Глава 18

Я торопливо иду по разбитой колесами многочисленных грузовиков дорожке, потому что отчаянно трушу.

Домой мы оба ехали в таком напряжении, что я не удивилась бы, если бы у нас начали крошиться кости. На каждом светофоре мы переглядывались, и нас накрывало волной эмоций такой силы, что мы вынуждены были хвататься за машину. Все тело у меня сводит от усилий. Ну вот, кажется, сейчас я окажусь в постели с другом детства. С единственным оставшимся в моей жизни человеком, отношениями с которым я дорожу. И я буду первой женщиной, которая получит доступ к его телу со времен его эпического восьмилетнего романа.

Я буду второй женщиной, с которой он будет спать, в то время как мне, если можно так выразиться, уже крестики на фюзеляже ставить некуда. Я не могу так сразу. Мне нужно обнюхать подмышки и почистить зубы. Но не успеваю я подойти к входной двери, как ладонь Тома ложится на мой локоть.

– Идем вдоль дома. – Он щурится на ночное небо. – Кажется, будет дождь.

Судя по его тону, это очень плохая новость.

– Я хочу попрощаться с камином.

Это отнюдь не шутка. Я хочу посидеть перед ним на полу, подумать о Лоретте и мысленно попросить у нее совета.

– Там небезопасно находиться. – Он сжимает мои запястья. – Электричество отключено. Пойдем.

Такая настойчивость кажется мне очень странной. Том тянет меня за собой, и мои подозрения усугубляются.

– Так, что там такое?

Я выворачиваюсь и, вставив ключ в замочную скважину, ногой толкаю дверь. И наконец вижу, почему он не дает мне войти.

Моего камина больше нет.

Тот, кто сломал его, был не слишком-то аккуратен. На полу возвышается груда кирпичей, а в потолке зияет дыра, наспех прикрытая брезентом. Но хуже всего то, что Том был прав. Дом теперь кажется огромным, и прямо от входа открывается вид на заднюю дверь. Теперь до меня доходит, ради чего была вся эта затея.

– Это Джейми велел тебе молчком все обстряпать, а прощения попросить задним числом? – Я не поворачиваю к нему головы; ответ мне прекрасно известен. – Профессиональный снос, да?

– Мне пришлось принимать решение на месте. Я не мог держать этих ребят тут еще две недели, поэтому я… – Он кладет руки мне на талию и разворачивает к себе лицом. – Прости. Я рассчитывал, что ты не появишься здесь до утра. Собирался встать пораньше и…

– И наплести мне, что твои ребята сделали это с первыми лучами солнца. И я бы: «Ого, как ты так быстро все это провернул?» Мне достаточно только щелкнуть пальцами, – я прищелкиваю ими у него перед носом, – и все мои желания исполняются как по мановению волшебной палочки. А ты весь из себя такой лапочка, который просто сделал то, о чем я тебя попросила.

– Угу. Именно такой план у меня и был. – В его взгляде мелькает злость. – Такая уж роль мне отведена в вашей семье, верно? От меня требуется исполнять все, что вам приспичит, молниеносно и безукоризненно. Или меня вышвырнут на мороз.

Господи, что за бред!

– Что ты такое несешь? У меня в голове не укладывается, что ты увел меня из дома, чтобы без помех это все провернуть! – Я пытаюсь стряхнуть его руку. – И расчет у тебя был на то, что ты сможешь уломать меня на что угодно.

Боже мой, какое позорище!

Я пытаюсь его отпихнуть, но он лишь крепче меня держит.

– Расчет у меня был на то, что ты разумный человек и доверишься моему мнению о том, что так будет лучше. Тут повсюду лежат всякие опасные вещи. Это стройка. Поговори со мной. Можешь даже наорать, если хочешь.

С улицы доносится рокот, и у меня на долю секунды мелькает мысль, что это машина Винса. Потом темное небо озаряет какая-то вспышка, и до меня доходит, что это гроза и она движется в нашу сторону. Мы оба, как по команде, смотрим на свежую дыру в потолке. Брезент на ветру вздувается пузырем.

– Твою ж мать! – выдыхает Том. – В прогнозе ничего подобного не было.

– Будет потоп? – Я выворачиваюсь из его рук.

– Если ребята все сделали как следует, не должен, – говорит он, но во взгляде, которым он окидывает небрежно натянутый брезент, кирпичи и строительную пыль, явственно читается сомнение. Он разжимает пальцы. – Поднимусь туда и проверю.

– Ага, конечно, так я и позволила тебе лезть на крышу в темноте, когда вот-вот польет дождь. – При виде выражения его лица я испытываю злорадное удовлетворение. – Ты думал, что сможешь задним числом получить разрешение на то, что уже было сделано. Так что теперь сиди тут и смотри, протечет оно или нет. Искренне надеюсь, что протечет.

– Очень глупо с твоей стороны. Это ведь твой дом.

– Я вообще существо крайне иррациональное. У меня в голове не укладывается, что ты даже не дал мне с ним попрощаться. – Меня накрывает новая волна гнева и непонимания.

– С ним – это с камином?

– Да, с камином! Ты же знал, как я любила его! И как много он для меня значил. Ты обещал, что мы разожжем его еще раз, перед тем как продавать дом.

– Ты много лет жила здесь во время своих приездов. Часто ты его топила, когда могла сделать это в любое время? – Он прислоняется к дверному косяку и смотрит на меня с вызовом. – Впрочем, это очень в твоем духе. Ты считаешь, что можешь выбрать какую-то вещь, поставить ее на определенное место и ждать, что она будет там всегда.

Внутри у меня все дрожит, и я принимаюсь озираться по сторонам в поисках чего-то, чем можно было бы себя занять.

– Мало того что ты бесхребетный слизняк и вечно смотришь в рот Джейми, ты еще и повел себя совершенно непрофессионально. – Я наклоняюсь и поднимаю с полу два кирпича. – Ты сам знаешь, что это так.

– Я получил согласие одного собственника из двух. – Том с рассеянным видом наблюдает, как я мечусь по комнате. – Что ты делаешь?

– Складываю аккуратную кучу. Раз уж громить тут мне больше нечего.

Я возвращаюсь и поднимаю еще два кирпича, но Том перехватывает мои руки, разворачивает их ладонями кверху и отряхивает от пыли. Режим Принцессы активирован.

Меня охватывает нестерпимое желание влепить ему пощечину.

– Я была о тебе лучшего мнения. Если бы я открыла входную дверь и камин стоял бы на своем месте, это было бы доказательство, что я твой равноправный бизнес-партнер. А так, получается, я всего лишь очередное бюрократическое препятствие, которое надо обойти. У тебя всегда на первом месте Джейми. Всегда.

– Я увидел в этом способ заработать на продаже больше денег. Наш бюджет… – Конец фразы он не договаривает. – Я знаю, тебя деньги не волнуют, но я сейчас ни о чем другом даже думать не могу.

На крыльцо начинают шлепаться первые капли дождя, а порыв ветра, ворвавшийся в дом, кажется, только что принесло прямо с океана.

– Ты говорил, мы одна команда. Ну так давай останемся здесь и будем ждать. Как одна команда. Посмотрим, насколько все плохо.

Сегодня в баре, когда я купалась в его внимании и любви, мне позволили одним глазком увидеть то, чего у меня никогда не будет.

– Я уже попросил прощения. – У его губ появляется знакомая упрямая складка. – Я хотел и дальше идти с опережением графика и счел, что так будет правильно. Теперь можно будет оперативно приступить к укладке пола. Я не привык ни испытывать какие-либо эмоции в отношении дома, который ремонтирую, ни согласовывать свои действия с несколькими людьми сразу.

– Прости, что усложняю тебе жизнь своими чувствами. – Я наклоняюсь, подбираю еще несколько кирпичей и складываю их в свою кучу. – Должно быть, тебе очень сложно работать со мной и моими утомительными воспоминаниями о бабушке.

Замечаю, что половицы перед тем местом, где стоял камин, заметно вытоптаны. Вот как часто мы там стояли. А теперь его нет.

– Том, ты не имел права его ломать.

– Мне сложно понять такую привязанность к камину. Мне ни на какое наследство рассчитывать не приходится. У мамы за душой нет ни гроша. А мой отец… – Он издает смешок, и смешок этот полон горечи. – После известия о беременности его хватило месяца на три. Тебе повезло, что у тебя вообще был камин.

Я пытаюсь его перебить, но он не дает. То, что он хочет сказать, копилось у него внутри долгое время.

– У меня с этим домом тоже связана куча эмоций и воспоминаний, но я не имею на них никакого права. – Это самое близкое подобие жалобы, которое Том за все время позволил себе относительно своей жизненной ситуации. – Меня наняли сделать эту работу. Подумай о том, каково мне.

Я подбираю еще один кирпич.

– Мы всегда считали, что она и твоя бабушка тоже.

– Все, чем я могу это доказать, – это старый брелок с Гарфилдом.

Это горькая правда. В своем завещании она не оставила Тому ничего. Он тут же осознает, как это прозвучало, и добавляет:

– Но я ни на что и не рассчитывал. Я ведь не Барретт.

Он увлекает меня обратно к открытой двери, в безопасную и чистую зону, расчерченную полосами света от уличного фонаря.

– Прекрати.

– От меня всегда были одни неудобства, – я стучу себя кулаком в грудь, – всю мою жизнь. Помнишь, как Джейми хотелось поехать в Диснейленд, а я все никак не могла выздороветь?

– Угу, – сочувственным тоном отзывается Том.

– Я лежала в постели и злилась на свое сердце. Если бы только оно вело себя прилично, все было бы гораздо лучше. И Джейми был бы счастлив. Мы могли бы все вместе поехать куда-нибудь на каникулы. Ты – единственный, кто никогда не заставлял меня чувствовать себя обузой. – Голос у меня срывается.

– Дарси, ты тут совершенно ни при чем. Это я и моя мания все делать идеально, с опережением графика и в рамках сметы.

– Я не ожидаю от тебя идеальности, – говорю я, но он лишь горько усмехается.

– Что ты сказала, когда вернулась домой и обнаружила меня на крыльце? «Что ты тут делаешь, Том Валеска, самый идеальный мужчина на земле?» – Он указывает на потолок. – Вот тебе и ответ. Я не идеальный. Ты задаешь мне стандарт, до которого мне никогда не дотянуть. Но я многие годы пытался это сделать. Поверь мне.

– Можешь больше не пытаться. Будь самим собой. Делай так, как можешь. Лажай, если хочешь.

Я вижу, в каком напряжении он находится. Его выдают стиснутые челюсти и сжатые кулаки. Он всегда был тем незыблемым краеугольным камнем, на котором все держалось, с тех самых пор, как еще мальчишкой покупал продукты и выносил мусор. От Альдо ушли все, кроме Тома.

Он тушит все пожары вокруг него, причем проделывает это так виртуозно, как будто это ему ничего не стоит.

А ведь это не так.

Он качает головой:

– У тебя дыра в крыше и слезы на глазах. Я только и делаю, что не оправдываю надежд.

– Пожалуй, мы договоримся, что никто больше на тебя никаких надежд не возлагает, – говорю я под завывания гуляющего по дому ветра, который хлопает задней дверью. – Все, больше никакой идеальности.

– Когда ты растешь практически в нищете и тебя принимают в семью, как приблудного пса, ты будешь из кожи вон лезть, лишь бы оказаться достойным. А я то и дело лажаю. Я лажаю, Дарси. Я налажал с расчетами.

Я смотрю на его мрачное лицо и чувствую, как меня охватывает ужас.

– В каком смысле налажал?

– Я пообещал ребятам повысить ставки, когда звал их к себе. А в моей смете оказалась ошибка. Элементарнейшая ошибка, прямо у меня под носом. Я должен заплатить им по той таксе, которую пообещал, да плюс еще их мотель – так что все это пойдет из моей маржи. В общем, выходит, что сам я работаю практически бесплатно. – Он удрученно вздыхает.

Тут на передний план вырывается гиперопекающая часть меня. Злость и боль предательства теперь серебряный и бронзовый медалисты.

– Я…

– Не надо говорить, что ты все исправишь. Я накосячил, мне и исправлять. Если об этом узнает Джейми, мне конец. Он всю жизнь будет мне это припоминать.

– Какая тебе вообще разница, что о тебе думает мой брат?

– Твой брат-близнец. – У Тома дергается щека.

Мы так близко, что я смотрю на его губы. Бросаю быстрый взгляд. Очередной порыв ветра пронизывает меня сквозь одежду, и Том крепче обнимает меня.

– Почему ты так на нас вкалываешь?

– Потому что не хочу оставаться на улице. Больше никогда в жизни. – Его взгляд полон искренности. – Я сделаю все, чтобы быть достойным того доверия, которое мне оказали. Если ты помнишь, однажды я уже оказался недостаточно хорош.

– Ты всегда был ровно таким, как надо. Я сравнивала с тобой всех мужчин, которых встречала. До тебя не дотягивал ни один. И это уже давно меня пугает, потому что как быть, когда ты не можешь заполучить мужчину своей мечты?

Том ничего не говорит, но внутри у него бушует пожар, я чувствую это.

– Ты – идеальный, Том Валеска. Идеальный для меня. Ты хочешь быть со мной, несмотря на то что я этого не достойна?

Вспыхивает молния.

– Я хотел быть с тобой всю свою жизнь.

– Тогда возьми меня. Выбери меня.

Он делает последнюю попытку отпугнуть меня:

– Я все провалил. Я не такой, каким ты меня считаешь.

– Плевать!

Его незабываемые глаза – последнее, что я вижу перед тем, как он приподнимает меня на цыпочки и накрывает мои губы своими. В вышине над нами грохочет гром, а потом во всем мире наступает оглушительная тишина.

В параллельной вселенной мы с ним всегда стояли тут, на пороге, с того самого злополучного вечера, когда я, восемнадцатилетняя идиотка, ответила ему: «Я знаю». Там, в этом другом измерении, он проглотил свою гордость и решил в самый последний раз проявить терпение. Он постучался в дверь дома судьбы, накрыл мои губы своими, и все это время мы не отрывались друг от друга.

В той альтернативной реальности мы продолжали существовать, подсвечиваемые грозами и погожими летними днями. Праздничные фейерверки озаряли наши лица. Мимо неслись года, свет дня уступал место ночной тьме, а тьма – свету. Мои волосы отросли до самой земли. Нас по щиколотку засыпало осенними листьями, и сезоны сменяли друг друга по кругу с бешеной скоростью, как в калейдоскопе.

Мы никогда не знали больше ничьего прикосновения и никогда не вынуждены были расстаться. Там всегда существовало мое настоящее сердце, там оно билось ровно и безупречно, и ему ничего не грозило, потому что оно было с ним.

И вот теперь нас сквозь тонкую пленку неудержимо затягивает в это измерение, и мы оказываемся в этих постаревших телах. Все остальные поцелуи в моей жизни были неправильными. Я всегда это знала.

Вот почему с другими мужчинами я никогда не остаюсь на ночь, никогда не сплю и никогда не люблю.

Он отрывается от моих губ и с изумлением спрашивает:

– Так вот как ты целуешься?

Прежде чем я успеваю что-то ответить, он раздвигает коленом мои бедра и, пристроив меня чуть повыше, вновь приникает к моим губам с хриплым стоном. Я понимаю, что обнаружила нечто неизмеримо более восхитительное, чем сахар, и это вызывает у меня мгновенное привыкание. Хуже, я подсела, как наркоманка. Всю свою жизнь я вынуждена была довольствоваться его мимолетными взглядами, и теперь, узнав, каковы на вкус его губы, немедленно понимаю, что намерена делать, чтобы он никуда больше от меня не делся. Я бы на его месте уже начинала бояться.

От первого прикосновения его языка колени у меня становятся ватными, но, к счастью, он крепко меня держит. У меня вырывается прерывистый вздох. Он вдыхает его, чуть изменяет угол наклона головы и выдыхает обратно мне в легкие. Воздух лучше из его легких. Жизнь лучше с его поцелуями.

Он – мой, и мне необходимо как можно скорее до него это донести.

Теперь его язык вторгается в мой рот, и это не расчетливый ход, призванный соблазнить. Меня пробуют на вкус. Его зубы закусывают мою губу, щетина царапает мой подбородок. Потом он на мгновение замирает, и я чувствую, как по всему его телу волнами пробегает дрожь наслаждения. Моя кожа впитывает ее, как пустыня влагу. Меня попробовали на вкус, и я оказалась ровно такой, как надо.

Похоже, хороший мальчик еще пытается трепыхаться в помраченной части его разума, которая отвечает за логику – этот поцелуй слишком влажный, слишком жадный, слишком животный для первого раза, проверь, не отвратил ли ты ее, – и он пытается оторваться от моих губ, слегка сжав мою талию.

– Даже не думай! – рычу я. – Не смей меня жалеть!

Он мгновенно подчиняется и с видимым облегчением возвращается к моим губам. Потом бесстыдно прижимается ко мне бедрами, и я ахаю от силы его желания. Что я там говорила про жалость? Кажется, эту ночь я запомню надолго.

– Никто другой больше не будет тебя целовать, – выдыхает он, не отрываясь от меня. – Твои губы принадлежат мне.

Эта мысль – больше, чем он может вынести; и вот мы уже теребим друг на друге одежду, а поцелуй превращается в безмолвный диалог – мы разговариваем все громче и громче, перебивая друг друга. Послушай меня! Нет, это ты послушай меня!

И в унисон: Я убью любого, кто к тебе прикоснется.

Мы изменяем небо и влияем на воздух. Когда туча над нами прорывается и дождь начинает лить сильнее, я едва это замечаю. На нашей одежде начинают оседать микроскопические капельки воды.

Я так хрипло дышу, как будто пробежала марафон. Кажется, я так очень быстро доведу себя до полного изнеможения, но меня это не пугает: мужчина, с которым я целуюсь, позаботится обо мне.

Ну же, сердце, не подведи!

Эта мысль выбивает меня из ритма, и Том проводит кончиками пальцев по моей шее. Накал слегка ослабевает, и исступление уступает место пронзительной нежности. Эта передышка дает мне возможность слегка прийти в себя и унять сердцебиение. Я вновь обретаю способность слышать звуки; дождь льет уже всерьез, барабанит по жестяному козырьку крыльца.

Слышится оглушительный раскат грома, но оторваться друг от друга нас заставляет дрожащий тоненький собачий вой. Мы переглядываемся и хором произносим:

– Патти!

Нам уже плевать на беспорядок, это кратчайший путь, поэтому мы, спотыкаясь, несемся в темноте по разгромленному дому. Каждый раз, когда я спотыкаюсь, его руки не дают мне упасть. Очутившись перед задней дверью, мы, недостойные, эгоистичные людишки, на мгновение задерживаемся и снова целуемся, чтобы собраться с духом перед тем, как выскочить во двор, который дождь превратил в мутный селевой поток. Его язык обещает мне продолжение, если я найду в себе силы добраться до студии. Если бы понадобилось, я переплыла бы даже Ла-Манш.

К тому моменту, когда мы, скинув обувь, захлопываем за собой дверь студии, на нас обоих нет ни одной сухой нитки. Свет не включается, дисплей моего электронного будильника не горит, и Патти нигде не видно. Диана, сидящая на шкафу, презрительно смотрит на нас, потом спрыгивает и вновь устраивается в своем ящике из-под яблок.

– Патти, девочка, иди сюда, – виноватым голосом зовет Том, и она высовывает мордочку из-под кровати. – Мне ужасно стыдно.

– Ты же не знал.

Еще с минуту мы пытаемся выманить ее из-под кровати, пока она наконец не выбирается оттуда на полусогнутых лапках и семенит к своей лежанке. Я накрываю ее одеяльцем и плотно закутываю. Мы выпрямляемся, в этот миг сверкает молния и Том получает возможность хорошенько меня разглядеть. Я успеваю заметить только влажную рубашку, облепившую его тело. Мы обмениваемся одинаково похотливыми взглядами, но тут комната вновь погружается в темноту, и мы как по команде вздыхаем. И немедленно начинаем смеяться друг над другом.

– И ты все это время скрывала внутри себя этот поцелуй?

Том принимается расстегивать свою рубашку, торопливо и бездумно, словно собирается нырнуть в бассейн. Терпения у него хватает только на половину пуговиц, и он, сдавшись, делает шаг в мою сторону. Еще несколько секунд без меня для него слишком невыносимы.

– Кажется, мне нужно внести в мою страховку кое-какие изменения.

– Тогда лучше позвони им сию секунду.

Он смеется прямо мне в губы, потому что мы уже снова целуемся. Мои лопатки упираются во что-то плоское; я прижата к стене. Лишь пальцы моих ног касаются пола. Золотой пузырь туго натягивается и обнимает нас со всех сторон, точно вторая кожа. Когда моя голова склоняется набок и его губы скользят по моей шее, я вижу, как над его влажными плечами поднимается пар. Мотор в его груди работает на износ.

Я столько лет не сводила глаз с губ Тома, когда он говорил, что точно знала, какими будут его поцелуи. Искренними, страстными и первобытными. Испытующими, потому что он пытается понять, что мне нравится, но быстро понимает: мне нравится все, что бы он ни делал. Нежными, медленными, с языком и зубами. Напористыми и требовательными. Дополнительные очки за ладонь на моей шее. Том слегка сжимает мою ягодицу, и по всему моему телу пробегает дрожь, а кожа становится вдруг невыносимо чувствительной; швы на одежде начинают казаться лезвиями ножей. Безо всякой жалости Том продолжает исследовать мое тело. Когда моя грудь оказывается в его ладони, он замирает, ощутив прикосновение к коже холодного металла в соске.

– В постель! – приказывает он своим альфа-голосом, и в моих трусах лопается резинка.

Тогда на кухне я сказала ему ровно то же самое. Интересно, он тогда почувствовал себя так же, как я сейчас?

– Ну наконец-то до тебя дошло, чего я от тебя хочу.

Я перемещаюсь в сторону постели спиной вперед без усилий со своей стороны. Мои ноги ощущают провода осветительной аппаратуры, но я о них не спотыкаюсь. Он несет меня.

– Я разгромила кухню и прямым текстом потребовала от тебя пойти со мной в постель, а ты взял и…

Том укладывает меня на кровать.

– Я компенсирую тебе моральный ущерб, обещаю, – произносит он с улыбкой в голосе.