутасов. Она заправила их за уши, чтобы не мешали раскладывать листки.

– Доброе утро, леди и джентльмены. Я доктор Мэри Келлер, – говорит она и, бросив взгляд на свои заметки, делает небольшую паузу. Подумав, продолжает: – Тема моего доклада довольно нестандартная, поэтому я решила не зачитывать готовый текст, а просто рассказать вам о двух изученных мной случаях. Первый из моей нынешней практики: мать привела семилетнюю дочь ко мне на лечение, потому что у нее появилась воображаемая подруга, которую она считает Богом. А второй случай тридцатилетней давности.

И доктор Келлер рассказывает о том, как в католической школе пятилетнюю девочку заставляли в знак покаяния подолгу простаивать на коленях. Однажды она почувствовала рядом с собой шевеление чего-то теплого и упругого. Обернулась, но никого не увидела.

– Итак, я ставлю перед вами следующий вопрос: если отсутствуют физические причины галлюцинации и общепризнанного набора симптомов психического расстройства также не наблюдается, то какой же диагноз правомерно ставить?

Доктора, сидевшие впереди Аллена, заерзали. Вот это да! – подумал он, чувствуя, к чему идет дело. Женщина совершает профессиональное самоубийство.

– Если и физическое, и психическое заболевание исключается, то можем ли мы, психиатры, объяснить такое поведение? Можем ли мы говорить не о галлюцинации, а о реальном зрительном восприятии? – Доктор Келлер медленно обводит глазами недоверчивые лица своих слушателей. – Я спрашиваю вас об этом, потому что точно знаю: как минимум одна из этих двух девочек говорит правду. Это я тридцать лет назад стояла на коленях в часовне и ощутила… нечто неописуемое. А теперь, работая с маленькой пациенткой в своем кабинете, я опять испытала похожее чувство.

Оторвав взгляд от докладчицы, Аллен Макманус выскальзывает из зала и звонит своему редактору.

У выхода на посадку Колин смотрит, как Джессика в сотый раз перепроверяет билеты. Внешне она нисколько не выделяется среди других пассажиров, путешествующих по работе. На ней, как и на самом Колине, деловой костюм, в руках сумка с ноутбуком. По виду Джессики не скажешь, что после десятидневной конференции по сбыту в Лас-Вегасе ей предстоит венчание в часовне для автомобилистов с последующей медовой неделей походов по казино.

– Волнуешься? – мурлычет она, прижимаясь к Колину. – Я – да.

– Мне… хм… Я на минутку, – говорит он и исчезает в направлении мужского туалета.

Мысль о женитьбе в Лас-Вегасе не приводит его в восторг. Конвейерная процедура регистрации, поющий двойник Элвиса, букет за пять долларов… С Мэрайей все было совсем по-другому. Насчет Вегаса – это была идея Джессики. «Мы же все равно туда едем. К тому же представь себе, – рассмеялась она, поглаживая живот, – какие истории мы будем ему рассказывать».

Колин спрашивает себя, не продлился бы его первый брак дольше, если бы церемония состоялась в часовне Лунного Света в Вегасе, а не в церкви Святого Фомы в Виргинии и с меньшей помпой. Если бы он станцевал эту… как ее… хору и разбил ногой бокал, если бы не был так убежден в том, что именно его путь правильный, то, вероятно, различия между ним и Мэрайей не обострились бы до такой степени? А в итоге Колин чувствует себя виноватым в том, что с ней произошло. В угоду своим желаниям он просил ее прогибаться, пока она не сломалась.

Вместо того чтобы зайти в туалет, он заходит в тесную телефонную кабинку и набирает номер своего бывшего дома:

– Привет, Мэрайя.

– Привет, Колин, – отвечает она после секундной паузы, и в ее голосе он слышит то, чего не хотел бы слышать, – нотку восторга.

Она всегда ждала его как спасителя, и это слишком ко многому обязывало. Никто в здравом уме не захотел бы брать на себя такую ответственность. Прижавшись лбом к металлической стенке кабинки, Колин пытается собраться с мыслями и сказать то, что должен, но вместо этого спрашивает:

– Как Верина спина?

– Гораздо лучше. Уже носим нормальную одежду.

– Хорошо.

Снова повисает пауза, и Колин вспоминает, что такие пробелы в разговоре всегда очень нервировали Мэрайю. Раньше она болтала обо всем подряд, лишь бы не молчать. А вот сейчас молчит. Такое ощущение, будто она так же, как и он, хранит какую-то тайну.

– У тебя все в порядке? – наконец спрашивает Мэрайя.

– Да. Еду в Лас-Вегас на конференцию.

– Ясно, – говорит она мягким ровным голосом, но он чувствует, что за этим коротким словом стоит вопрос: «Неужели ты можешь продолжать жизнь как ни в чем не бывало?» – Наверное, ты хочешь поговорить с Верой?

– А можно?

– Разумеется, можно, Колин. Ты ее отец.

Слышатся какие-то помехи, и, прежде чем он успевает еще что-нибудь сказать Мэрайе, берет трубку Вера:

– Привет, папочка.

– Привет, Кексик, – говорит Колин, наматывая на руку змею металлического провода. – Звоню сказать тебе, что на несколько недель уезжаю.

– Ты всегда уезжаешь.

Его поражает правдивость этих слов. Он действительно столько путешествует по работе, что почти все его воспоминания о дочери и, надо полагать, ее воспоминания о нем связаны со встречами и с расставаниями.

– Но я всегда по тебе скучаю.

– А я по тебе.

Шмыгнув носом, Вера передает трубку матери.

– Извини, – говорит Мэрайя. – В последнее время она довольно непредсказуемая.

– Это можно понять.

– Конечно.

– Она же еще маленькая.

– Да. Но в любом случае она наверняка рада, что ты позвонил.

Колин удивляется тому, какой странный у них выходит разговор. Раньше воркотня Мэрайи накрывала его с головой, как морская волна. Он никогда толком не слушал всех этих бесконечных рассказов о талончиках из химчистки, о школьных конференциях и акциях в продуктовом магазине. А теперь рассказы прекратились, и он, к своему удивлению, заметил, что увяз по горло в песках этого брака. Удивительно, до чего быстро совершается переход из одного состояния в другое: еще вчера люди сорили словами, как мелочью, а сегодня даже самая простая дружеская беседа выжимает их до капли.

– Ну… все? – спрашивает Мэрайя и, с полсекунды поколебавшись, добавляет: – Или ты и со мной хотел о чем-то поговорить?

Ему нужно сообщить ей о том, что он снова женится, узнать, как она со всем справляется, сказать, до чего это странно, когда человек находится на расстоянии нескольких миль от тебя, а кажется, будто вас разделяет только высокая толстая стена, из-за которой ты пытаешься выглянуть.

– Нет, – говорит Колин. – Все.

29 сентября 1999 года

Иэн нанял троих помощников, чтобы они просматривали прессу крупнейших американских и европейских городов и каждое утро в восемь часов докладывали ему о двух сомнительных чудесах. Сейчас, спустя две недели после начала антирелигиозного похода, все трое сидят не в офисе, а в тесном автодоме «Виннебаго».

– Начнем с вас, – говорит Иэн, поворачиваясь к Дэвиду, самому молодому. – Что нарыли?

– Двухголового цыпленка и семидесятипятилетнюю женщину, которая родила.

– Это не рекорд, – фыркает Ивон. – Во Флориде одна старушка родила еще позже.

В любом случае Иэну эта история малоинтересна.

– Ну а сами вы чем похвастаетесь?

– В Айове на поле замечены выжженные круги.

– В это я впутываться не хочу. Пришельцы – отдельная отрасль надувательства. Что у вас, Ванда?

– В Монтане в одном из колодцев странный свет.

– Наверное, туда сваливают радиоактивные отходы. Что-нибудь еще?

– Пожалуй, да. В Бостоне на симпозиуме психиатров случился скандал.

– Скандал в сонном царстве? Звучит как оксюморон.

– Знаю. И тем не менее. Один доктор высказал предположение, что если галлюцинацию невозможно опровергнуть, то видение следует считать реальностью.

– Это уже тепло. А о каком видении речь?

– У этого доктора лечится девочка, которая считает, что ей является Бог.

Иэн начинает ощущать зуд нетерпения.

– Серьезно? И кто эта девочка?

– Неизвестно. Имен пациентов на симпозиуме не называли. Но имя психиатра я записала, – говорит Ванда и выуживает из кармана джинсов листок.

– Миз Мэри Маргарет Келлер, – читает Иэн. – Значит, эта дама не может опровергнуть галлюцинацию. А ведь наверняка затаскала ребенка по своим коллегам. Ничего. Там, где не справляются пятьдесят психиатров, достаточно одного такого, как я.

Услышав стук в дверь, равви Вайсман отрывается от своих книг и стонет. Десять часов. Значит, пришли Ротманы. У него возникает мимолетное желание затаиться и не открывать. Меньше всего на свете ему хочется сидеть и смотреть, как эти двое забрасывают друг друга такими едкими оскорблениями, что он даже сам побаивается попасть под раздачу. Конечно, раввин должен давать советы членам общины. Но его встречи с Ротманами – это не душеспасительные беседы и даже не сеансы семейной психотерапии. Это какие-то учебные стрельбы.

Вздохнув и покачав головой, равви Вайсман натягивает на лицо улыбку, открывает дверь кабинета и застывает: Ив и Херб Ротман целуются в коридоре. Через долю секунды они отскакивают друг от друга, смущенно извиняясь. Не веря собственным глазам, раввин видит, как они, садясь, сдвигают стулья поближе. Неужели это тот самый мужчина, который в прошлый раз назвал жену расчетливой коровой, вытягивающей из него кровно заработанные деньги? Неужели это та самая женщина, которая обещала отрезать мужу бейцим, если он еще раз припрется домой в середине ночи, воняя гаремом.

– Ну? – вопросительно поднимает брови раввин.

– Мы и сами знаем, – застенчиво говорит Ив, сжимая руку Херба. – Разве это не удивительно?

– Это не удивительно, это чудесно! – с энтузиазмом подхватывает Херб. – Мы вас любим, равви, но ваша помощь нам с Иви больше не нужна.

– Я рад за вас, – улыбается Вайcман. – Чем же вызваны такие перемены?

– Дело в том, – отвечает Ив, – что я просто начала чувствовать по-другому.

– Я тоже, – говорит Херб.

Если память не изменяет равви Вайсману, неделю назад он разнимал этих двоих, как боксеров, чтобы они друг друга не покалечили. А вот теперь, когда они, посидев несколько минут, попрощались и вышли, он смотрит им вслед и ничего не понимает. Казалось, этим отношениям уже даже Бог не поможет, но, видимо, Он все-таки вмешался. Иного объяснения не найти. Его, равви Вайcмана, советы тут явно ни при чем. Если бы во время последней встречи наметился какой-то сдвиг, он бы это запомнил. И записал. Но в ежедневнике никаких пометок нет. Только обозначено, что на прошлой неделе Ротманам было назначено на десять утра. А на одиннадцать – маленькой Вере Уайт.

Вера просыпается среди ночи, сжимает кулачки и тихонько хнычет. Ладони болят, как в прошлом году, когда она, поспорив с Бетси Коркоран, схватилась за металлический флагшток в самый морозный день зимы и чуть не примерзла. Повернувшись на бок, Вера засовывает руки под подушку, где простыня попрохладнее. Но это не помогает. Еще немного покрутившись, Вера думает, сходить ли ей пописать, раз уж проснулась, или просто полежать и подождать, пока руки не перестанут болеть. Идти к маме ей не хочется. Однажды она проснулась оттого, что одна нога у нее потяжелела, как арбуз, и ничего не чувствовала, кроме покалывания. А мама сказала: «Это называется „иголочки-булавочки“. Ты просто неловко лежала. Пройдет. Иди спать». Хотя на самом деле на полу никаких иголочек и булавочек не было. Вера проверила. И из ступни тоже ничего не торчало.

Она поворачивается на другой бок и видит сидящую на краю постели хранительницу.

– У меня ладошки болят, – жалуется Вера, протягивая руки.

Хранительница наклоняется и смотрит:

– Поболит только совсем немножко.

Вере становится легче, как от тех маленьких таблеток от головной боли, которые мама дает ей, когда у нее жар. Она смотрит, как хранительница берет сначала ее левую ручку, потом правую и целует обе ладони. Прикосновение губ такое горячее, что Вера подскакивает и высвобождается. Потом опускает глаза и видит: от поцелуев на коже остались красные кружки. Вера думает, что это пятна от помады, и пытается их стереть, но они не стираются. Хранительница осторожно загибает ей пальчики. Вера смеется при мысли о том, что поцелуй, оказывается, можно удержать в кулачке.

– Видишь, как я тебя люблю? – говорит хранительница, и Вера с улыбкой засыпает.

30 сентября 1999 года

Иэн рад был бы сказать, будто к Вере Уайт его привело не что иное, как безошибочный нюх разоблачителя фальсификаций, но это неправда. Хороший стратег всегда имеет на примете несколько источников информации, поэтому, когда доктор Келлер наотрез отказалась давать интервью, Иэн пустил в ход план Б.

Для того чтобы пробраться в служебное помещение местной больницы и найти там чистую униформу для медсестры, нужно полчаса. Еще десять минут уходит на инструктаж Ивон, которая в костюме медсестры проходит за стеклянную раздвижную дверь и через четверть часа возвращается, сияя:

– Я протопала прямо в кабинет МРТ и сказала сестре-регистраторше, что доктор Келлер не получила результаты своей семилетней пациентки. Сестра сразу брякает: «Веры Уайт?» Лезет в компьютер и говорит, что результаты отправили неделю назад. Вера Уайт, – повторяет Ивон. – Вот так.

Дальше Иэн принимается за работу сам. Открывает в телефонном справочнике длинный список Уайтов, достает из кармана мобильный телефон и набирает первый номер:

– Здравствуйте. Я бы хотел поговорить с мамой Веры Уайт. Ошибся? Ой, извините.

Следующие два звонка тоже оказываются безуспешными. Потом Иэн слышит автоответчик: «Вы позвонили Колину, Мэрайе и Вере. Пожалуйста, оставьте сообщение». Иэн обводит в кружок адрес и торжествующе смотрит на своих помощников. Бинго!

Ориентироваться в Нью-Ханаане не так-то просто. На Мэйн-стрит, которая, по сути, представляет собой узкий и давно не ремонтированный отрезок федеральной трассы 4, конечно, не заблудишься. Но, кроме нее, ориентиров мало: школа, отделение полиции, парикмахерская, офисный центр, кофейня «Донат кинг», и все. Можно часами блуждать по узким улочкам между кукурузными полями или по извилистым тропкам, обвивающим Медвежью гору, и даже не замечать запрятанных в зелени старых фермерских домов, где, собственно, и обитают жители городка.

Члены ордена пассионистов то входят в «Донат кинг», то выходят из него. Они приехали из самой Седоны, такие уставшие и раздраженные, что сейчас им больше хочется найти ближайший общественный туалет, чем нового мессию, поиски которого и привели их в Нью-Ханаан. Брат Хейвуд, их предводитель, переходит Мэйн-стрит и оглядывает участок земли, обозначенный как ферма Холстейн. Нью-Ханаан, думает Хейвуд, «земля, где течет молоко и мед». Но, честно говоря, у него нет никакой уверенности в том, что он привел свою паству куда нужно. С тем же успехом можно искать мессию в Новой Англии, Нью-Йорке или Нью-Брансуике. Брат Хейвуд достает из кармана набор камешков с высеченными на них рунами и бросает себе под ноги. Подбирает один и трет о большой палец. Вдруг в рот и в нос ему ударяет пыль, внезапно поднявшаяся столбом.

Из-за угла стремительно выворачивает дом на колесах «Виннебаго». Брат Хейвуд падает, едва успев отскочить. Встает и козырьком подносит руку ко лбу, чтобы рассмотреть номер машины. Несколько лет назад он стал сторонником философии невмешательства и доносить в полицию не собирается, но старые привычки быстро не исчезают. С синего номерного знака брат Хейвуд переводит взгляд на заднюю дверь машины, на которой нарисован огненный шар.

Спрятав руны, брат Хейвуд достает из другого кармана складной бинокль и читает:

ИЭН ФЛЕТЧЕР. В ПОИСКАХ ПРАВДЫ.

Чтобы не знать Иэна Флетчера, нужно жить в пещере. Большой щит с физиономией этого телеатеиста стоит прямо на окраине Седоны. Его передачу показывают по нескольким каналам. В каком-то смысле Хейвуд ему завидует, потому что тоже хотел бы выступить против системы, бросить обществу вызов. Только с совершенно другой целью.

Об антирелигиозном походе Флетчера Хейвуд слышал, а потому понимает, что Флетчер не приехал бы в нью-гэмпширский городишко Нью-Ханаан просто так. Значит, и они не зря проделали такой долгий путь. Убедившись в отсутствии свидетелей, брат Хейвуд снова подносит к глазам бинокль и мысленно наносит на карту маршрут, ведущий к далекому белому домику, возле которого останавливается «Виннебаго».

В четверг утром Мэрайя смотрит «Агнца Божьего» и поэтому отправляется за покупками позже обычного. Тем не менее до окончания занятий в начальной школе она успевает набить машину продуктами и припарковать ее на обычном месте – под большим тополем возле игровой площадки первоклассников. Звонок звенит, а Вера все не появляется. Прождав до тех пор, пока поток детей не иссяк, Мэрайя входит в здание.

Ее дочь сидит скрючившись на фиолетовом диване в кабинете секретаря и плачет. Легинсы порваны на коленках, косичка растрепалась, волосы прилипли к мокрым щекам, кулачки спрятаны в рукавах кофты, и Вера вытирает ими нос.

– Мама, можно я больше не буду ходить в школу?

У Мэрайи сжимается сердце.

– Но ты же любишь школу! – Она быстро опускается на колени: не только для того, чтобы утешить дочку, но и для того, чтобы заслонить от любопытного взгляда секретарши. – Что случилось?

– Они надо мной смеются. Говорят, я сумасшедшая.

Сумасшедшая?! Почувствовав прилив праведного гнева, Мэрайя обнимает Веру:

– С чего они это взяли?

Вера съеживается:

– Они слышали, как я разговаривала… с ней.

Мэрайя закрывает глаза и мысленно просит – кого? – чтобы ей помогли побыстрее разрулить эту ситуацию, затем поднимает дочь с дивана, берет за руку, спрятанную в рукав, и ведет к выходу.

– А знаешь что? Может быть, завтра мы с тобой пропустим школу. Проведем целый день вдвоем.

Вера смотрит на мать:

– Правда?

Мэрайя кивает:

– Бабушка иногда устраивала мне маленькие внеочередные праздники.

Она стискивает зубы, вспомнив о том, как мать это называла: «день душевного здоровья».

В машине, петляющей по извилистым дорогам Нью-Ханаана, Вера начинает рассказывать о том, что происходило сегодня в школе. Перед тем как свернуть к дому, Мэрайя останавливается, открывает окно и забирает из ящика почту. Вдоль дороги припарковано много автомобилей, чьи владельцы, наверное, разбили где-нибудь поблизости палатки или наблюдают за птицами в поле на другой стороне. Туристы здесь частые гости. Мэрайя едет дальше и видит толпу у самого своего дома. Тут и легковые машины, и микроавтобусы, и непонятно откуда взявшийся ярко разрисованный дом на колесах.

– Вау! – шепотом произносит Вера. – Что это такое?

– Не знаю, – сквозь зубы отвечает Мэрайя и, выключив зажигание, выходит из машины.

Ее сразу же окружает человек двадцать. Включаются камеры, со всех сторон, как стрелы, сыплются вопросы:

– Ваша дочь в машине?

– Бог сейчас с ней?

– Вы тоже видите Бога?

Когда приоткрывается задняя дверца машины, все замолкают. Вера выходит и нервно замирает на вымощенной плиткой дорожке, ведущей к дому. Мужчины и женщины в длиннополой одежде, выстроившись в шеренгу, склоняют головы, когда она на них смотрит. Чуть в стороне стоит человек с тонкой сигарой в зубах. Его лицо кажется Мэрайе знакомым. Вдруг она понимает, что видела его по телевизору. Сам Иэн Флетчер курит, прислонившись к дикой яблоне.

Все сразу становится ясно: слух о Вере каким-то образом распространился. Почувствовав дурноту, Мэрайя обнимает дочь за плечи, вводит ее в дом и запирает дверь.

– Чего им всем нужно? – спрашивает Вера, пытаясь выглянуть через боковое окошко, но мать тут же ее отдергивает.

– Иди в свою комнату, – говорит Мэрайя, потирая виски. – Делай уроки.

– Но мне на завтра ничего не задали.

– Тогда найди себе какое-нибудь занятие!

Уже чувствуя, как слезы подступают к горлу, Мэрайя идет на кухню и берет телефон. Надо бы позвонить в полицию, но она первым делом набирает другой номер. После двух гудков ее мать отвечает.

– Пожалуйста, приезжай! – рыдая, произносит Мэрайя и вешает трубку.

Мэрайя садится, кладет ладони на прохладную столешницу и считает до десяти. Она думает о молоке, брокколи и персиках, которые уже начинают портиться в багажнике машины.

Иэн Флетчер свое дело знает. Он беспощаден, целеустремлен, чужд всяких сомнений. Нацелив взгляд на маленькую девочку, свой новый объект, он не выпускает ее из поля зрения, пока она не скрывается за дверью.

Но женщина, идущая рядом, тоже привлекает его внимание. Испуганные глаза, неосознанная грация, инстинктивное движение руки, оберегающей ребенка, – все подметил Иэн. Женщина невысокая, узкая в кости. Волосы цвета потемневшего золота зачесаны назад и открывают лицо – бледное, без макияжа. Пожалуй, с тех пор как Иэн побывал на водопадах Южной Америки, он не видел ничего столь естественно очаровательного. У матери Веры Уайт не классическая красота, черты не идеально правильные. Но это почему-то делает их еще более привлекательными. Он встряхивает головой. Его тусовка – модели и кинозвезды. Ему не должно быть никакого дела до какой-то там женщины с лицом ангела.

Ангел? Сама эта мысль нелепа и опасна. Виноват чертов «Виннебаго», решает Иэн. Если приходится спать на поролоновой койке, а не на кровати в люксе отеля, от постоянного недосыпания перестаешь рационально мыслить, и тогда каждая носительница пары Х-хромосом кажется неотразимой.

Иэн пытается сосредоточиться на Вере Уайт, которую мать обнимает за плечи, но совершает ошибку: поднимает глаза и встречается с Мэрайей Уайт взглядом. Ее зеленые глаза смотрят холодно и рассерженно. Пора начинать бой, думает он, не имея ни сил, ни желания оторваться от лица женщины. Он смотрит на нее до тех пор, пока она решительно не захлопывает за собой дверь.

– Есть ли, помимо утверждения о существовании Бога, хотя бы один факт, который мы принимали бы слепо, не рассуждая? – с вызовом произносит Иэн Флетчер, стоя перед горсткой собравшихся слушателей, и его голос звучит как призыв к оружию.

Известие о приезде знаменитого телеведущего привлекло к белому фермерскому домику зевак, а также кое-кого из представителей прессы.

– Нет! Такого факта не существует. Даже в то, что солнце всходит каждый день, мы не верим бездоказательно. Мы убеждаемся в этом с помощью науки, хотя и так собственными глазами видим солнечный диск. – Иэн опирается на ограждение деревянной платформы, наспех сооруженной возле фургона специально для таких моментов. – Можно ли доказать, что Бог существует? Нет, нельзя. – Краем глаза Иэн видит, как люди перешептываются. Может быть, они уже засомневались в том, ради чего пришли поглядеть на чудо-девочку Веру Уайт. – Вы знаете, что такое религия? – Иэн многозначительно смотрит на хмурые лица пассионистов, одетых в красное. – Это культ. Как прививаются религиозные верования? В возрасте четырех-пяти лет, когда мы наиболее восприимчивы к фантастическим идеям, родители промывают нам мозги: говорят, что нужно верить в Бога, и мы верим. – Иэн поднимает руку и указывает на белый фермерский домик. – А теперь вам достаточно слова девочки, которой самое время верить в фей, гоблинов и пасхального зайца? – Он обводит толпу своим фирменным пронзительным взглядом. – Я спрошу вас еще раз: во что, кроме существования Бога, мы верим не рассуждая? – Воцаряется тишина; Иэн усмехается. – Позвольте, я помогу вам. Последним, на кого вы слепо уповали, был Санта-Клаус. – Иэн вздергивает брови. – Какой бы неправдоподобной ни казалась эта сказка, каким бы количеством объективных фактов она ни опровергалась, вы хотели верить и верили, потому что были детьми. При всей кажущейся грубости этого сравнения ваша вера в Бога – явление того же порядка. И от Бога, и от Санта-Клауса мы ждем подарков за хорошее поведение. И тот и другой делают свою работу невидимо. Им обоим помогают сверхъестественные существа: одному – ангелы, другому – гномы. – Иэн останавливает взгляд сначала на одном из пассионистов, потом на местном репортере, потом на женщине, прижимающей к груди младенца. – Почему сейчас вы уже не верите в Санта-Клауса? Потому что вы выросли и бородатый волшебник превратился из реальной фигуры в славную рождественскую историю, которую вы будете рассказывать своим детям. Как ваши родители рассказывали вам о Боге. – Иэн выдерживает паузу, чтобы атмосфера посильнее накалилась. – Неужели вы не видите, что это тоже миф?

Милли Эпштейн со всей силы хлопает дверью машины. Чудесный старый домик Мэрайи осаждают какие-то сумасшедшие. По меньшей мере человек двадцать растянулись вдоль подъездной дорожки, а некоторые, самые наглые, даже топчут траву у крыльца. Среди этих нахалов странные типы в красных ночных рубашках и несколько местных жителей. Два микроавтобуса с эмблемами телеканалов набиты репортерами. Расталкивая всех на своем пути, Милли поднимается на крыльцо, где видит шефа полиции.

– Томас, – спрашивает она, – что это за цирк?

Он пожимает плечами:

– Я сам только сейчас приехал, миссис Эпштейн. Насколько я успел разобраться, вот эти люди говорят, что ваша внучка – Иисус или кто-то вроде того, а вон тот парень говорит, что ваша внучка не Иисус и что Иисуса вообще не существует.

– Нельзя ли убрать их всех с газона Мэрайи?

– Я и сам собирался, – отвечает полицейский. – Но их можно отодвинуть только до дороги. Там они вправе находиться, потому что это общественное место.

Милли изучает собравшихся.

– Можно нам поговорить с Верой? – кричит один из репортеров. – Приведите ее сюда!

– Да! – подхватывает кто-то.

– И мать тоже!

Голоса пугающе нарастают, но Милли остается только слушать. Наконец она скрещивает руки на груди и отвечает толпе:

– Во-первых, это частная собственность, причем не ваша. Во-вторых, вы говорите о ребенке. Неужели вы действительно готовы принять слова семилетней девочки всерьез?

Из первых рядов раздаются громкие отчетливые хлопки в ладоши.

– Поздравляю, мэм, – тянет Иэн Флетчер. – Единственное разумное высказывание в этом вихре сумасшествия.

Он подходит ближе, и Милли видит, что это действительно известный телеведущий. В жизни он так же красив, как на экране, и голос его так же ласкает слух. Тем не менее Милли понимает: назвав его привлекательным, она совершила чудовищную ошибку. Она швырнула в толпу крупицу скепсиса, чтобы отвлечь зевак от своей внучки. А Флетчер сеет вокруг себя сомнение, чтобы люди ели у него из рук.

– Уезжайте, пожалуйста, – цедит она. – Девочка, которая здесь живет, не представляет для вас никакого интереса.

Иэн Флетчер ослепительно улыбается:

– Это факт? Значит, вы не верите собственной внучке? Ребенок, который говорит, что беседует с Богом, – это просто ребенок, который говорит, что беседует с Богом? Вы, как я понимаю, со мной согласны? Никаких чудес, никакого колокольного звона. Перед нами всего лишь горстка членов какой-то сомнительной секты. И совершенно незачем сходить с ума вместе с ними, верно? – Слова Флетчера обволакивают Милли, как мед, и приклеивают к крыльцу. – Мэм, я вами восхищаюсь!

Милли прищуривается и открывает рот, но вдруг, схватившись за сердце, падает на землю у ног Иэна.

Мэрайя распахивает дверь и, выбежав, склоняется над матерью.

– Ма! – кричит она, тряся безвольные плечи Милли. – Вызовите «скорую»!

Щелкают вспышки нескольких фотоаппаратов. Мэрайя, стоя на коленях, нагибается совсем низко, но не слышит дыхания, и волосы у нее не колышутся. Она сжимает материнскую руку, уверенная в том, что стоит немного ослабить хватку – и все потеряно.

Через несколько минут машина «скорой помощи», разбрасывая гравий, с воем проносится по подъездной дорожке и останавливается настолько близко к дому, насколько позволяют микроавтобусы и «Виннебаго». Парамедики взбегают на крыльцо. Один осторожно отстраняет Мэрайю, другой начинает делать массаж сердца.

– О Боже! – шепчет Мэрайя. – О Боже! О мой Боже!

О хранительница! Хранительница! О моя хранительница! Услышав слова матери, Вера высовывает голову из убежища, где пряталась, после того как выскользнула из дому. Ей вдруг становится ясно, что они обе обращаются к одному и тому же адресату.

Иэн наблюдает за тем, как Мэрайя Уайт, плача, просит, чтобы ей разрешили сесть в машину «скорой помощи» вместе с девочкой. Вмешивается шеф полиции: обещает привезти Веру в больницу, как только прибудет подкрепление и все непрошеные гости уберутся. «Скорая» с воем отъезжает. Иэн, держа руки в карманах, смотрит ей вслед.

– Отличная работа! – говорит кто-то.

Вздрогнув от неожиданности, Иэн оборачивается и видит своего исполнительного продюсера, который протягивает ему автомобильные ключи.

– Вперед. Сегодня вечером резонанс тебе обеспечен.

Еще бы! Довел пожилую женщину до остановки сердца!

– Да уж, больше ничего ожидать не приходится.

– Так чего же ты ждешь?

– Ладно, – говорит Иэн и, взяв ключи, ищет взглядом «БМВ» Джеймса. Операторов звать бесполезно: их в больницу все равно не пропустят. – Не вздумай гонять без меня на моем «Виннебаго»! – кричит он и, сев в машину, жмет на газ.

Вскоре Иэн уже сидит в комнате ожидания отделения экстренной помощи перед плохоньким телевизором, показывающим мультики. Мэрайи Уайт не видно. Вера появляется спустя десять минут в сопровождении молодого полицейского. Они сидят через несколько рядов от Иэна. Время от времени девочка оборачивается и смотрит на него.

Ему не по себе. Вообще-то, он не отличается совестливостью и обычно выполняет свою работу без лишних раздумий. Чаще всего ему приходится действовать на нервы проклятым Южным баптистам, к которым он сам когда-то принадлежал и которые, по его убеждению, поглощают божественную благодать в таких количествах, что не беда, если они разок-другой подавятся собственным лицемерием.

Однажды, когда Иэн выступал с речью в нью-йоркском Центральном парке, какая-то женщина упала в обморок. Но то было совсем другое. Верина бабушка, чьего имени он даже не знает… С ней случился приступ отчасти из-за того, что он сказал или сделал.

Это просто сюжет, говорит Иэн сам себе. Она мне никто, я приехал сюда ради моей передачи.

У полицейского пищит пейджер. Прочитав сообщение, парень встает и просит Веру никуда не уходить. По пути к телефонам-автоматам он останавливается у стойки медсестры и что-то тихо ей говорит. Наверное, просит присмотреть за ребенком. Когда Вера снова оборачивается, Иэн закрывает глаза, а когда открывает, девочка уже сидит рядом.

– Мистер? – произносит она тоненьким голоском.

– Привет, – говорит он после секундной паузы.

– Моя бабушка умерла?

– Не знаю.

Вера молчит. Иэн с любопытством на нее поглядывает. Она сидит съежившись и размышляет. Никого отмеченного Богом Иэн не видит. А видит только испуганную маленькую девочку. Он делает неуклюжую попытку ее отвлечь:

– Готов поспорить, что тебе нравятся Spice Girls. Я с ними знаком.

Вера смотрит на него, моргая:

– Это из-за вас бабушка упала?

У Иэна в животе что-то сжимается.

– Думаю, да, Вера. И мне очень жаль.

Она отворачивается:

– Вы мне не нравитесь.

– Не только тебе.

Иэн ждет, что Вера уйдет сама или за ней придет полицейский, но тут входит Мэрайя Уайт и обводит комнату заплаканными глазами. Когда она находит взглядом Веру, девочка вскакивает и бежит, чтобы обнять ее. Мэрайя холодно смотрит на Иэна.

– Полицейский… пошел… – запинается он, указывая в сторону коридора.

– Не приближайтесь к моей дочери, – сухо произносит Мэрайя, берет Веру за плечи, и они обе исчезают за дверью отделения интенсивной терапии.

Выждав несколько секунд, Иэн встает и подходит к медсестре:

– Я полагаю, мать миссис Уайт не выкарабкалась?

Сестра, не отрывая взгляда от своих бумаг, отвечает:

– Вы полагаете правильно.

Трагедии тем и страшны, что случаются внезапно. Бьют со всей силой и яростью урагана. Стоя над телом матери, Мэрайя крепко держит Веру за руку. В палате сейчас никого нет, добрая медсестра вытащила из Милли все трубки и иголки, чтобы близкие могли с ней проститься. Решение войти к покойнице вместе с дочкой далось Мэрайе нелегко, но она понимает: без этого ребенок будет отрицать произошедшее.

– Ты знаешь, – голос Мэрайи словно бы загустел от слез, – что это значит, что бабушка умерла?

Не дождавшись ответа, она начинает плакать. Садится рядом с телом, закрывает лицо руками и не сразу обращает внимание на скрежещущий звук, который издает ее дочь, подтаскивая к каталке складной стул с другой стороны. Вера влезает на сиденье, прижимается щекой к бабушкиной груди и неловко обнимает тело.

В какой-то момент Мэрайя чувствует, что волоски на шее встают дыбом, и трогает себя ладонью. При этом она не отрываясь смотрит, как Вера приподнимается на локтях, как берет лицо Милли обеими ручонками и целует в губы. Как руки Милли медленно отрываются от простыни и крепко сжимают внучку.