10

На следующее утро, по пути в море, проверяем пару краболовок и вершу, расставленную на палтуса. День сегодняшний, как и вчерашний, выдался теплый и спокойный. Наступили летние “жары”, по-норвежски “собачья пора” (Hundedagene) – время летнего зноя и гниения водорослей, которое длится с 23 июля по 23 августа. Жары уже дают о себе знать. Водоросли и морской ил поднимаются со дна и плавают на поверхности. Так обновляется море.

В эту же пору имеет обыкновение всплывать мертвечина, утопленники, до того лежавшие на дне. Море отдает мертвых, бывших в нем, как сказано в книге Откровения. Наши предки полагали, что с наступлением “собачьей поры” еда портится скорей, а мухи плодятся без счету и становятся назойливей. В этот период море прогревается до максимума. Из-за цветения водорослей на дне наблюдается нехватка пищи и кислорода. Море заполоняют полчища медуз. Точно бледные, желтоватые, бахромчатые блюдца, они то куда-то плывут, то следуют по воле волн.

Еще закидывая краболовки, мы загодя знали, что когда достанем их ввечеру, они будут доверху забиты коричневым крабом. Только не пойдет ли нам во вред этот деликатес? Содержание кадмия в местных крабах такое, что норвежский Минздрав всячески не рекомендует употреблять их в пищу. У двух крабов на панцире чернеют зловещие пятна – вероятно, подхватили какую-то инфекцию. Хуго рассказывает, что в последние десять лет практически вывелась зубатка. Сперва он решил, что ее выбивают рыбаки, которые ловят дальше от берега. Однако позже, поймав зубатку, он обнаружил на ней желваки, похожие на раковую опухоль. Сейчас зубатка, похоже, снова развелась, никто не знает почему.

Считается, что Вест-фьорд чище большинства других мировых водоемов. Глубина здесь приличная, быстрые течения ежедневно приносят и уносят гигантские массы воды. Тем не менее содержание тяжелых металлов в этих местах тем выше, чем дальше к северу. Видимо, это оттого, что океан представляет собой один большой организм и этот открытый участок связан с глобальной системой течений.

Пришла долгожданная пора проверить наш рыболовный крюк, заброшенный в пяти морских милях от Скровского маяка. Хуго отсел на самый край лодки, наблюдая, как я вспарываю пакет с тухлятиной. Трупный дух, вырвавшись в прореху, раскатывается по Вест-фьорду. Лишь бы акула сама не прыгнула к нам в лодку, не дождавшись, пока я нанижу на блестящий прочный крюк тазобедренный сустав с красными ошметками гнилого мяса. Не знаю, чего именно желала себе хайлендская скотинка при жизни, но явно не такого конца.

Убедившись, что мы находимся в том самом месте, которое подкормили накануне, опускаю крюк за борт. “И перламутр, и пламя, коричневую мель у берегов гнилых, где змеи тяжкие, едомые клопами, с деревьев падают смолистых и кривых”, как живописал Рембо. Линь с железным поводком свободно отматывается, опорожнив бочку почти наполовину, а значит, глубина под нами примерно триста пятьдесят метров. Без шестиметровой цепи, служащей поводком, не обойтись – когда акула возьмется, начнет вертеться вокруг. А шкура у нее, как стальной ёрш, – только цепь и выдержит. Проведите рукой от головы к хвосту акулы – вы найдете ее шкуру гладкой и скользкой на ощупь. Но погладьте акулу “против шерсти” – и вы изрежете всю руку: окажется, что шкура состоит из “кожных зазубрин”, острых как бритва. До Второй мировой войны кожа гренландской акулы шла на экспорт в Германию, где ее использовали как наждачную бумагу.

Напоследок Хуго, привязавши трос к самому большому бую, бросает буй за борт. На самом деле буй – тот же самый поплавок: снасть, с которой я еще мальчишкой таскал окуньков, красноперок, гольцов – весом в лучшем случае до полкило. Тогдашние мои поплавки были размером со спичечный коробок. В принципе, можно считать, что ничего не поменялось. Просто мы стали большими, а стало быть, и рыбу ловим побольше, и поплавочки у нас теперь по метру в диаметре. А вместо сантиметрового крючка подвязываем крюк, который не затерялся бы на скотобойне. А куда деваться? Такую снасть не сможет утопить сама гренландская акула, разве что на какую-то секунду.

Внимание, розыск! Разыскивается гренландская полярная акула средней величины – ростом от трех до пяти метров, весом около шестисот килограммов. Латинское название: Somniosus microcephalus. Короткое туловище в форме сигары, округлое рыло, относительно небольшие плавники. Яйцеживородящая. Обитает в Северной Атлантике, иногда забирается под дрейфующие льды Заполярья. Предпочитает температуру чуть выше нуля, но не боится и более теплой воды. Ныряет на тысячу двести метров и глубже. Короткие нижние зубы напоминают ножовку по металлу, верхние не менее остры, но длиннее. Верхние вонзаются в добычу, нижние распиливают ее. Кроме “пилорамы”, у гренландской акулы, как и у некоторых из ее сородичей, есть губы-присоски, которыми она “приклеивается” к крупной добыче, после чего начинает вгрызаться в нее. Спаривание этой акулы всегда похоже на жестокое изнасилование.

Ученые, изучавшие содержимое акульего желудка, извлекли на свет божий немало удивительного. Непостижимо, но Фритьофу Нансену, распоровшему брюхо акулы, которую он добыл в Гренландии, удалось обнаружить внутри целого тюленя, крупную треску в количестве восьми штук (одна из которых была длиной в 1,3 метра), здоровенную голову палтуса и несколько комков ворвани. А Нансен к тому же утверждал, что это “мерзкое чудище” прожило еще несколько дней, лежа со вспоротым брюхом на льду.

В глазах у акулы селится паразит Ommatokoita elongata, вырастающий до десяти сантиметров, из-за которого акула чуть видит; в складках брюха живут другие нахлебники – равноногие Aega arctica. Старые рыбаки рассказывают, что, когда вытаскивали акулу, эти рачки, точно желтые виноградины, дождем рассыпались по палубе.

Мясо акулы ядовито и отдает мочой. В старину инуиты давали его собакам, когда больше нечем было кормить. Собаки впадали в пьяный ступор, некоторые потом по нескольку дней не могли прийти в себя. В Первую мировую во многих северных селениях не хватало продовольствия, и стало не до жиру. Мяса гренландской акулы при этом было завались. Однако отведав его сырым либо приготовивши неправильно, люди легко подхватывали “акулью горячку”. Дело в том, что в мясе акулы содержится нервно-паралитическое вещество триметиламиноксид.

Горячка эта, со слов очевидцев, напоминает тяжелое алкогольное опьянение. Пьяный несет несвязный бред, видит галлюцинации, шатается и туго соображает. Потом засыпает беспробудным сном. Чтобы избежать этих побочных “радостей”, пойманной акуле первым делом перерезают сонную артерию, давая стечь крови. Затем мясо вялят либо отваривают, постоянно меняя воду. В Исландии hákarl считается деликатесом, правда, блюдо и там предварительно обрабатывают, нейтрализуя яды: варят по много раз, вялят либо маринуют под гнетом.

Итак, как видим, у северян есть весомые основания не доверять мясу гренландской акулы. Вообще, ловят они ее единственно ради печени, содержащей исключительно полезный жир. В пятидесятые годы прошлого века Норвегия вырвалась вперед в области промышленного лова гренландской акулы, но уже в шестидесятые свернула его.

Мы тихо покачиваемся на волнах. Вчера море лучилось и сверкало. Сегодня рдеет ровным, тихим светом. Его ленивый пульс снизился до предела, который достигается долгой чередой погожих летних дней. Кроме того, наступила межень, пора необыкновенно малых перепадов между приливом и отливом. Луна и солнце стараются притянуть воду, каждый к себе, но сами лишь выбиваются из сил, словно два бойца, которые сошлись в бою на руках и никак не могут выяснить, чья возьмет.

Нам остается только ждать да вполглаза посматривать за буями. Оттого ли, что лодку сносит (течения в Вест-фьорде приличные даже в безветренную погоду), или по иной причине, но Хуго извлекает из закромов памяти очередную байку. Пошли они со старшим братом в море на своей лодке. Лодка была с гладкой обшивкой и называлась “Бим” (Plingen). Смастерили ее в Намндалене в пятидесятые годы прошлого века. Днище у “Бима” отсырело, так что ходил он с чуть не предельной осадкой. В шторм воду и вовсе приходилось лихорадочно выкачивать ручным насосом. День в лофотенскую путину 1984 года выдался студеный, а тут еще как на грех повалил густой мокрый снег. Коробка передач отказала. С лодки, оказавшейся поблизости, заметили, что братья терпят бедствие, и отбуксировали их в Сволвэр.

Этот случай вызывает в памяти Хуго следующий, из той же серии. Шли они из Свольвера на “Хельнессунне” со свежим уловом креветки, которую добывали в Финнмарке. Не успели выйти, как их накрыл шторм. Охлаждение полетело, груз повело вбок, и грузовое судно осталось беспомощно дрейфовать посреди Вест-фьорда. Хорошо еще, натаскав без счету ведер воды, насилу остудили машину, и в результате кое-как дошли своим ходом до Скровы.

Рассказы Хуго часто бегут по ассоциативному кругу – одна байка, притомившись, хлопает по спине новую, та подхватывает эстафету, и забег этот может длиться сколь угодно долго. Байки все дальше уводят слушателя от стартовой черты, так что в результате, окончательно запутавшись, он теряет нить и начинает подозревать, что байки травятся просто так, а не в связи с чем-либо.

Так или иначе, одна-другая из рассказанных баек обращают мысли Хуго к Молёйю, островку близ Стейгена. Там, позабыт-позаброшен, стоит рыбацкий поселок, куда любопытно было бы наведаться Хуго. Когда-то они с братом заякорили свой рыбацкий шмак, а сами на веслах пошли на песчаное мелководье. Да только недооценили силу волны, и рекса (так Хуго зовет все свои деревянные весельные лодочки), подлетев кверху, опрокинулась. Братья угодили в ледяную воду. Выбрались на берег, но ненадолго – зима клонилась к концу, так что воздух был не теплее моря. На обратном пути к шмаку рекса снова стала набирать воду – небольшая течь, после того как лодкой поиграли волны, существенно расширилась. Рекса пошла ко дну, братья едва успели зацепиться за шмак. Но не за планширь, а ниже – за шпигат, небольшое отверстие в фальшборте, по которому с палубы стекает вода. Продрогшие, обессилевшие, в набрякшей от воды одежде – забраться на борт не было ни малейшей надежды. Повисев так бок о бок, словно персонажи из мультфильма, братья поняли всю глупость своего положения и посмеялись над собой. Силы тем временем таяли. Надо было идти ва-банк. Брат оперся на Хуго, как на трап, и сумел-таки вскарабкаться по нему наверх.

Не удержись Хуго в тот момент, ни один из братьев не смог бы теперь поведать эту историю. Мораль ее, по мнению Хуго, состоит в том, что на самом деле мороз не так уж страшен, даже когда полчаса купался в Вест-фьорде в марте месяце.

– Мы потом еще целый день ходили по морю, даже не переодевшись. Хотя нет, все-таки кое-что я отморозил. Позади глаз, ближе к затылку, под самым темечком. Там промерзло.

Иной раз я спрашиваю себя, насколько велика в моем друге доля морского млекопитающего.