Глава 9

Возобновление отношений: первые контакты с Мао Цзэдуном и Чжоу Эньлаем

Самое значительное событие во время президентства Никсона прошло почти незаметно. Никсон решил, что для успеха миссии в Пекин она должна быть осуществлена секретно. Открытая поездка потребовала бы выполнения ряда сложных процедур получения согласований внутри страны, в том числе внутри американского правительства, и настойчивых требований проведения консультаций по всему миру, включая Тайвань (все еще признаваемый как правительство Китая). Перспективы наших отношений с Пекином, позиции которого нас как раз и посылали выяснить, стали бы заложником всего этого. Прозрачность – цель, к которой надо стремиться, но есть также еще и настоятельное требование использования исторических возможностей для создания более мирного международного порядка.

Поэтому моя команда отправилась в Пекин через Сайгон, Бангкок, Дели и Равалпинди по объявленному маршруту с ознакомительной поездкой в качестве представителя президента США. В ее состав входил широкий круг американских официальных лиц, как и главная группа, направлявшаяся в Пекин, – я сам, помощники Уинстон Лорд, Джон Холдридж и Дик Шмайзер, а также агенты секретной службы Джэк Реди и Гэри Маклауд. Драматическая развязка потребовала от нас пройти через утомительные остановки в каждом городе: необходимо было создать впечатление рутины и обыденности для средств массовой информации, чтобы они перестали отслеживать наши передвижения. В Равалпинди мы исчезли на 48 часов под предлогом отдыха (я притворился больным) на пакистанской горной станции у подножия Гималаев. В Вашингтоне только президент и полковник Александр Хэйг (позднее он станет генералом), мой старший помощник, знали наш истинный пункт назначения.

Когда американская делегация прибыла в Пекин 9 июля 1971 года, мы прочувствовали тонкость общения с китайцами, но не манеру, с какой Пекин ведет конкретные переговоры, а сам стиль приема гостей. Американский опыт общения с коммунистической дипломатией основывался на контактах с советским руководством, в основном с Андреем Громыко, имевшим тенденцию превращать дипломатию в испытание бюрократической силы воли. В переговорах безупречный по точности, он оставался непримиримым по существу. Подчас физически чувствовалась его напряженность в плане самодисциплины.

Никакой напряженности в китайском приеме секретной делегации или во время последовавшего затем диалога мы не ощутили. Во время всех предварительных маневров нас порой озадачивали неравномерные по времени задержки между их посланиями, но мы объясняли их влиянием «культурной революции». Сейчас же, казалось, ничто не могло нарушить невозмутимую уверенность наших хозяев, действовавших так, будто встреча специального представителя американского президента впервые в истории Китайской Народной Республики – самое естественное для них событие.

По сути, мы встретились с дипломатическим стилем, который был ближе к традиционной китайской дипломатии, чем то проявление педантизма, к которому мы привыкли во время переговоров с другими коммунистическими государствами. Китайские деятели исторически отличались гостеприимством, были церемонными и тщательно культивировали личные взаимоотношения как искусство управления государством. Они выработали дипломатию, хорошо подходившую для решения традиционных проблем безопасности Китая: сохранение оседлой и сельскохозяйственной цивилизации, окруженной народами, имевшими в случае их объединения потенциально превосходящие по военной силе возможности. Китай выжил и в основном всегда оставался на высоте за счет искусства применения точно выверенного сочетания кнута и пряника и величественной демонстрации своей культуры. В данном контексте гостеприимство являлось одним из аспектов стратегии.

В нашем случае церемонии начались не в Пекине, а еще на пути из Исламабада. К нашему удивлению группа англоговорящих китайских дипломатов отправилась в Пакистан, чтобы сопровождать нас и облегчить тяготы пути, которые мы могли бы испытать во время четырехчасового перелета в незнакомом направлении. Они сели в самолет до нас, приведя в шок сопровождавших нас офицеров безопасности, наученных воспринимать костюмы покроя Мао как униформу противника. По дороге команда могла проверить некоторые из своих наблюдений, практические аспекты их поведения и получить информацию для премьера о личных характеристиках гостей.

Команду отобрал Чжоу Эньлай два года назад, когда идею восстановления отношений с Соединенными Штатами впервые выдвинули по итогам доклада четырех маршалов. В нее входили трое представителей министерства иностранных дел, один из которых, Тан Лунбинь, будет потом работать в протокольной группе по обслуживанию визита Никсона; другой – Чжан Вэньцзинь, бывший посол, специалист по вопросам того, что китайцы называли «Западная Европа, Америка и Океания», оказался, как выяснилось позднее, классным лингвистом. Двое более молодых членов делегации фактически представляли Мао и докладывали лично ему. Их звали Ван Хайжун, его внучатая племянница, и Нэнси Тан, родившаяся в Бруклине исключительно способная переводчица, чья семья эмигрировала в Китай для участия в революции; она выступала также в роли некоего политического советника. Все это мы узнали позднее, как и то, что сотрудники министерства иностранных дел, когда к ним обращались, реагировали точно так же, как маршалы. Им требовалось личное подтверждение со стороны Чжоу Эньлая того, что назначение сделано с указания Мао Цзэдуна, а не являлось неким тестом их революционной лояльности.

Маршал Е Цзяньин, заместитель председателя Центрального военного совета КНР – один их четырех маршалов, которых Мао Цзэдун направил анализировать стратегические варианты для Китая, – встречал нас в аэропорту Пекина, когда мы приземлились там в полдень, символизируя поддержку со стороны Народно-освободительной армии новой китайско-американской дипломатии. Маршал усадил меня в длинный лимузин китайского производства с закрытыми шторками, и мы отправились в Дяоюйтай, государственную резиденцию для высокопоставленных гостей, расположенную в огороженном парке в западной части города. Участок ранее использовался как императорское озеро для рыбной ловли. Е Цзяньин предложил делегации отдохнуть до приезда сюда премьера Чжоу Эньлая через 4 часа для приветственной церемонии и первого раунда обсуждений.

Приезд Чжоу Эньлая для встречи с нами являлся жестом огромной вежливости. В обычной дипломатической практике приезжающую делегацию принимают в каком-нибудь общественном здании принимающей страны, особенно если разница в протокольном ранге глав обеих делегаций настолько большая. (В отличие от Чжоу Эньлая, занимавшего пост премьера Государственного совета, моя должность как советника по вопросам национальной безопасности могла быть приравнена с протокольной точки зрения к должности заместителя секретаря кабинета министров, заместителя министра, то есть на три ступени ниже.)

Вскоре мы обнаружили, что запланированный для нас китайскими хозяевами график работы преимущественно состоит из развлечений: видимо, выжив после более чем 20 лет изоляции, они сейчас не очень-то и торопились заключить какое-то значимое соглашение. На пребывание в Пекине нам отводилось почти ровно 48 часов. Мы не могли продлить пребывание, поскольку нашего прибытия ждали в Париже на переговорах по Вьетнаму; кроме того, мы также не могли произвольно распоряжаться имеющим свой график президентским самолетом, доставившим нас из Пакистана в Пекин.

Когда мы увидели нашу программу пребывания, мы поняли: кроме перерыва в ожидании прибытия Чжоу Эньлая запланировано еще и четырехчасовое посещение Запретного города. Таким образом, 8 часов из предоставленных нам 48 часов уходило на проведение культурного досуга. Как выяснилось, с Чжоу нельзя было встретиться на следующий вечер, занятый в связи с визитом северокорейского члена Политбюро, который нельзя было перенести, или, может быть, он мог служить прикрытием для секретной поездки. Если 16 часов отвести на две ночи сна, то остается менее 24 часов для первого диалога между странами, бывшими в состоянии войны, почти войны, и без значительных дипломатических сношений в течение 20 лет.

Фактически мы могли провести только два раунда переговоров: семь часов в день прибытия с 16.30 до 23.20 и шесть часов на следующий день с 12.00 до примерно 18.30. Первая встреча состоялась в государственной резиденции для высокопоставленных гостей – Соединенные Штаты выступали как принимающая сторона в соответствии с китайским протоколом. Вторая – в здании Всекитайского собрания народных представителей, где нас принимало китайское правительство.

Можно спорить по поводу того, являлась ли очевидная китайская бесстрастность некоей формой психологического давления. Разумеется, если бы мы уехали, не добившись прогресса, получился бы крупный конфуз для Никсона, не поделившегося информацией о моей поездке ни с кем из других членов правительства. Но если мы верно оценивали китайскую дипломатию за последние два года, то причины, побудившие Мао Цзэдуна направить приглашение делегации, могли выйти из-под контроля в случае неудачи американской миссии в Пекине.

Конфронтация не имела смысла ни для одной из сторон, потому мы и оказались в Пекине. Никсон очень хотел поднять американский престиж, утерянный из-за Вьетнама. Мао Цзэдун же принял решение, стремясь заставить Советы призадуматься перед тем, как начинать военные действия. Ни одна сторона не могла допустить провала. Каждая из них сделала крупные ставки в политической игре.

В редком совпадении анализов обе стороны решили провести большую часть времени в изучении отношения каждой из сторон к международному порядку. Поскольку конечной целью визита ставилось начало процесса определения того, смогут ли ранее противостоявшие друг другу внешнеполитические линии прийти к союзничеству, то концептуальная дискуссия – по некоторым вопросам она напоминала больше беседу между двумя профессорами международных отношений, чем рабочий дипломатический диалог, – фактически вылилась в идеальную форму практической дипломатии.

Когда премьер прибыл, наше рукопожатие стало символическим жестом – по крайней мере до того момента, когда Никсон смог приехать в Китай для открытого повторения такого рукопожатия. В памяти еще был свеж отказ государственного секретаря Джона Фостера Даллеса пожать руки Чжоу Эньлаю на Женевской конференции 1954 года. Высказанное подобным образом пренебрежение вряд ли понравилось китайцам, хотя они в принципе, протестуя против этого, часто говорили, что им это безразлично. Затем мы направились в зал заседаний в Доме приемов и сели друг против друга за стол, покрытый зеленым сукном. Так начался первый опыт общения американской делегации с единственным лицом, проработавшим бок о бок с Мао Цзэдуном на протяжении почти полувека революций, войн, потрясений и дипломатических маневрирований.