Глава 15

Стратегический манёвр: Ираклий побеждает Персию

Самый глубокомысленный и дерзновенный манёвр на уровне театра военных действий, когда-либо предпринимавшийся в византийской истории, был совершён в самых отчаянных обстоятельствах, дабы спасти империю от грозящего ей уничтожения. Завершился он полным разгромом Сасанидской Персии.

В 603 г. шах Хосров II (590–628 гг.) предпринял самое амбициозное и самое успешное из всех сасанидских вторжений. Все предыдущие войны, начиная с основания династии Сасанидов в 224 г. Ардаширом, внуком зороастрийского жреца Сасана, велись за контроль над землями на границе двух империй: за историческую Армению, ныне расположенную по большей части в северо-восточной Турции, за кавказские области и (что было всего важнее для обеих империй) за верхнюю Месопотамию по обеим сторонам Тигра и Евфрата (ныне в юго-восточной Турции). На месопотамском фронте прочно укреплённые города – Эдесса (ныне Шанлыурфа или Урфа), Нисибин (Нусайбин), Дара (Огуз) и Амида (Диярбакыр) – в череде войн переходили из рук в руки. Совокупность свидетельств показывает, что, несмотря на хвастовство и притязания (так, у Аммиана Марцеллина (XVII. 5. 5) Шапур II (309–379 гг.) пишет Констанцию II, заявляя, что персы имеют право на земли вплоть до реки Стримон и границ Македонии по праву древнего завоевания), в действительности сасанидские правители по большей части проявляли умеренность в своих военных притязаниях. Несмотря на сильные подозрения, они тоже признавали Римскую и Византийскую империи своим цивилизованным соседом, уничтожать которого не следовало, – поэтому, отправляясь на войну, они по большей части довольствовались ограниченными захватами земель в Месопотамии.

Карта № 12. Сасанидская империя ок. 226 —ок. 651 г.

Но Хосров II был несравненно амбициознее. Он прямо заявил о своей цели: устранить и заменить императора Фоку (602–610 гг.), которого он осуждал как выскочку и узурпатора – а Фока, несомненно, был и тем, и другим, ибо он захватил власть путём мятежа, когда был экатонтархом, сотником – выражаясь по-современному, капитаном или, может быть, сержант-майором. Ещё одним мотивом, о котором заявил шах, была месть за убийство предшественника Фоки, Маврикия (582–602 гг.), которого Хосров, и опять же оправданно, называл своим покровителем и политическим отцом: в юности он нашёл в императорском дворце в Константинополе убежище от смертоносных интриг сасанидской придворной политики. Наконец, ещё одной целью, о которой прямо заявил Хосров, было распространение древней зороастрийской религии Персии и Ирана, дуалистического культа Ахурамазды, бога света и добра: одно время зороастризм был ближайшим соперником христианства в пределах Римской империи, когда старые языческие культы стали угасать.

Масштабы побед Хосрова соответствовали его амбициям. В 610–611 гг. сасанидские войска вторглись в Сирию и завоевали Антиохию, один из крупнейших городов империи. Тогда же они взяли богатый торговый город Эдессу – церкви города принесли добычу в 112 000 фунтов серебра.

В 613 г. Сасаниды взяли Эмесу (совр. Хомс, Химс) и Дамаск, затем пошли на юг, чтобы в мае 614 г. взять Иерусалим, где они завладели знаменитой частью Истинного Креста. Египет, важнейший для Византии источник налоговых поступлений и поставщик зерна, был следующим: в 619 г. пала Александрия, что довершило завоевания Сасанидов.

Персидские войска угрожали империи уже и напрямую, проникая в её глубинные земли, на территорию самой Анатолии. К 611 г. они одержали крупную победу при Кесарии Каппадокийской (Кайсери), а в 626 г. сасанидское войско дошло на западе до азиатского берега Босфора, прямо напротив Константинополя, где ширина пролива не составляет и мили.

Византийцы не могли сосредоточить все свои силы против персов, потому что другой грозный враг двигался через Балканы во Фракию и по направлению к тому самому полуострову, на котором стоит Константинополь. Именно в ответ на вторжение гуннов двумя веками раньше была возведена Феодосиева стена для защиты города, со рвом, стенами и боевыми башнями. Представлявшая собою ранее непреодолимое препятствие для многих вражеских нашествий, Феодосиева стена не могла дать таких гарантий против врага, который расположился перед ней лагерем в июле 626 г.

Аварский каганат уже разбил наголову несколько византийских полевых армий и брал хорошо укреплённые города перед своим вторжением во Фракию в 618–619 гг.; от авар уже откупались в 620 и 623 гг. перед их новым нападением на Константинополь в 626 г. Как и их предшественники, гунны, аварские конные лучники могли поражать цели с дальних дистанций стрелами из своих составных луков, но они были отнюдь не только лёгкой конницей – они могли сражаться и как тяжёлая конница, атакуя копьями. Поэтому они могли проводить атаки в два этапа: сначала загнать врагов в тесные сплочённые формирования, угрожая им атакой или действительно атакуя, а затем применить луки, обрушивая град стрел на тесно скучившуюся массу. Кроме того, вдобавок к важным усовершенствованиям гуннского кавалерийского вооружения и тактики, которым византийцы, как мы убедились, усердно подражали, авары были также знатоками в осадной технике и постройке артиллерийских орудий – по крайней мере высокоэффективных требушетов. В «Пасхальной хронике» (“Chronicon paschale”), современной описываемой в ней событиям, мы читаем, что при осаде Константинополя в 626 г. авары выдвинули:

множество осадных машин, вплотную одна к другой… он [ «богомерзкий хаган»] связал свои камнемёты [для прочности при стрельбе тяжёлыми снарядами] и покрыл их шкурами [для защиты от стрел]. И распорядился… установить двенадцать высоких [передвижных] осадных башен, доходивших почти до передовых укреплений, и покрыл их шкурами.

Существовали и средства защиты от таких осадных башен: моряки, находившиеся в городе, пришли на помощь защитникам стен, и один из них «соорудил мачту и навесил на неё лодочку, намереваясь с её помощью поджечь осадные башни врагов».

Далее из того же источника мы узнаём, что авары построили также палисад в качестве линии укреплений, лишавшей осаждённых всякой возможности предпринять контратаку, и воздвигли стену из щитов, то есть из деревянных рам, обтянутых шкурами, для защиты осаждающих от стрел и метательных снарядов (СР, р. 179). Вот достаточное свидетельство тому, что авары в отличие от большинства кочевников владели технологией разрушения фортификационных сооружений.

Кроме того, как Аттила до него и как многие степные владыки после него, аварский каган, подошедший к стенам Константинополя в 626 г., собрал гораздо большую массу воинов из других народов вокруг элитного ядра своей аварской конницы, в данном случае некоторое количество германцев-гепидов и множество славян. Наконец, каган и сам, очевидно, был наделён дарованиями в области разведки и дипломатии, потому что он прибыл с целью взять Константинополь с европейской стороны именно в тот момент, когда сасанидское войско, дошедшее до западной оконечности Анатолии, расположилось лагерем на азиатском берегу, на другой стороне Босфора, прямо напротив города. В «Пасхальной хронике» (“Chronicon paschale”) содержится упоминание о том, как делегация вышла из города на переговоры с аварами:

…Хаган вывел им на обозрение троих персов, облачённых в одежды, целиком изготовленные из шёлка, отправленных к нему Салваром [Шахрваразом, командующим сасанидекой армией]. И он распорядился, чтобы они сели рядом с ним, а наши послы встали поблизости. И сказал он: «Вот, персы направили посольство ко мне, выказав готовность дать мне три тысячи человек в соратники. Посему, если каждый из вас, находящихся в городе, желает [выйти из него], взяв лишь накидку и рубашку, давайте заключим союз с Салваром: ведь он мой друг; так перейдите к нему, и он вас не обидит, а мне оставьте город и своё имущество. Иного пути к спасению у вас нет [ибо авары и персы держали под контролем всю землю по обе стороны Босфора]: разве что вам придётся превратиться в рыб и уйти по морю либо в птиц и подняться в небо.

С того самого момента, когда Ираклий отнял власть у Фоки в 610 г., он пытался сопротивляться нападениям Хосрова II, то выигрывая, то проигрывая битвы, и дважды был вынужден полностью отступить, чтобы сдержать авар. Окончательным итогом стало то, что к 622 г. весь остаток империи за пределами её столицы, а также Греции и Анатолии, представлял собою разбросанные там и тут острова, полоски побережья и города с небольшими гарнизонами в северной Африке, на

Сицилии, в Италии и на побережье Далмации; но ни одно из этих владений не было ценным источником доходов или новобранцев. В итоге императорская казна истощилась, что в дальнейшем усугубилось тщетными попытками умилостивить аварского кагана данью. Перед лицом смертельной и притом близкой угрозы совместного нападения на Константинополь со стороны авар, которым сопутствовала масса воинов-славян, и персов-сасанидов деньги, необходимые для поддержания войны, истощились. В записи под 6113 г. от сотворения мира (622 г.) в «Хронографии» Феофана содержится упоминание о крайних мерах, принятых Ираклием:

По недостатку в деньгах он… взял также из великой церкви паникадила и другие церковные сосуды, перелил в крупные и мелкие деньги [номисмы, золотые монеты, 72 на фунт, и миларисии, серебряные, которые обменивали по 12 за номисму].

С самого начала сасанидского вторжения девятнадцатью годами ранее, в 603 г., византийское войско раз за разом терпело поражения, бывало разбито, отступало, а оборона границ и городов терпела полный крах. Но, видимо, уцелевшие подразделения, фрагменты подразделений, отдельные ветераны и новобранцы стекались к Ираклию, способности которого вести их к победе были ещё ничем не доказаны, но который, конечно, мог им заплатить:

Но нашедши в воинах беспечность, робость, беспорядок, неустройство, как в собранных из разных земель, он привел в одно стройное тело.

Способностей поднять моральный дух обычным способом, то есть упирая на несправедливость врагов, Ираклий не был лишён, если верить Феофану, который цитирует его речь к воинам, где император обращается к ним очень по-свойски, что для самодержца было необычно; остаётся предположить, что он подстрекал их, взывая к их религиозному негодованию:

Вы видите, братья и дети, как враги Божьи попрали нашу страну, опустошили города, пожгли храмы… и церкви, неприступные для страстей, осквернили преступными удовольствиями.

Но самым важным делом была тренировка, предполагавшая обретение индивидуальных боевых навыков, что приводило к полномасштабным боевым учениям в укомплектованных формированиях, реализм которых, очевидно, произвёл глубокое впечатление на источник сведений Феофана – если только он не полагался на личный опыт свидетеля войсковых учений в своё время (он умер в 818 г.), а они, конечно, проводились в столь же реалистической манере:

[Ираклий построил войско]… в две колонны, и явились трубы, фаланги из щитов, и в латах воины, ряды мужественно стояли, и царь велел им сделать вид сражения: пошли сильные снёмы [схватки] и взаимные столкновения, будто на действительной войне, представилось страшное зрелище без убийства и опасности, взаимные угрозы убийственные без кровопролития… (Там же.)

Позже в этом же году новое войско Ираклия выиграло несколько мелких битв (или, возможно, всего лишь стычек) у сасанидских сил в юго-восточной Анатолии, но в 623 г. ещё одно наступление авар на Константинополь вынудило его возвратиться, вследствие чего его едва не взяли в плен, когда он попытался вести переговоры с аварским каганом. Пригороды Константинополя были разорены аварами, и, несомненно, производилась блокада с суши, но о решительных атаках ничего не известно. А 25 марта 624 г. Ираклий решился на свою первую серьёзную контратаку против Сасанидской Персии.

К тому времени все другие средства уже были испробованы, включая попытку уладить дела с более сильной Персией, сдавшись ей на оговорённых условиях. Согласно «Пасхальной хронике» (“Chronicon Paschale”), в 615 г., после крупного поражения под стенами Антиохии, после утраты Сирии и падения Иерусалима, когда персидское вторжение впервые достигло берега Мраморного моря напротив Константинополя, Хосрову II было отправлено письмо, в котором практически признавалось его господство, то есть Византия превращалась в зависимое государство по традиционной персидской системе непрямого управления:

Мы же… дерзновенно уповая… на Бога и на Ваше Величество, отпустили рабов Ваших: Олимпия, самого славного из [бывших] консулов, патрикия и префекта преториев, и Леонтия, самого славного из [бывших] консулов, патрикия и эпарха города, а также Анастасия, боголюбезнейшего пресвитера [собора святой Софии] и синкелла; и мы смиренно ожидаем, что Ваша превосходящая власть примет их так, как ей подобает, и отпустит их к нам… Также просим Вашу кротость считать Вашим родным сыном нашего благочестивейшего царя Ираклия, во всём с охотою готового преклоняться перед Вашею Безмятежностью.

Согласно армянской хронике, приписываемой Себеосу, сам Ираклий лично послал письмо Шахину, действующему военачальнику Сасанидов, выражая готовность признать любого, кого назначит Хосров: «Если он скажет: “Я назначу тебе царя”, пусть назначит кого пожелает, и мы примем его» (СР, р. 161). В данном случае эти мирные инициативы потерпели крушение, но в 615 г. на Константинополь не нападали, потому что войска Хосрова были заняты вторжением в Египет, который экономически был ценнее разбитого и осаждённого Константинополя, да и завоевать его было намного легче.

Поэтому о предполагаемом ответе Хосрова ничего не известно вплоть до 622 г. Текст, содержащийся в армянской истории Себеоса, был, видимо, придуман для того, чтобы возбудить религиозное негодование; возможно, он был намеренно искажён, а то и подделан самим Ираклием в пропагандистских целях, дабы укрепить византийское сопротивление.

Что это письмо было пропагандистской подделкой или по крайней мере содержало в себе дезинформацию, доказывает тот факт, что в нём есть цитаты из книги Исаии и из Псалмов, а таким языком уж никак не воспользовался бы Хосров, подчёркивавший религиозную сторону своей войны, в которой он видел борьбу зороастрийцев, поклонявшихся Ахурамазде, богу света, с христианской империей:

Любимец богов, владетель и царь всей земли, рождение великого Арамазда, Хосров – Ираклу, безумному и ничтожному нашему рабу.

…собрав шайку разбойников, [ты] не даешь мне покоя. Не я ли истребил греков? А ты, говоришь, уповаешь на своего бога. Зачем он не спас Кесарию, Иерусалим и великую Антиохию от моих рук? Разве и до сих пор ты не понимаешь, что я покорил и море и сушу? Разве не могу я срыть и Константинополь?

Заставляя лишь укрепиться в предположении о подделке, следующий пассаж в этом письме был, как представляется, сфабрикован, чтобы повысить авторитет Ираклия как военачальника, потому что щедрое предложение, обращённое им к самому себе, предполагает, что воюет он бескорыстно:

И все же я прощаю тебе все твои преступления. Встань, возьми жену и детей и приходи сюда. Я дам тебе поместья, виноградники, оливковые сады, чтобы ты жил [Исаия 36, 16–17]… Да не обманет тебя тщетная ваша надежда.

Дипломатия потерпела неудачу, равно как и оборонительные операции, что позволило аварскому и сасанидскому войскам с разных сторон подойти к Константинополю. Поэтому 25 марта 624 г. Ираклий со своим заново обученным войском начал контрнаступление.

Самым простым и надёжным решением было бы следующее: шаг за шагом теснить сасанидские войска, заставляя их отступать во всей Анатолии назад, в Месопотамию. Правда, всей священной утвари и всех сосудов из константинопольских церквей не хватило бы на оплату войска, достаточно крупного для того, чтобы продвигаться вперёд, полагаясь исключительно на свою силу в лобовом наступлении.

Кроме того, даже если поначалу лобовое наступление могло быть успешным (что, впрочем, маловероятно, если учесть соотношение сил), оно всё равно не могло продлиться достаточно долго, потому что при этом Хосров получил бы возможность принять меры предосторожности и достаточно времени для того, чтобы призвать сасанидские гарнизоны, рассеянные по Египту и Сирии, на подкрепление своим войскам, которым предстояла встреча с Ираклием.

Пойдя на изрядный риск, то есть предоставив Константинополю защищаться самому, Ираклий повёл свои войска в глубокое наступление или, если угодно, в стратегический рейд на восток через тогдашнюю Армению, а ныне северо-восточную Турцию, чтобы дойти до исконных земель Сасанидов в нынешнем северо-восточном Иране. Это великое дерзновение было вознаграждено полной неожиданностью нападения.

По-видимому, войско Ираклия столкнулось лишь со слабым сопротивлением на пути к Феодосиополю (Эрзеруму) и к провинции Айрарат; оно взяло и разграбило Двин и Нахичевань в Персидской Армении, а затем разрушило великий зороастрийский храм в Тахт-и-Сулейман, затушив вечный огонь Вшнасп, как называет его Себеос, а вернее – Адур-Гушнасп, возле города Гандзак (греч. Газака), столицы Средней Атропатены, возле современного города Такаб в западном Азербайджане, ныне в границах Ирана.

Это была, несомненно, месть за сожжение иерусалимских церквей в 614 г., но невозможно поверить в то, что эта акция не была также хорошо рассчитанным ходом, призванным спровоцировать Хосрова на необдуманный и слабо подготовленный ответ, ибо Адур-Гушнасп был во многом его династическим святилищем. Именно так и случилось в действительности: разрозненные и нескоординированные сасанидские войска были отправлены, чтобы перехватить Ираклия, и его люди разбили по меньшей мере одно из них, во главе которого стоял самый выдающийся из сасанидских боевых командиров, Шахрвараз; затем войско Ираклия встало лагерем на зиму.

В марте 625 г. Ираклий спешно отступил из Армении на более тёплые равнины юго-восточной Анатолии, преодолев горный проход Киликийские ворота (ущелье Гюлек-Богази в нынешней Турции). В определённый момент Шахрвараз снова решил преследовать его, но все усилия персов объединить силы против весьма подвижного войска Ираклия потерпели неудачу. Этот поход стал крайне длительным и особо успешным воплощением того оперативного метода, который рекомендуется для сил, находящихся в меньшинстве, вышеупомянутым руководством «О стратегии» (“Пери стратигикис”).

Эта война в передвижениях велась в пределах Анатолии, то есть на территории империи. Значительная часть её гориста, но даже там горы прерываются плодородными хорошо орошаемыми долинами, тогда как в южной Анатолии располагаются более богатые прибрежные равнины Каппадокии и Киликии.

Этим можно объяснить выживание войска Ираклия: его кормила, конечно же, не казна в Константинополе, истощившаяся от нехватки имперских поступлений, а налоги, собираемые на месте, доходы от тамошних церквей и монастырей, а также, несомненно, насильственные реквизиции. Кроме того, все источники сходятся в том, что марши и сражения с обеих сторон прекращались с приближением зимы. В Анатолии она может быть весьма суровой, причём не только в скалистых горах, но и на равнинах – по крайней мере во внутренней части страны, где даже равнины по большей части представляют собою высокие плато.

Бойцов нужно было закалять для зимних кампаний, и римские командиры порою делали это, приобретя славу сторонников строгой дисциплины: в любую погоду их бойцы носили полотняную одежду. Однако Ираклий, похоже, не подражал такой практике, если мог обойтись без неё: его некогда устранённый предшественник, то есть, вероятно, его непосредственный законный предшественник, Маврикий (582–602 гг.), был свергнут и убит мятежниками, когда приказал войску выступить в зимний поход против авар и славян после долгих месяцев сражений. Предводитель мятежников, Фока (602–610 гг.), захватил императорскую власть, как до него делали многие, но у него не хватило политического таланта на то, чтобы создать атмосферу легитимности, и возникшая вследствие этого смута дала Хосрову возможность предпринять вторжение.

Хотя Ираклий находился в численном меньшинстве и его преследовало не одно персидское войско, он не мог просто остановиться с наступлением холодов, если бы сасанидские войска уже не остановились сами, опередив его в этом, – а они вынуждены были так поступить. Дело не в том, что сасанидские бойцы не столь выносливы, как византийские, но их лошадям нужен был фураж, чтобы выжить после наступления октября, когда в горных областях Анатолии зелёные пастбища истощаются, так что им приходилось отступать на зимние квартиры, где у них хранился фураж, и пребывать в относительном бездействии до самой весны.

Эта логистическая деталь стала чрезвычайно важным фактором в последующих событиях. Создалось следующее мнение: что бы ещё ни затеял Ираклий, ему придётся возвратиться на территорию империи в Анатолии, чтобы найти убежище в хорошо снабжённых квартирах до наступления зимы – ведь именно так он поступил в 624 г., а потом и в 625 г.

Это обусловило стратегическую неожиданность в 627 г., когда он продолжил продвигаться вперёд даже зимой. Византийские кони не отличались от сасанидских, но в мире всё же существовали совсем другие кони, и вскоре они вышли на сцену событий, причём самым драматическим образом.

Ираклий ещё находился далеко от Константинополя 29 июня 626 г., когда город подвергся двойной атаке: авар с их осадными машинами и следовавших за ними славян – и сасанидского войска Шахрвараза. Согласно «Пасхальной хронике» (“Chronicon Pascale”):

[Около тысячи авар] подошли к досточтимому храму (икос) святых Маккавеев на другой стороне [залива Золотой Рог], в Галате (эн Сикес), и, показавшись персам, которые собрались возле Хрисополя [ныне Юскюдар на азиатском побережье прямо напротив Константинополя], они известили друг друга о своём присутствии вестовыми огнями.

И авары, и персы уже бывали там, как мы видели, но порознь. Весьма вероятно, что они сговорились о совместных действиях в 626 г., чтобы напасть на город одновременно – так утверждает Феофан: «Сарвароса [= Шахрвараза] с остальным войском [Хосров] послал против Константинополя, чтобы присоединить к себе западных гуннов, называемых также аварами, со… склавами… и с ними идти к осаде Константинополя».

Даже если обе стороны прекрасно договорились друг с другом на уровне политическом, это ничего не значило для оперативной координации двух войск – а ведь именно сухопутные войска прежде всего атаковали приморский город Константинополь, выдававшийся в море только узкой частью, обращённой к суше, да и та была сильно укреплена. Ни у Сасанидов, ни у авар не было с собой кораблей, а тем более военных судов.

Каган принял следующее решение: послать своих подданных-славян на их лодках-однодеревках (моноксилах), чтобы атаковать обращённую к морю часть города, выходящую на Золотой Рог: правда, там стояла оборонительная стена, но она представляла собою куда менее прочный барьер, чем стена Феодосиева. Те же лодочки должны были перевезти на европейскую сторону сасанидских бойцов. Славяне «приплыли с Истра [Дуная] на бесчисленном множестве выдолбленных ладей [моноксил-однодеревок] и наполнили весь залив [Золотой Рог]». Славянские лодки не могли сравниться с галерами и боевыми лодками византийского военно-морского флота, укомплектованными обученными экипажами и лучниками на борту. Никакие катастрофические поражения, лишившие империю её самых ценных земель и большинства её войска, не могли причинить столь же тяжкий ущерб флоту империи, который всё ещё удерживал приморские владения в северной Африке, южной Испании, на Сицилии, в Италии, на Крите, на Кипре и на многих островах Эгейского моря.

Византийский военно-морской флот знал эпохи взлётов и падений, но он был достаточно силён с 29 июля по 7 августа 626 г., когда и авары, и Сасаниды сняли осаду города. В «Пасхальной хронике» (“Chronicon Paschale”) мы читаем: «…вечером и с нашей стороны, несмотря на встречный ветер, отплыло в Халы около 70 кораблей, дабы воспрепятствовать моноксилам [однодеревкам] переправиться» [р. 178].

Это были не боевые корабли, а лодки, но всё же изрядных размеров, не обычные «шлюпки», то есть гребные плоскодонки. Красноречиво звучит замечание о том, что они шли против ветра: ведь это предполагает наличие подготовленных экипажей и хорошего парусного вооружения, а также боевых лучников на борту.

Армянский историк Себеос сообщает о морской битве, из которой персидское войско возвратилось с позором, потеряв 4000 человек вместе с судами [Часть I, р. 79], а «Пасхальная хроника» (“Chronicon Paschale”) повествует о печальной участи славян:

Все славяне, которые были на однодеревках, были сброшены в море или перебиты. И армяне вышли из-за Влахернской стены и подожгли притвор находившегося там храма св. Николая. Славяне, бежавшие с однодеревок, думая, судя по пожару, что это сделали авары, стоявшие лагерем у моря, пришли сюда и здесь были перебиты [армянами] (СР, р. 178).

Когда осада была снята, сасанидские войска отступили в восточную Анатолию, чтобы снова заняться преследованием Ираклия, а каган разобрал свои осадные машины, соблюдая условия перемирия, но пригрозил возвратиться, хотя многие славяне из-за раздоров с ним оставили его войско: как мы видели, их отпадение, возможно, вдохновили и вознаградили византийцы.

Не сумев взять город и, несомненно, уничтожив все съестные припасы в округе за осаду, длившуюся целый месяц, авары и славяне вынуждены были совершать рейды в другие места, чтобы раздобыть себе пропитание. В обычных обстоятельствах византийские войска на марше могли вызывать к себе конвои с повозками, гружёнными едой, как до них делали римляне, и поэтому могли вести долгие осады, длившиеся целыми месяцами, даже после того как вся окружающая местность была полностью разорена.

У авар не было такой логистики, основанной на сборе налогов: они зависели от дани и обычного вымогательства. Это, разумеется, получалось у них неплохо; кроме того, со своим множеством лошадей, предназначенных также для членов их семей и для слуг, авары могли собирать фураж в обширной округе, чтобы вести долгие осады. У славян лошадей было меньше (точнее, совсем немного, как можно полагать); кроме того, они были слишком многочисленны для того, чтобы кормиться за счёт благосклонных даров осаждённых. Поэтому они ушли, и уже одно это могло вынудить кагана снять осаду, поскольку, хотя авары обладали столь вескими тактическими преимуществами, что им удалось запугать множество славян, всё же их было слишком мало для того, чтобы осаждать шесть километров Феодосиевой стены.

Ход войны передвижений, которую Ираклий вёл с марта 624 г., резко изменился осенью 627 г.

Он опять выдвинулся к востоку, на Кавказ, и нет никакого сомнения в том, чего именно от него ждали: что он возвратится назад с наступлением зимы. Но это был не рейд, пусть даже «стратегический»: это было полномасштабное глубокое вторжение. Оно стало возможным благодаря сильному подкреплению, полученному теперь уже очень опытным, весьма подвижным, но по необходимости малочисленным войском Ираклия. В 6117 г. от сотворения мира через прикаспийские равнины верхом на маленьких, выносливых лошадях (или пони), которые впервые появились вместе с гуннами и затем в последний раз возвратились в Европу спустя шесть веков вместе с монголами, прибыли конные лучники из степных краёв, «40 000 храбрецов», согласно «Хронографии» Феофана.

Их привёл тюркский каган, гораздо более великий, чем его аварский противник: Зиевил, как называет его Феофан, хотя, несомненно, имеется в виду Тон-ябгу, речь о котором уже шла выше. Тогда он был главным правителем Западного каганата обширной Тюркской империи, которая простиралась от Китая до Чёрного моря и тогда уже распадалась. А может быть, его стоило бы назвать уже главой возникавшего тогда преемника Западного Тюркского каганата, то есть Хазарской державы, либо его следует считать носителем обоих этих титулов, если учесть, что хазары, несомненно, возникли из более пространного каганата. Но в любом случае люди Тон-ябгу были прежними союзниками и нынешними врагами Сасанидской Персии, естественное влияние которой в Центральной Азии, конечно, сталкивалось с интересами тюрок, как бы они ни назывались, – это было восходящее к глубокой древности (и длящееся по сей день) состязание между Ираном и Тураном. Кроме того, тюрки были потомственными врагами авар, которые изначально правили тюрками, а затем бежали от них на запад. Авары, которым только что не удалось взять Константинополь, были для тюрок «рабами, <…> бежавшими от господ своих… они будут растоптаны копытами наших коней и раздавлены, как муравьи».

Но даже самые дерзкие вторжения византийцев не могли сводиться к одним только военным действиям. Ведь им предшествовали, их сопровождали, обеспечивали их возможность и следовали им энергичные усилия, направленные на то, чтобы привлечь на свою сторону союзников и разделить врагов, прибегая ко всем возможным средствам.

Прибытие конных лучников не было случайностью. Как мы видели, византийцы в течение десятилетий вели переговоры с каганатом, отправляя послов в долгие и опасные путешествия. Мы также видели, что, по утверждениям византийских источников, послы Ираклия сыграли свою роль в отделении будущих сербов и хорватов от неразличимой массы славянских приспешников авар, а затем послам удалось убедить славян активно противостать аварам, прежде чем бежать от них севернее, в те места, где они живут по сей день.

Ираклий был, конечно, великим полководцем, но без сопутствующих усилий, направленных на то, чтобы убедить, вынудить и обескуражить врага, он едва ли выиграл бы свою войну. Ему не удалось умиротворить ни Хосрова, ни аварского кагана, но он достиг гораздо большего, убедив племена сербов и хорватов отложиться от авар, а главное, переманив на свою сторону Ябгу-кагана.

Согласно Феофану, Ираклий добился даже большего, успешно завербовав Шахрвараза, главнокомандующего войсками Хосрова, когда тот был в пределах досягаемости во время осады Константинополя. Однако дальнейшие события оставляют нас в неизвестности относительно верности Шахрвараза, так что сложная интрига, упомянутая Феофаном, может быть всего лишь вымыслом.

Располагая тысячами грозных конных лучников в придачу к своему войску, Ираклий мог, конечно, совершать манёвры гораздо свободнее, потому что преследовавшие его сасанидские войска скорее отступили бы, чем стали сражаться на таких неравных условиях. Союзники-тюрки также доставили с собой ещё одно преимущество (или, вернее, приехали на нём): в то время как лошадей византийской и сасанидской конницы нужно было кормить фуражом по крайней мере зимой, монгольские лошадки (или пони) тюрок могли выжить почти в любой местности, где была хоть какая-нибудь растительность, даже под тонким слоем покрытого настом снега, типичного для ветреной зимней степи, а также для холмистых областей северо-западного Ирана, куда направлялся Ираклий.

Выступив из Тбилиси в сентябре 627 г., Ираклий повёл своё небольшое войско вместе со своими грозными союзниками размашистым кружным маршрутом вокруг озера Урмия в нынешнем северо-западном Иране, а затем двинулся к югу, пересёк реку Большой Заб и подошёл к Ниневии, расположенной на реке Тигр и бывшей некогда великой столицей Ассирийской державы, упомянутой в книге Бытия, а ныне представляющей собою большой и малопривлекательный иракский город Мосул. Хосров отправил многочисленное войско под командованием Роч Вехана, чтобы преследовать Ираклия, но персам так и не удалось догнать византийцев, чтобы вынудить их вступить в битву. Но лишь 12 декабря 627 г. Ираклий решил дать сражение, внезапно повернув, чтобы встретиться с сасанидским войском. Армянский историк Себеос даёт краткое описание этой битвы, вполне достаточное для того, чтобы понять тактический стиль Ираклия-полководца: сначала манёвр, чтобы привести врага в замешательство и застать его врасплох, и лишь затем – атака:

Соединившись с ними [с царскими войсками], они [воины Роч Вехана] преследовали Иракла. Иракл, заманив их до полей ниневийских, со стремительною силою обратился против них. На поле был мрак. Войско персидское не знало о том, что Иракл обратился на них, до тех пор, пока греки не смешались с ними в битве. <…> Греки поразили и умертвили их всех до одного и убили их полководца в сражении.

Было важно обескровить сасанидское войско, но решающей новостью стало то, что силы Ираклия проникли в глубокий тыл изрядно расширившейся территории, завоёванной войсками Хосрова, и могли теперь нанести удар по жизненно важным центрам Сасанидской державы в нынешнем центральном Ираке. Империя была, конечно, персидской, но столица Сасанидов находилась в Месопотамии, в Ктесифоне на реке Тигр, менее чем в двадцати милях к югу от нынешнего Багдада. Это был, несомненно, один из крупнейших городов тогдашнего мира, если не самый крупный, и вот теперь он подвергся нападению византийцев, ибо прежние победы и завоевания Хосрова создали неразрешимую стратегическую проблему: сасанидские войска были разбросаны по широкой дуге, тянувшейся от отдалённого Египта до Сирии и в глубь Анатолии. Все эти области находились слишком далеко для того, чтобы войска могли возвратиться вовремя и достаточно быстро вмешаться, дабы остановить Ираклия, покуда он не причинил новых неприятностей. Если бы Сасаниды не были настолько уверены в том, что Ираклий опять отступит зимой, как он делал до этого каждый год, они, конечно, могли бы оттянуть достаточно войск из Египта и Сирии, чтобы защитить сердцевину своих владений.

Для Ираклия победа под Ниневией означала прежде всего разрешение всех логистических проблем. У Хосрова было много дворцов, не один и не два, ибо таково было обыкновение Сасанидов, возобновившееся при Саддаме Хусейне, причём по той же самой причине: каждый из этих дворцов служил симулякром власти, назначение которого состояло в том, чтобы наводить благоговейный страх на всю округу. Кроме того, дворцы Хосрова были выстроены в классическом персидском стиле: там было больше просторных райских садов, чем особо крупных строений, причём в число садов входили и зоологические, полные и экзотических, и домашних животных, – всё это было живым ходячим мясом для изголодавшихся бойцов:

Царь… остановился во дворце… в пристройке которого нашёл он триста страусов откормленных, в другой пристройке около пятисот диких коз откормленных, в третьей сто онагров откормленных; всё это подарил он войску. Первое число января [не наше первое января] они провели здесь, ибо нашли также овец, свиней и коров, которым не было числа. Всё войско успокоилось, наслаждалось и прославляло Бога.

Затем Ираклий продолжил движение к югу, по направлению ко Ктесифону, пересёк реку Малый Заб в конце января 628 г., а после этого продвинулся ещё миль на 200 по реке Дияла, чтобы захватить ещё один, гораздо более просторный дворец в Дастагарде. Феофан смакует итоги этого события:

В сем дворце [Дастагард] римляне нашли триста римских знамён, взятых в различные времена, также запасы редких произведений, много алоя и большие деревья алойные… много шёлку, перцу, полотна рубашечного сверх всякого числа, сахару, имбирю и много других вещей… нашли также страусов, диких коз, онагров, павлинов, фазанов в бесчисленном множестве; для охоты его тут находились львы, тигры огромные.

Есть также свидетельства о том, как быстро передвигался Ираклий, а также о том, насколько внезапным оказалось его появление, потому что Феофан отмечает, что множество дворцовых служащих были взяты в плен.

Само по себе, как событие сугубо военное, поражение при Ниневии и даже дальнейшее продвижение византийского войска вниз по долине Тигра по направлению ко Ктесифону не должно было непременно стать катастрофическим для Хосрова. Под его командованием оставалось немало свежих сил, всё ещё занимавших обширные недавно завоёванные территории, требовавшие, конечно же, существенных гарнизонов. Его главнокомандующий, Шахрвараз, находился в Сирии с большой армией, которая могла возвратиться на защиту Ктесифона.

Дальнейшие события показывают, что постоянные военные действия, длившиеся в течение четверти века, окончательно истощили терпение сасанидской правящей элиты и семьи самого Хосрова. Возможно, Ираклий ускорил этот процесс, отправив шаху письмо с предложением мира, но имея в виду пропагандистские цели, а Хосров, как можно предположить, это письмо отверг: «Я преследую [тебя], но и расположен вместе к миру; я не по воле своей огнем истребляю Персию, но ты сам к тому принудил меня; итак, хотя бы теперь бросим оружие и возлюбим мир; угасим огонь, пока ещё не всё сожжено». И далее Феофан продолжает: «Так как Хосров и теперь не согласился на мир, то возникла против него великая ненависть у персов».

Но Хосров мобилизовал своих последних приближённых, придворных и слуг и отправил этих обитателей дворца, никогда не воевавших, сражаться с опытными ветеранами Ираклия. Это был последний бросок. 23 февраля 628 г., согласно Феофану, когда Ираклий, как казалось, вот-вот войдёт в Ктесифон и покончит с империей, Хосров был свергнут в ходе государственного переворота (coup d’etat) его собственным сыном, Кавадом Шируйе (Львёнком), который начал мирные переговоры и предложил произвести обмен пленными.

Дальнейшее было не капитуляцией, а переговорами: в поле всё ещё стояли сасанидские войска, чьё возвращение могло бы восстановить равновесие сил. Так и не вступив в Ктесифон (площадь его была около тридцати квадратных километров, то есть уже сами размеры города, видимо, были устрашающими для небольшого византийского войска), Ираклий отошёл более чем на триста миль к северо-востоку, возвратившись в знакомую ему местность Тахт-и-Сулейман (ныне Гандзак) в предгорьях Загроса в апреле 628 г.

Но это не прекратило смертельную последовательность придворной политики в Ктесифоне: ведь если кто-то один сумел захватить власть, то почему не сможет кто-то другой? Кавад Шируйе сам был свергнут в ходе военного переворота (coup d’etat) Шахрваразом – тем самым полководцем, с которым Ираклий не раз вёл переговоры в прошлом. Шахрвараз надлежащим образом начал оговаривать условия, на которых в конце концов стороны пришли к согласию. Все утраченные ранее провинции, от Египта до Сирии и Киликии в Анатолии, были возвращены под власть Византии, но Сасаниды, похоже, сохранили за собой самые первые завоёванные ими земли на своей стороне реки, хотя в действительности это было отвоевание, ибо ранее эти территории принадлежали Сасанидам.

Как наследник имперской культуры с богатым опытом, Шахрвараз знал, как нужно вести переговоры: обращение в христианство было лишь частью его «пакета уступок» (от обращения он, конечно же, вскоре отказался).

Ираклий пришёл к власти, когда над империей нависла прямая угроза уничтожения из-за вторжений Хосрова, проникавших гораздо глубже любых прежних сасанидских вторжений за предшествующие четыре века чередующейся войны, а также вторжений авар, напрямую атаковавших Константинополь летом 626 г.

У него почти не было военной силы, достаточной для того, чтобы обратить вспять персов-сасанидов или авар с их приспешниками, а тем более и тех, и других. Его сил на суше и на море хватало ровно для того, чтобы просто сопротивляться им у самых стен города, а на воде – прямо перед ним, но не на то, чтобы восстановить империю, затопленную вражескими войсками. Не будет слишком сильным преувеличением сказать, что июль 626 г. мог стать маем 1453 г., когда осаждённых защитников Константинополя ожидал конец.

Решение, найденное Ираклием, объединяло в себе дипломатию и подкуп (в обоих вражеских лагерях) с весьма рискованным реляционным манёвром на уровне театра военных действий, что само по себе представляет собою историческую редкость. «Реляционным», а также весьма выгодным в этом манёвре было то, что череда сезонных рейдов, проведённых Ираклием, приучила Хосрова и его советников ожидать дерзких, глубоких, но в конечном счёте неудачных набегов, которые могли продлиться несколько месяцев до наступления зимы и оставили бы стратегическую ситуацию неизменной. Да, ущерб бывал порой болезненным, как произошло с разрушением зороастрийского храма в Тахт-и-Сулейман, которое нанесло ощутимый удар по престижу Хосрова и его династии, притязавшей на жреческий авторитет (ведь она была названа по имени Сасана, великого священника храма Анахиты и деда Ардашира, основателя династии), причём правители Сасаниды получали посвящение перед этим самым «царским» огнём, носившим название Адур Гушнасп.

Однако очевидно, что Хосров принял следующее решение: даже разорительные набеги не стоили того, чтобы применить единственное полностью надёжное средство – вывести сасанидские войска из недавно завоёванных земель Сирии и Египта, чтобы охранять старые границы империи и её сердцевину, территории в Месопотамии. Это означало бы отказ от великого достижения Хосрова – от его небывалых завоеваний византийских территорий.

В сущности, в решающий 627 г. Сасаниды не отступили с запада, потому что были уверены: по окончании набега Ираклий опять уйдёт с востока. Но он этого не сделал, и результатом стал конец династии и империи, просуществовавшей более четырёх веков.

Затем произошла утрата Леванта, Египта, а в конце концов и Северной Африки вследствие мусульманского завоевания, но это вовсе не отменило эпической по своему размаху победы Ираклия, потому что Хосров мечтал завладеть самой империей и заявил о мести за своего благодетеля Маврикия, то есть ему были нужны не только земли, которые были утрачены и отвоёваны, а затем снова утрачены.

Когда для империи начались самые бедственные годы, во мраке всё ещё ярко сияла славная память о достижениях экспедиционного войска Ираклия. Свидетельством тому служит главный наш источник, Феофан, умерший в 818 г.: из его рассказа явствует, что память об этих славных событиях не поблекла и по прошествии двух веков.