Глава 8

Путь к примирению

К тому времени, когда маловероятная пара в лице Ричарда Никсона и Мао Цзэдуна решила двинуться в направлении друг к другу, обе их страны находились на пике потрясений. Китай оказался почти полностью охваченным «культурной революцией», а политический консенсус в Америке находился под угрозой из-за растущего движения протестов против вьетнамской войны. Перед Китаем маячила угроза войны на всех его границах – особенно на северных границах, где уже стали происходить конкретные столкновения между советскими и китайскими войсками. Никсон унаследовал войну во Вьетнаме и требования внутри страны прекратить ее. Он вошел в Белый дом в конце десятилетия, отмеченного убийствами и расовыми конфликтами.

Мао Цзэдун пытался решать проблемы с угрозами Китаю, обратившись к классической китайской стратагеме: натравливать варваров друг на друга и заручаться поддержкой дальних врагов против ближних. Никсон, верный ценностям своего общества, прибег к принципам В. Вильсона, предложив пригласить Китай вновь присоединиться к сообществу наций. «Мы просто не в состоянии позволить себе, – писал он в статье в журнале «Форин афэарз» в октябре 1967 года, – чтобы Китай навсегда оставался вне семьи наций, живя со своими фантазиями, культивируя ненависть и угрожая соседям. На этой маленькой планете просто нет места, где бы миллиард потенциально самых способных людей жил в сердитой изоляции».

Никсон пошел дальше призыва к дипломатическому урегулированию, обратившись с предложением о примирении. Он связал дипломатическую проблему с проблемой социальной реформы в центральных американских городах: «В каждом случае мы начинали диалог, в каждом случае следовало сдерживать агрессивные действия, продолжая образовательный процесс, и, главное, ни в том ни в другом случае мы не можем позволить ушедшим в самоизоляцию от общества остаться в изоляции навсегда».

Необходимость может дать стимул для проведения той или иной политики, однако она не предопределяет автоматически средства достижения цели. И Мао Цзэдун, и Никсон столкнулись с огромными препятствиями в завязывании диалога, не говоря уже о примирении между Соединенными Штатами и Китаем. Их страны на протяжении 20 лет рассматривали друг друга как непримиримых врагов. Китай относил Америку к разряду «капиталистических-империалистических» стран: в марксистской терминологии империализм – это высшая стадия развития капитализма, который, согласно этой теории, мог решать свои «противоречия» только при помощи войны. Конфликт с Соединенными Штатами казался неизбежным, не исключалась возможность войны.

Американцы также негативно представляли себе китайцев. По-видимому, десятилетие военных конфликтов и близких к ним событий подкрепляло убежденность Америки в том, что Китай, действуя в интересах мировой революции, преисполнен решимости вытеснить США из западной части Тихого океана. Американцам Мао Цзэдун казался даже более неприемлемым, чем советские руководители.

Учитывая сложившиеся стереотипы, Мао Цзэдуну и Никсону следовало действовать весьма осторожно. Первые шаги уже могли вызвать раздражение основных сторонников внутри страны и заставить понервничать союзные страны. Для Мао в разгар «культурной революции» это представлялось особенно острой проблемой.

Китайская стратегия

Мало кто из наблюдателей в то время, начиная с 1965 года, обратил внимание на то, что Мао Цзэдун стал слегка менять свой тон в отношении Америки, а с учетом его поистине божественного статуса даже легкий нюанс имел огромное значение. Одним из любимейших инструментов Мао по доведению своих мыслей до Соединенных Штатов являлись интервью американскому журналисту Эдгару Сноу. Оба встречались на коммунистической базе в районе Яньань в 1930-е годы. Сноу изложил свой опыт в книге, названной «Красное Солнце над Китаем», где Мао Цзэдун предстает перед читателями в образе некоего романтического деревенского партизана.

В 1965 году, во время начала «культурной революции», Мао Цзэдун пригласил Сноу в Пекин и сделал ряд неожиданных высказываний – или они могли бы показаться неожиданными, если бы кто-нибудь в Вашингтоне обратил на них внимание. Мао заявил Сноу: «Естественно, я лично сожалею, что исторические силы разделили американский и китайский народы и между ними почти 15 лет не было никаких контактов. Сейчас пропасть выглядит даже еще шире, чем когда-либо. Однако я лично не верю, что все закончится войной и одной из крупнейших в мире трагедий».

И это слова руководителя, десять с половиной лет заявлявшего о своей готовности к ядерной войне с Соединенными Штатами в столь живой манере, что напугал как Советский Союз, так и его европейских союзников и заставил их дистанцироваться от Китая! Однако, учитывая угрозу, исходившую от Советского Союза, Мао Цзэдун в то время был готов, как никто другой, рассмотреть возможность применения традиционного принципа сближения с дальним врагом, то есть Соединенными Штатами.

Во время интервью Сноу американская армия наращивала свои силы на границах с Китаем во Вьетнаме. Хотя проблему можно было сравнивать с той, с которой Мао Цзэдун столкнулся в Корее 15 лет назад, на сей раз он предпочел занять сдержанную позицию. Китай ограничился оказанием невоенной помощи, поставлял военную технику, оказывал мощную моральную поддержку, направил около 100 тысяч китайских военнослужащих тылового обеспечения для работы в средствах связи и инфраструктуры в Северном Вьетнаме. Мао дал понять Сноу, что Китай будет сражаться с США только в Китае, но не во Вьетнаме: «Мы не собираемся сами начинать войну; только когда Соединенные Штаты нападут, мы дадим сдачи… Как я уже сказал, будьте уверены, мы не нападем на Соединенные Штаты».

Чтобы американцы не упустили этот момент, Мао повторил, что, если речь идет о Китае, вьетнамцы должны справляться сами со «своей ситуацией» собственными усилиями: «Китайцы были очень заняты внутренними проблемами. Воевать за пределами собственных границ противозаконно. Почему китайцы должны этим заниматься? Вьетнамцы смогут справиться с этой ситуацией сами».

Мао Цзэдун продолжал рассуждать по поводу различных возможных вариантов исхода вьетнамской войны в манере ученого, анализирующего явления природы, а не как руководитель, имеющий дело с военным конфликтом у собственных границ. Контраст с реакцией Мао во время Корейской войны – когда он постоянно увязывал проблемы корейской и китайской безопасности – был налицо. Среди возможных вариантов результатов, которые, кажется, могли устроить Председателя, был вариант «проведения конференции, но войска Соединенных Штатов могли оставаться вокруг Сайгона, как в случае с Южной Кореей» – другими словами, продолжение сохранения двух Вьетнамов. Любой американский президент, имевший дело с вьетнамской войной, пожелал бы добиться урегулирования с таким итогом.

Нет подтверждений тому, что это интервью Сноу было когда-нибудь предметом обсуждения на высоком политическом уровне в администрации Джонсона или что исторические трения между Китаем и Вьетнамом рассматривались соответствующим образом в какой-то администрации (включая администрацию Никсона), ведущей вьетнамскую войну. Вашингтон продолжал описывать Китай как угрозу, даже более опасную, чем Советский Союз. В 1965 году Макджордж Банди, занимавший тогда пост советника по вопросам национальной безопасности президента Джонсона, сделал заявление, типичное для американских взглядов о Китае в 1960-е годы: «Коммунистический Китай – совершенно иная проблема по сравнению с [Советским Союзом], оба его взрыва [ссылка на первое испытание ядерного оружия в октябре 1964 года] и его агрессивное отношение к своим соседям делают его крупнейшей проблемой для всех миролюбивых людей».

7 апреля 1965 года Джонсон оправдывал американское вторжение во Вьетнам преимущественно ссылками на необходимость дать отпор объединенным планам Пекина и Ханоя: «У этой войны – и во всей Азии – есть другая реальность: все более нарастающая тень коммунистического Китая. Правителей в Ханое подстрекают из Пекина… Бои во Вьетнаме – часть более широкого плана достижения агрессивных целей». Государственный секретарь Дин Раск повторял те же соображения перед Комиссией по иностранным делам палаты представителей годом позже.

Мао фактически рассказал Сноу о своем отказе от традиционной коммунистической доктрины перманентной революции: «Там, где происходит революция, мы публикуем заявления, проводим митинги в ее поддержку. Именно это не приемлют империалисты. Мы предпочитаем говорить пустые слова и стрелять холостыми патронами, но мы не посылаем наши войска».

Изучая высказывания Мао, сделанные им в прошлом, задаешься вопросом: неужели их принимали действительно всерьез и на их основе в администрации Джонсона вырабатывали стратегию по Вьетнаму? С другой стороны, Мао Цзэдун никогда не переносил их в официальную политику, частично потому, что это потребовало бы пересмотра пятнадцатилетнего курса идеологического воздействия на умы населения, в то время когда борьба за идеологическую чистоту являлась его главным лозунгом внутри страны, а причиной конфликта с Советским Союзом стало его неприятие хрущевской политики мирного сосуществования. Слова, сказанные Мао Цзэдуном Сноу, с большой вероятностью можно счесть пробой сил. Но Сноу вряд ли мог служить идеальным инструментом для запуска такого пробного шара. Ему доверяли в Пекине, по крайней мере в той степени, в какой могли доверять любому американцу, но в Вашингтоне предпочли – как это вновь случится через 5 лет – выждать каких-то более конкретных свидетельств сдвига китайской политики.

Судя по здравым стратегическим расчетам, Мао Цзэдун вел Китай к огромной беде. Если бы Соединенные Штаты или Советский Союз напали на Китай, другая сторона сохранила бы нейтралитет. С точки зрения материально-технического обеспечения удача в пограничном споре должна была бы сопутствовать Индии, поскольку Гималаи находились далеко от силовых центров Китая. Соединенные Штаты устанавливали свое присутствие во Вьетнаме. Япония со всем ее историческим багажом была настроена недружественно, а в экономическом плане она возрождалась.

Шел один из немногих периодов, когда Мао Цзэдун чувствовал неопределенность в отношении своих вариантов по внешнеполитическим вопросам. В ноябре 1968 года на встрече с руководителем австралийских коммунистов Е. Ф. Хиллом он продемонстрировал растерянность вместо привычной уверенности, скрываемой под видом морализаторства. (Поскольку маневры Мао всегда объяснялись многими сложными причинами, вполне возможно, он учитывал реакцию остального китайского руководства, которое будет читать стенограмму, и хотел передать им, что он, дескать, апробирует новые варианты.) Мао Цзэдун казался озабоченным, поскольку прошел уже довольно большой промежуток времени после Второй мировой войны, больший, чем между двумя мировыми войнами, поэтому следовало ждать неминуемой катастрофы: «В общем, сейчас нет ни войны, ни революции. Такая ситуация долго не продлится». Он сформулировал вопрос: «Вы знаете, что сделают империалисты? Я имею в виду, готовы ли они начать войну? Или, может, они не начнут войну в данный момент, но начнут ее через некоторое время? Как Вы считаете, исходя из Вашего опыта в Вашей собственной стране и в других странах?» Другими словами, следует ли Китаю делать какой-то определенный выбор сейчас или разумнее подождать развития событий?

Кроме того, Мао Цзэдун хотел знать, в чем значение того, что он позднее назвал «беспорядки в мире»?

«[Нам] следует принимать во внимание сознание людей. Когда Соединенные Штаты прекратили бомбежки Северного Вьетнама, американские солдаты во Вьетнаме очень обрадовались и даже веселились по этому поводу. Это свидетельствует об их невысоком моральном духе. Высок ли моральный дух американских солдат? Высок ли моральный дух советских солдат? Высок ли моральный дух французских, английских, немецких и японских солдат? Студенческие выступления – это новый феномен в европейской истории. Студенты в капиталистических странах обычно не бунтуют. А сейчас в мире стоит большой хаос».

Каков был, если говорить коротко, баланс сил между Китаем и его потенциальными противниками? Подразумевают ли вопросы по поводу морального духа американских и европейских солдат сомнения по поводу их способности выполнять порученную им роль в китайской стратегии – парадоксально, но очень близкую их роли в американской стратегии – сдерживать советский экспансионизм? Однако если американские войска деморализованы, студенты бунтуют, не является ли это симптомом общего политического коллапса воли и не станет ли Советский Союз в результате происходящих событий доминирующей державой мира? Некоторые в китайском руководстве уже выступали за нормализацию отношений с Москвой. Как бы ни закончилась «холодная война», возможно, низкий моральный уровень на Западе доказывал, что революционная идеология наконец-то стала побеждать. Следует ли Китаю, опираясь на революционную волну, свергнуть капитализм, или лучше сосредоточить усилия на использовании в своих целях соперничества между самими капиталистами?

Подобные вопросы Мао звучали весьма необычно. Из них не вытекало, будто он проверяет собеседника или знает ответы, но предпочитает до поры их не раскрывать. После беседы на общие темы он завершил встречу вопросом, неотступно преследовавшим его:

«Позвольте мне задать вопрос, на который я постараюсь дать ответ, и Вы постарайтесь тоже ответить. Я обдумаю его и прошу Вас тоже обдумать его. Это проблема мирового значения. Это вопрос о войне. Вопрос о войне и мире. Будет ли война, или будет революция? Вызовет ли война революцию или революция предотвратит войну?»

Если война неизбежна, Мао следовало выбрать свое место – ведь, по сути, он мог быть ее первой целью. Но если весь мир будет охвачен революцией, Мао потребуется претворить в жизнь убеждения всей его жизни, чем являлась для него революция. До конца своей жизни Мао так и не удалось сделать окончательный выбор.

Через несколько месяцев Мао Цзэдун выбрал свой путь на ближайшее будущее. Его врач сообщил о состоявшейся в 1969 году беседе: «Мао задал мне загадку. Однажды он сказал мне: «Подумай над этим. На севере у нас Советский Союз, на западе – Индия, на востоке – Япония. Если все наши враги смогли бы объединиться, напав на нас с севера, запада и востока, как ты думаешь, что нам следовало бы делать?» Когда собеседник Мао Цзэдуна в недоумении пытался ответить, Председатель продолжил: «Думай еще… За Японией стоят Соединенные Штаты. Разве наши предки не советовали вести переговоры с дальними странами, ведя борьбу с теми, кто расположен близко?»

Мао Цзэдун потихоньку начал пересматривать двадцатилетнее коммунистическое правление, сделав две вещи: одну символическую, вторую практическую. Он использовал инаугурационное обращение Никсона 20 января 1969 года как возможность намекнуть китайской общественности о наступлении нового мышления относительно Америки. В своем обращении Никсон допустил тонкое замечание об открытии Китаю, перефразировав лексику из своей статьи в «Форин афеарз»: «Пусть все страны знают, что при этой администрации все наши линии связи будут оставаться открытыми. Мы стремимся к открытому миру – открытому для идей, открытому для обменов товарами и людьми, – к миру, где не будет народов, больших или маленьких, живущих в изоляции и в гневе на весь мир».

В китайском ответе содержался намек на то, что Пекин заинтересован в прекращении изоляции, но совсем не торопится сменить гнев на милость. Китайские газеты перепечатали речь Никсона: со времени коммунистического правления ни к одному выступлению американского президента не привлекалось такого внимания. Однако оскорбления не стали мягче. В статье в «Жэньминь жибао» от 27 января содержались насмешки в адрес американского президента: «Хотя он болтается в петле на виселице, он все же осмеливается говорить о будущем… Человек, стоящий одной ногой в могиле, пытается тешить себя мечтами о рае. Это бред извивающегося в корчах умирающего класса».

Но Мао заметил предложение Никсона и принял его достаточно серьезно, если решил ознакомить с ним общественность. Однако увещеваниями его нельзя было побудить пойти на контакт. Требовалось нечто более существенное, особенно если китайское движение к Америке могло привести к разрастанию мелких военных стычек на китайско-советской границе до чего-то гораздо более угрожающего.

Почти в то же самое время Мао Цзэдун начал изучать практические последствия своего принципиального решения, призвав четырех маршалов НОАК – Чэнь И, Не Жунчжэня, Сюй Сянцяня и Е Цзяньина, – подвергшихся чистке во время «культурной революции» и отправленных на фабрики в провинциях, что означало перевоспитание физическим трудом. Мао попросил маршалов провести анализ стратегических вариантов для Китая.

Потребовались заверения со стороны Чжоу Эньлая, чтобы убедить маршалов, что это не маневр с целью заставить их заняться самокритикой, являвшейся частью кампании по самоочищению в период «культурной революции». Через месяц они показали, как много потерял Китай, лишившись их талантов. Они выдали содержательные оценки международной обстановки. Анализируя возможности и намерения ключевых стран, они так сформулировали стратегические вызовы, стоящие перед Китаем:

«Для американских империалистов и советских ревизионистов реальная угроза лежит во взаимоотношениях между ними самими. Для всех других стран реальная угроза исходит от американских империалистов и советских ревизионистов. Выступая под единым лозунгом борьбы против Китая, американские империалисты и советские ревизионисты сотрудничают друг с другом, одновременно продолжая борьбу друг против друга. Противоречия между ними, однако, не уменьшаются из-за взаимного сотрудничества, более того, враждебность между ними гораздо сильнее, чем была раньше».

Это могло стать подтверждением существующей политики: Мао Цзэдуну ничего не стоило бы продолжать бросать вызов обеим сверхдержавам одновременно. Маршалы утверждали, что Советский Союз не отважится напасть из-за возникновения возможных трудностей: отсутствия поддержки в народе военных действий, протяженных линий снабжения, небезопасных тылов и сомнений по поводу позиции Соединенных Штатов. Маршалы обобщили американский поход китайской пословицей «Сидеть на вершине горы и наблюдать за схваткой двух тигров».

Но несколько месяцев спустя, в сентябре, они внесли коррективу в свои выводы, которую почти в то же самое время внес и Никсон. По новому мнению маршалов, Соединенные Штаты в случае советского вторжения не ограничатся ролью наблюдателя. Они будут вынуждены занять какую-то позицию: «Последнее, что хотели бы видеть американские империалисты, так это победа советских ревизионистов в китайско-советской войне, так как это [даст возможность Советам] создать огромную империю, гораздо большую, чем американская империя, по ресурсам и людским силам». Другими словами, каким бы нападкам ни подвергались США в китайских средствах массовой информации в то время, существовала потребность в контактах с ними для защиты страны.

Проницательный анализ завершался, как представляется, по существу, довольно осторожным выводом, хотя он и звучал весьма смело, поскольку бросал вызов основным принципам китайской внешней политики в период «культурной революции». Маршалы в марте 1969 года настаивали: Китай должен выйти из изоляции, развенчать советский или американский авантюризм, «приняв на вооружение военную стратегию активной обороны и политическую стратегию активного наступления», «вести активные дипломатические действия», «расширять международный единый фронт борьбы с империализмом и ревизионизмом».

Их общих предложений Мао Цзэдуну дать возможность Китаю вернуться к международной дипломатии оказалось недостаточно для его более широкого видения проблем. В мае 1969 года Мао снова отправил маршалов в кабинеты для продолжения работы над подготовкой анализа и рекомендаций. К тому времени столкновения на китайско-советской границе участились. Как следовало Китаю отвечать на растущую угрозу? В отчете Сюн Сянхуэя, ветерана разведывательной и дипломатической службы, назначенного Мао Цзэдуном личным секретарем маршалов, позднее отмечалось, что группа рассматривала вопрос: «Стоит ли Китаю с учетом стратегических перспектив, разыгрывать американскую карту в случае крупномасштабного советского нападения на Китай?» Исследуя прецеденты для такого неординарного решения, Чэнь И предложил группе изучить современный пример заключения Сталиным пакта о ненападении с Гитлером.

Е Цзяньин предложил более старый прецедент из эпохи Троецарствия, когда после падения Ханьской династии империя раскололась на три государства, стремящиеся к господству. Соперничество государств описывалось в эпическом произведении XIV века – романе «Троецарствие», в то время запрещенном в Китае. Е Цзяньин сослался на стратегию, которой придерживался один из центральных персонажей романа как на образец для размышления: «Мы можем свериться с примером главного руководящего принципа Чжугэ Ляна, когда три государства Вэй, Шу и У воевали друг с другом: вступи в союз с У на севере для борьбы с Вэй на западе». После десятилетий очернения прошлого Китая подвергнутые чистке маршалы пригласили Мао Цзэдуна обратиться к китайским «предкам», чтобы получить высокое вдохновение, стратегически пересмотрев союзнические отношения.

Маршалы продолжили описание потенциальных отношений с Соединенными Штатами и их стратегического преимущества: «Решение советских ревизионистов начать агрессивную войну против Китая в большой степени зависит от отношения империалистов США». Предложив с интеллектуальной точки зрения довольно смелый, а с политической – довольно рискованный шаг, маршалы рекомендовали возобновить зашедшие в тупик переговоры на уровне послов с Соединенными Штатами. Хотя они сделали реверанс в сторону действующей доктрины, в соответствии с которой обе сверхдержавы рассматривались как угроза миру, их рекомендации оставляли мало сомнений в том, что Советский Союз расценивался как главная опасность. Маршал Чэнь И представил дополнение к точке зрения своих коллег. Он указал, что «если в прошлом Соединенные Штаты отклоняли китайские заходы, то новый президент Ричард Никсон, по-видимому, готов склонить Китай на свою сторону». Он предложил, как он назвал, «дикую идею»: поднять американо-китайский диалог на более высокий уровень – по меньшей мере на министерский или, может быть, выше. Самым революционным стало предложение снять условие относительно урегулирования первым вопроса о возвращении Тайваня:

«Во-первых, когда встречи в Варшаве [переговоры на уровне послов] будут возобновлены, мы можем проявить инициативу и предложить провести китайско-американские переговоры на уровне министров и даже выше, с тем чтобы решить основные и связанные с ними проблемы в китайско-американских отношениях… Во-вторых, китайско-американская встреча на более высоком уровне имеет стратегическое значение. Нам не следует выдвигать никаких предварительных условий… Тайваньская проблема может быть решена постепенно на переговорах более высокого уровня. Более того, мы могли бы обсудить с американцами и другие вопросы стратегического значения».

Давление со стороны Советского Союза предоставляло все больше поводов для этого. Перед лицом возрастающей концентрации советских войск и крупного столкновения на границе в Синьцзяне 28 августа ЦК КПК отдал приказ о мобилизации всех китайских военных подразделений вдоль всех китайских границ. Возобновление контактов с Соединенными Штатами стало стратегической необходимостью.