Кто же такие гунны?

Часто высказывалось предположение о том, что гунны (Hunni, Chunni, Χοΰνοι, θύννοι), о которых на Западе не знали вплоть до известия, относящегося примерно к 376 г., когда они напали на готов, были выходцами из Восточной Азии, могущественными воинами-кочевниками-сюнну, причинившими немало хлопот китайской династии Хань. О них довольно подробно повествуется в одном военном отчёте (где Римская империя названа Великим Китаем, Да Цинь, чем подчёркивается высокий уровень её цивилизации). Этот отчёт был впоследствии включён в династическую историю поздней Ханьской империи «Хоу Хань Шу», составленную знаменитым историком Фань Е.

Существует несколько материальных свидетельств в пользу такого предположения: например, находки железных котлов для приготовления пищи, принадлежащих к особому типу, который можно отнести к обеим культурам (в таких котлах они, видимо, варили свою любимую конину, равно как и другую пищу). С другой стороны, имеются хронологические свидетельства, отделяющие гуннов от сюнну, так как в последний раз о сюнну было слышно там, где сейчас находится Монголия, или же восточнее, на исторической территории Маньчжурии, причём тремя столетиями раньше появления гуннов к западу от Волги. Три столетия – невероятно долгий период даже для самой неспешной миграции. Что же касается сходства в звучании названий, оно ещё ничего не доказывает. В таком языке, как китайский, где в основном слово равно слогу, правдоподобные отождествления и этимологии, сводящиеся только к требованиям фонетики, «могут строиться из чего угодно для чего угодно». Достаточно одного-единственного примера: слово «тайфун» вовсе не обязательно восходит к китайскому «да фун», «большой ветер», как уверенно полагают люди, говорящие и по-китайски, и по-английски; но скорее его источник – арабское слово tufan, «шторм», заимствованное через посредство португальского.

Могущественные гунны, о которых римляне внезапно узнали около 376 г., могли вообще не иметь ни какого-либо впечатляющего происхождения, ни специфических этнических черт. Вполне возможно, что они сложились точно так же, как многие гораздо лучше известные по документам воинственные нации: в процессе этногенеза вокруг удачливого тунгусо-монгольского или тюркского клана, племени, военной банды. А именно: успех привлекает последователей, желающих участвовать в грабежах; возросшая численность придаёт силу, позволяющую покорять более слабые группировки и порабощать отдельных людей – возможно, в больших количествах. Любое количественное увеличение усиливает нацию, внутри которой отдельные личности могут сохранять собственную самотождественность сколько им заблагорассудится, но нация стремится стать со временем всё более однородной. Скорость этого процесса для каждой ассимилируемой группы зависит от силы её прежнего самоотождествления, а также, несомненно, от степени её прежнего культурного, соматического и лингвистического сходства с… возникающим общим типом.

Как совместный успех создаёт нацию, так неудача её разрушает. При этом группы, выходящие из её состава, либо возвращаются к прежнему самоотождествлению, либо принимают новое; как правило, они присоединяются к более успешным нациям, выходящим на историческую арену. Так, уже в наше время семьи различного происхождения, жившие в Советском Союзе, относили себя к русским, которые были преобладающей национальностью в этой, казалось бы, вечной империи. Но при первых признаках упадка они стали возвращаться к своему прежнему этническому самоотождествлению, причём ещё до того как страна действительно распалась. В то же время другие приняли совершенно новое самоотождествление, эмигрировав в Германию, Израиль или США.

Ставшая весьма спорной применительно к готам (или, в более широком смысле, к «германским» народам) после того как все представления, свойственные германизму XIX века, нацизму XX века и социологии века XXI, были поставлены под вопрос, концепция этногенеза была изначально использована для описания гораздо более простых процессов, происходивших в степях. В степи нет высоких гор и глубоких долин, где слабые могли бы укрыться, что позволило бы им сохранить своё самоотождествление, тогда как общие модели кочевого скотоводства в любом случае сглаживают многие различия, так что за непосредственным приспособлением к более сильным захватчикам неизбежно следовала ассимиляция.

Было ещё слишком рано, чтобы этот процесс привёл к формированию единой нации, когда Аттила стал верховным вождём различных гуннов, аланов, готов, гепидов и всяких других племён, а его смерть положила конец могуществу гуннов. Но к его времени уже была налицо значительная культурная интеграция: ведь и само имя «Аттила» не гуннское. Сначала его пытались возводить к проточувашскому и к древнекартвельскому (проще говоря, древнегрузинскому), но с малым успехом; после этого были отвергнуты (возможно, слишком поспешно) этимологии, предложенные венгерскими историками-националистами: Аттила = Атилла = Атиль = тюркское «большая река» = Волга; и неудивительно, что самый выдающийся специалист по гуннам пришёл к следующему заключению: имя «Аттила» – германское (или, если угодно, готское): «Батюшка». Несомненно, известная ассимиляция имела место; возможно, это относится даже к «молодежи Сирии» (букв.: «цвет Сирии», flos Syriae), которая была пленена в 399 г. во время похода гуннов через Кавказ, как пишет поэт Клавдиан в своей мастерской сатире против Евтропия – евнуха-консула, которого Клавдиан несправедливо обвинял в пособничестве вторжению гуннов, в ходе которого города были преданы огню, а юноши уведены в рабство.

В источниках не столь пристрастных подтверждается факт самого набега и увода в рабство, хотя в одном из них прибавляются крайне интересные сведения о том, что другие местные молодые люди добровольно присоединились к гуннам, чтобы сражаться в их рядах. Это не должно нас удивлять. Правда, гунны были грубы и неотёсанны; кроме того, они были язычниками; наконец, они только что ограбили, перебили и перекалечили их сограждан, а может быть, даже друзей и родственников. Но в данном случае для молодых добровольцев или воинов-ветеранов возможность присоединиться к рядам гуннов в стране, только что разорённой последними, означала немедленный переход из категории побеждённых и ограбленных в категорию победителей с богатой добычей, которую грузили на вьючных лошадей и в повозки или привязывали за ними (сюда включались и женщины).

Таким был и остаётся до сих пор основной механизм этногенеза. Успех создаёт нацию из различных групп, а затем распространяет их вширь за счёт привлечения добровольцев. Довольно скоро такие распространяющиеся группы утрачивают свою этническую однородность, но всё ещё сохраняют свои исконные названия, становясь тем самым в большей или меньшей степени образованиями псевдоэтническими. Так, после взлёта и упадка гуннов, а затем и разделения их на различные нации пришла очередь авар (обров) сделаться из престижного клана могучей силой на Балканах, располагавшей множеством людей; впоследствии они ещё более разрослись за счёт многочисленных покорённых ими славянских народов. Успешно распространившись, они были, видимо, впервые побеждены у стен Константинополя в 626 г., что заставило многих славян отпасть от них. Дальнейшие поражения ещё

более снизили численность авар, особенно решительно в 791 г., когда они были разбиты рукою самого Карла Великого.

После этого численность авар снизилась ещё значительнее вследствие отпадений; авар стало так мало, что на них напали более слабые булгары, и вскоре после этого авары полностью распались и были поглощены другими нациями («погибоша аки обри, их же несть племени ни наследка»). К тому времени прежняя территория их обитания, то есть некогда римская Паннония, была занята относительно успешными мадьярами (что сохраняется и по сей день). Мадьяры привлекли на свою сторону другие племена, во многом им подобные, по большей части усвоившие их этническое название и в большинстве своём до сих пор живущие в Мадьярорсаг, Стране мадьяр, которую Венгрией называют только иностранцы.

Что же касается прежнего аварского господства над западной оконечностью степи, Понтийской степью к северу от Чёрного моря, находящейся ныне большей частью в границах Украины, то её захватили более удачливые тюркские племена или военные отряды, собравшие множество других, чтобы образовать крупные нации хазар и печенегов (о тех и других речь пойдёт ниже).

Принимая во внимание природу этногенеза, то, что образуется благодаря присущим ему процессам слияния, ассимиляции, разложения и распада, вообще не нацией следовало бы называть, поскольку это название предполагает некоторую степень этнической однородности, а скорее государством, ибо в конечном счёте это прежде всего образование по сути политическое. Единственное препятствие здесь состоит в том, что некоторые подобные общности, как, например, немаловажные для нашей темы печенеги, речь о которых пойдёт ниже, оставались непрочным союзом племён, кланов и военных группировок. Они осознавали себя печенегами, но у них не было ни вождей, власть которых распространялась на всех, ни общих установлений, так что нацией они могли быть лишь в самую последнюю очередь. Такими же, в сущности, были и гунны, крупная нация, каковой они были в то время, когда к власти над ними пришёл Аттила в качестве единоличного властителя. Он-то и дал им институции, сущностно необходимые для государственности, и сделал их значительно могущественнее, чем прежде.