Мао, Хрущев и китайско-советский раскол

В 1953 году умер Сталин, находившийся у власти более 30 лет. Его преемником – после короткого переходного периода – стал Никита Сергеевич Хрущев. Ужас сталинского правления оставил свой след на поколении Хрущева. Они сделали большой шаг по карьерной лестнице во время чисток 1930-х годов, когда целые поколения руководителей полностью уничтожались. Они приобретали неожиданный шанс возвышения ценой постоянной эмоциональной незащищенности. Они были свидетелями – и они также сами участвовали в процессе – полного обезглавливания руководящей группы. Это поколение знало также, что аналогичная судьба может ожидать и их самих; Сталин перед смертью действительно собирался начать очередную чистку. Они еще не чувствовали себя готовыми реформировать систему, вызвавшую узаконенный террор. Они просто попытались изменить что-то в практических делах, подтверждая свою убежденность в том, чему была посвящена вся их жизнь, обвиняя Сталина в ошибках и злоупотреблении властью. (В этом крылась психологическая основа того, что стало известно позднее как секретный доклад Хрущева, – о нем мы поговорим ниже.)

Новые лидеры, пытаясь сохранять хорошую мину при плохой игре, при всем том отлично понимали, что в конечном счете Советский Союз неконкурентоспособен. Многое в хрущевской внешней политике может быть охарактеризовано как стремление добиться «быстрого успеха»: взрыв сверхмощного термоядерного устройства в 1961 году, серия берлинских ультиматумов, ракетный кризис на Кубе в 1962 году. Такие шаги в свете последующих десятилетий могут рассматриваться как поиск своего рода психологического равновесия, дающего возможность вести переговоры со страной, значительно превосходившей по мощи, как это глубоко в душе понимал Хрущев, Советский Союз.

В отношении Китая Хрущев занимал снисходительную позицию с оттенком разочарования, ведь самоуверенные китайские лидеры позволяли себе бросать вызов идеологическому доминированию со стороны Москвы. Он понимал стратегические выгоды от союза с Китаем, но боялся осложнений из-за китайского варианта идеологии. Он старался произвести впечатление на Мао Цзэдуна, но никак не мог понять, что же на самом деле Мао воспринимает серьезно. Мао Цзэдун использовал советскую угрозу, не обращая внимания на советские приоритеты. В итоге Хрущев отошел от своих прежних обязательств союзничества с Китаем и занял позицию холодной отчужденности, постепенно наращивая советское военное присутствие вдоль границ с Китаем, тем самым побудив своего преемника Леонида Ильича Брежнева заняться изучением перспектив превентивных действий против Китая.

Идеология свела Пекин и Москву вместе, идеология же их и развела. Слишком большой исторический путь прошли они вместе, слишком много вопросительных знаков возникло на этом пути. Китайские руководители не могли забыть территориальных захватов царей, как и желания Сталина во время Второй мировой войны договориться с Чан Кайши в ущерб Китайской коммунистической партии. Первая же встреча между Сталиным и Мао Цзэдуном сложилась плохо. Когда Мао оказался под зонтиком безопасности Москвы, ему потребовалось два месяца, чтобы убедить Сталина, и ему пришлось заплатить за союз экономическими уступками в Маньчжурии и Синьцзяне в ущерб единству Китая.

У любых взаимоотношений имеется своя история. Современный опыт предоставлял бесконечный ряд подобных конфликтов. Советский Союз рассматривал коммунистический мир как единое стратегическое целое, чье руководство находилось в Москве. Он создал подвластные режимы в Восточной Европе, зависевшие от советской военной и до некоторой степени экономической помощи. Советскому Политбюро казалось естественным, что такая же модель должна преобладать и в Азии.

Но для Мао Цзэдуна не было ничего более противоречащего его воззрениям с точки зрения китайской истории, его собственных китаецентристских взглядов и его собственного понимания коммунизма. Различия в культуре увеличивали зреющую напряженность – особенно из-за того, что советские руководители не обращали внимания на китайские исторические тонкости. Хорошим примером является просьба Хрущева направить рабочих для лесозаготовок в Сибири. Он разбередил еще не зажившие раны Мао Цзэдуна, и тот сказал ему в 1958 году следующее:

«Вы знаете, товарищ Хрущев, многие годы все считали Китай из-за его слабого развития источником дешевой рабочей силы. Но Вы знаете, мы, китайцы, считаем такой подход оскорбительным. А услышать это от Вас просто совсем неловко. Если бы мы согласились с Вашим предложением, другие… могли бы решить, будто Советский Союз думает о Китае так же, как капиталистический Запад».

Страстный китаецентризм помешал Мао принять участие в основных мероприятиях управляемой из Москвы советской империи. Острие внимания в плане безопасности и политических усилий этой империи находилось в Европе, являвшейся для Мао Цзэдуна второстепенным объектом. Когда в 1955 году Советский Союз создал Варшавский Договор коммунистических стран в противовес НАТО, Мао отказался присоединиться. Китай не захотел подчинить коалиции защиту своих национальных интересов.

Вместо этого Чжоу Эньлай в 1955 году направился в Бандунг на азиатско-африканскую конференцию. На конференции была создана новая и парадоксальная группировка: объединение неприсоединившихся. Мао Цзэдун стремился получить советскую поддержку как противовес потенциальному американскому давлению на Китай в достижении американской гегемонии в Азии. Но одновременно он пытался организовать неприсоединившиеся страны как свою страховочную сетку против советской гегемонии. В этом смысле почти с самого начала оба коммунистических гиганта начали соперничество друг с другом.

Основные разногласия затрагивали суть представлений обоих обществ о самих себе. Россия, спасшаяся от иностранных агрессоров при помощи силы и стойкости, никогда не претендовала на роль всемирного вдохновителя для других обществ. Значительную часть ее населения не составляли этнические русские. Ее величайшие правители типа Петра Великого и Екатерины Великой привлекали иностранных мыслителей и специалистов к своим дворам, стремясь учиться у более передовых иностранцев – немыслимая для китайского императорского двора концепция! Российские правители взывали к своим подданным, говоря об их стойкости, а не их величии. Российская дипломатия опиралась, подчас доходя до небывалых размеров, на превосходящую силу. У России редко находились союзники среди стран, где у нее не размещались бы военные силы. Российская дипломатия имела тенденцию ориентироваться на силу, терпеливо придерживаясь зафиксированных позиций и трансформируя внешнюю политику в средство ведения затяжной окопной войны.

Мао Цзэдун представлял общество, столетиями самое населенное и весьма хорошо организованное и по крайней мере в глазах самих китайцев являвшееся самым благоразумным политическим институтом в мире. Общепризнанной мудростью считалось понимание того, что его деятельность имеет широкий международный резонанс. Когда китайский правитель призывал народ работать усерднее, чтобы он мог стать величайшим народом мира, он побуждал их восстановить превосходство, которое, согласно китайскому пониманию истории, они совсем недавно временно утратили. Такая страна неизбежно полагала – она не может играть роль младшего партнера.

В обществах, основанных на идеологии, право определять законность становится решающим. Мао Цзэдун, называвший себя в беседе с журналистом Эдгаром Сноу простым учителем, но думавший о себе как об известном философе, никогда бы не уступил интеллектуальное лидерство в коммунистическом мире. Претензии Китая на право определять правила поведения угрожали единству империи Москвы и открывали двери для других, по большей части местных, интерпретаций марксизма. То, что начиналось как раздражение по поводу нюансов интерпретации, перешло в дискуссии относительно практики и теории, а в итоге превратилось в прямые военные столкновения.

Китайская Народная Республика начала с моделирования своей экономики в соответствии с советской экономической политикой 1930-х и 1940-х годов. В 1952 году Чжоу Эньлай пошел так далеко, что отправился в Москву с визитом, намереваясь получить советы по поводу китайского первого пятилетнего плана. Сталин отправил свои комментарии в начале 1953 года, требуя от Пекина занять более сбалансированный подход при планировании и сдерживать ежегодный экономический прирост 13–14 процентами».

Но к декабрю 1955 года Мао Цзэдун открыто отделил китайскую экономику от экономики советского партнера и перечислил стоящие перед китайцами «уникальные» и «великие» вызовы, требовавшие преодоления, чего не было у их советских союзников:

«У нас был 20-летний опыт работы в опорных базах, мы прошли через испытания в трех революционных войнах, наш опыт [захвата власти] весьма и весьма богат… Поэтому мы смогли очень быстро создать государство и завершить задачу революции. (Советский Союз был заново созданным государством, во время Октябрьской революции у него не было ни собственной армии, ни правительственного аппарата и было не очень много членов партии.)… У нас очень большое население и великолепное положение. [Наш народ] усердно трудится и выносит много трудностей… Соответственно мы можем достичь социализма больше, лучше и быстрее».

В речи по экономической политике, произнесенной в апреле 1956 года, Мао Цзэдун довел практическое различие до философского обобщения. Он определил китайский путь социализма как уникальный и стоящий выше советского:

«Мы проделали это лучше, чем Советский Союз и ряд других восточноевропейских стран. Неспособность Советского Союза в течение длительного времени достичь высшего уровня по производству зерна, который у них был до Октябрьской революции, серьезные проблемы, возникающие из-за бросающегося в глаза дисбаланса между развитой тяжелой и легкой промышленностью в некоторых странах Восточной Европы, – таких проблем нет в нашей стране».

Различия между китайской и советской концепциями практических императивов их развития обернулись идеологическим столкновением, когда в феврале 1956 года Хрущев выступил с речью на XX съезде КПСС и раскритиковал культ личности Сталина за серию преступлений, некоторые из которых он описал подробно. Речь Хрущева потрясла коммунистический мир. Десятилетиями жизнь опиралась на ритуальные заверения в непогрешимости Сталина, включая и Китай, где как бы Мао Цзэдун ни сомневался в поведении Сталина как союзника, он формально признавал его особый идеологический вклад. Оскорбление приняло еще большие размеры, когда несоветские делегации, включая китайскую, не допустили в зал, где выступал Хрущев, и Москва отказалась предоставить даже братским союзникам официальный текст выступления. Пекин сформировал свою начальную реакцию на основе неполных записей китайской делегации, сделанных с одной из копий черновика речи Хрущева; китайское руководство фактически вынудили руководствоваться переводами на китайский язык сообщений из «Нью-Йорк таймс».

Пекину не понадобилось много времени, чтобы напасть на Москву за то, что та «отбросила» «меч Сталина». Китайский титоизм, внушавший Сталину опасения с самого начала, поднял свою голову в форме защиты идеологической важности наследия Сталина. Мао Цзэдун назвал инициативу Хрущева по десталинизации формой «ревизионизма»; это означало, что Советский Союз отходит от коммунизма и возвращается в буржуазное прошлое.

Надеясь в какой-то мере восстановить единство, Хрущев созвал конференцию социалистических стран в Москве в 1957 году. Мао Цзэдун принял в ней участие. Второй раз он покидал Китай, и это станет его последней поездкой за границу. Советский Союз только что запустил спутник – первый орбитальный спутник, – и на встрече преобладала эйфория, разделявшаяся тогда многими и на Западе, по поводу небывалого подъема советских технологий и сил. Мао Цзэдун признал эту точку зрения, язвительно заявив, что отныне «ветер с Востока довлеет над ветром с Запада». Однако из явного падения американской мощи он сделал вывод, не очень приятный для его советских союзников, а именно: Китай находится во все более укрепляющемся положении и может претендовать на автономию. Позднее Мао скажет своему доктору: «Их реальной целью является установление контроля над нами. Они пытаются связать нам руки и ноги. Но это лишь только их благие пожелания, как у размечтавшихся идиотов».

Тем временем на Московской конференции 1957 года был подтвержден призыв Хрущева к социалистическому блоку стремиться к мирному сосуществованию с капиталистическим блоком – цель, впервые принятая на том же съезде КПСС в 1956 году, на котором Хрущев критиковал Сталина. В неожиданной отповеди политике Хрущева Мао Цзэдун воспользовался этим же случаем, чтобы призвать своих социалистических коллег к оружию в борьбе против империализма, включая его стандартную речь относительно того, что Китаю не страшны ядерные разрушения. «Нам не следует бояться войны, – заявил он. – Нам не надо бояться атомной бомбы и ракет. Не важно, какая война разразится – обычная или термоядерная, – мы победим. В том, что касается Китая, если империалисты развяжут войну против нас, мы можем потерять более 300 миллионов народа. Ну и что? Война есть война. Пройдут годы, мы начнем работать над рождением даже большего числа детей, чем сейчас».

Хрущев посчитал эту речь «крайне возмутительной», он вспоминал сдержанный и нервный смешок в зале, когда Мао описывал ядерный Армагеддон вычурным грубоватым языком. После речи Мао чехословацкий коммунистический руководитель Антонин Новотный жаловался: «А как же мы? Нас всего 12 миллионов в Чехословакии. Мы потеряем в войне все до последнего человека. И никого не останется, чтобы начать все с начала».

Китай и Советский Союз отныне постоянно устраивали, часто публичные, перебранки, и тем не менее они все еще оставались официально союзниками. Хрущев, по-видимому, питал глубокое убеждение в том, что восстановление товарищеских отношений станет возможным после еще каких-то новых советских инициатив. Он не понимал – или, если понимал, то не признавался в этом самому себе, – что его политика мирного сосуществования – особенно вкупе с объявлениями об опасности ядерной войны – была в глазах Мао несовместима с китайско-советским союзом. Потому что Мао Цзэдун был убежден: во время кризиса боязнь ядерной войны будет означать лояльность к противнику.

В сложившихся обстоятельствах Мао Цзэдун не упустил возможности утвердить китайскую самостоятельность. В 1958 году Хрущев предложил через советского посла в Пекине построить в Китае радиолокационную станцию для связи с советскими подводными лодками и помочь строить подлодки для Китая в ответ на использование китайских портов советскими кораблями. Поскольку Китай оставался официально союзником и Советский Союз осуществлял поставки в Китай большого количества техники для повышения его боеспособности, Хрущев явно ожидал одобрения Мао Цзэдуном столь выгодного предложения. Оказалось, он катастрофически ошибался. Мао прореагировал весьма яростно, отругав советского посла в Пекине и вызвав такую тревогу в Москве, что Хрущев отправился в Пекин утешать уязвленную гордость своего союзника.

Находясь в Пекине, Хрущев, однако, сделал еще одно даже менее привлекательное предложение из той же серии: он предложил особый доступ Китая на советские базы подлодок в Ледовитом океане в обмен на советское использование незамерзающих портов Китая на Тихом океане. Мао Цзэдун ответил: «Нет, мы и на это тоже не можем согласиться. Каждая страна должна держать свои вооруженные силы на собственной территории, а не на чьей-то чужой». Как вспоминал Председатель, «у нас были англичане и другие иностранцы на нашей территории, теперь уже давным-давно, поэтому мы больше не собираемся никогда и никому разрешать использовать нашу землю в их собственных интересах».

В нормальном союзе разногласия по конкретным вопросам обычно ведут к усилению поисков урегулирования расхождений по оставшимся вопросам. Во время же того злополучного визита Хрущева в Пекин в 1958 году возникла возможность выдвинуть, по-видимому, бесконечный список жалоб с обеих сторон.

Хрущев с самого начала загнал сам себя в невыгодную позицию, начав с обвинений в адрес своего посла за несанкционированное обсуждение военно-морских баз. Мао Цзэдун, хорошо осведомленный в том, как действуют в коммунистических государствах, легко разглядел полную несостоятельность этого предложения. Пересказ последовательного хода событий привел к широкому диалогу, в ходе которого Мао Цзэдун втянул Хрущева в еще более унизительное и абсурдное положение. Скорее всего Мао поступил так обдуманно: он хотел продемонстрировать китайским кадрам ненадежность руководителя, покусившегося на образ Сталина.

Мао Цзэдун также получил возможность показать, как глубоко пало властное поведение Москвы. Мао жаловался на пренебрежительное поведение Сталина во время его визита в Москву зимой 1949/50 года:

«МАО: …После победы нашей революции Сталин сомневался в ее характере. Он полагал, что Китай станет второй Югославией.

ХРУЩЕВ: Да, он считал такое возможным.

МАО: Когда я приехал Москву [в декабре 1949 года], он не хотел заключать договор о дружбе с нами и не хотел аннулировать старый договор с Гоминьданом. Я вспоминаю, что [советский переводчик Николай] Федоренко и [эмиссар Сталина в Китайской Народной Республике Иван] Ковалев передали мне его [Сталина] совет осуществить поездку по стране и осмотреться вокруг. Но я сказал им, что у меня только три задачи: поесть, поспать и справить большую нужду. Я не ехал в Москву, чтобы только поздравить Сталина с днем рождения. Поэтому я сказал, что если вы не хотите заключать договор о дружбе, пусть так и будет. Я выполню три мои задачи».

Взаимное раздражение быстро переросло в небывалые в истории современности споры. Когда Хрущев спросил Мао Цзэдуна, действительно ли в Китае рассматривают Советы как «красных империалистов», Мао дал ясно понять, что недоразумения внутри союза уже стали нагнаиваться: «Дело не в красных или белых империалистах. Жил когда-то человек по имени Сталин, прибравший к рукам Порт-Артур и превративший Синьцзян и Маньчжурию в полуколонии, а также создавший четыре совместные компании. Это все были его добрые дела».

И все же, несмотря на жалобы Мао Цзэдуна на национальной почве, он уважал вклад Сталина в идеологию:

«ХРУЩЕВ: Вы защищаете Сталина. И Вы критикуете меня за критику Сталина. А теперь наоборот.

МАО: Вы критиковали [его] по другим вопросам.

ХРУЩЕВ: На съезде партии я говорил об этом тоже.

МАО: Я всегда говорил, и сейчас, и тогда в Москве, что критика ошибок Сталина оправданна. Мы только не согласны с отсутствием четких пределов этой критики. Мы считаем, что из десяти пальцев Сталина только три были гнилыми».

Мао Цзэдун задал тон встрече на следующий день, приняв Хрущева не в комнате официальных приемов, а в своем плавательном бассейне. Хрущеву, не умевшему плавать, пришлось плавать со спасательным кругом. Два деятеля разговаривали плавая, а переводчики следовали за ними взад и вперед по бортику бассейна. Хрущев позднее жаловался: «Мао всегда старался занять более выгодную позицию. Ну, я устал от этого… Я вылез из бассейна и сел на его краю, болтая ногами в воде. Теперь я был сверху, а он плавал внизу».

Отношения даже еще больше ухудшились год спустя, когда 3 октября 1959 года Хрущев остановился в Пекине на обратном пути из США, желая проинформировать капризного союзника о своей встрече в верхах с Эйзенхауэром. Китайские руководители, уже довольно подозрительно относившиеся к сосуществованию Хрущева с Америкой, еще больше возмутились, когда Хрущев встал на сторону Индии во время первого пограничного столкновения в Гималаях между индийскими и китайскими войсками, произошедшего накануне.

Хрущев, для которого дипломатия не была сильным коньком, умудрился поднять чувствительный вопрос о Далай-ламе – не так много тем могло вызвать такую острую китайскую реакцию. Он критиковал Мао Цзэдуна за то, что тот не был достаточно тверд во время восстания в Тибете в начале того года, завершившегося бегством Далай-ламы в северную Индию: «Я скажу Вам то, что гостю не следовало бы говорить: события в Тибете – это Ваша ошибка. Вы управляли Тибетом, у Вас должна была быть своя разведка там и Вы должны были знать о планах и намерениях Далай-ламы». После возражений со стороны Мао Хрущев настойчиво продолжил обсуждать эту тему, высказавшись в том плане, что китайцам следовало бы лучше ликвидировать Далай-ламу, чем позволить ему сбежать:

«ХРУЩЕВ: …Что же касается бегства Далай-ламы из Тибета, если бы мы были на Вашем месте, мы не дали бы ему возможности сбежать. Было бы лучше, если бы он оказался в гробу. А теперь он в Индии и, вероятно, уедет в США. Разве это на пользу социалистическим странам?

МАО: Это невозможно, мы тогда не могли его арестовать. Мы не могли запретить ему выезд, так как граница с Индией очень велика, и он мог пересечь ее в любом месте.

ХРУЩЕВ: Тут речь не об аресте, я просто говорю, что Вы были не правы, дав ему возможность выехать. Если Вы дали ему такую возможность сбежать в Индию, то что остается Неру делать с этим? Мы считаем, что события в Тибете – это ошибка коммунистической партии Китая, а не вина Неру».

Тогда Мао Цзэдун и Хрущев в последний раз встречались вместе. Удивительно другое: в последующие 10 лет остальной мир относился к китайско-советским трениям как к некоей семейной ссоре между двумя коммунистическими гигантами, а не как к борьбе не на жизнь, а на смерть, в которую она превращалась. Во время нарастающей напряженности с Советским Союзом Мао развязал еще один кризис с Соединенными Штатами.