Могущество слов

Ойнос. Прости, Агатос, слабость духа, лишь недавно окрыленного бессмертием.

Агатос. Тебе не за что просить прощения, милый Ойнос. Знание и здесь не дается наитием. Что касается мудрости, смело проси о ней ангелов.

Ойнос. А я воображал, что в этой жизни разом познаю все и буду счастлив познанием.

Агатос. Ах, не в познании счастье, а в приобретении познания! В вечном познавании – вечное блаженство; но знать все – адская мука.

Ойнос. А разве Всевышний не знает всего?

Агатос. Это единственная вещь, неведомая даже ему (ведь он Всеблаженный).

Ойнос. Но постоянно приобретая знания, не познаем ли мы, наконец, всего?

Агатос. Посмотри в эту бездну, попытайся проникнуть взором в неизмеримые звездные дали, среди которых мы медленно плывем! Даже духовное зрение останавливается перед золотой оградой вселенной, перед бесчисленным множеством светящихся тел. Они сливаются для взора в единое целое только благодаря своей бесчисленности.

Ойнос. Теперь я вижу ясно, что беспредельность материи не мечта.

Агатос. В Эдеме нет мечты; но тайный голос говорит, что единственная цель этой бесконечной материи – открыть неиссякаемые источники, в которых душа могла бы утолять жажду знания, жажду неутолимую, потому что утолить ее значило бы истребить самую душу. Спрашивай же, милый Ойнос, свободно и без боязни. Смотри! Мы оставляем налево величавую гармонию Плеяд и устремляемся в сияющие луга за Орионом, где вместо фиалок и анютиных глазок найдем сонмы тройных трехцветных солнц.

Ойнос. А теперь, Агатос, пока мы стремимся вперед, поучи меня! – говори мне родным земным языком! Я не понял слов твоих об образе или путях осуществления того, что мы в земной жизни привыкли называть Творением. Хотел ли ты сказать, что Творец – не Бог?

Агатос. Я хотел сказать, что божество не творит.

Ойнос. Объясни!

Агатос. Только вначале оно сотворило. Кажущиеся создания, которые беспрерывно возникают во вселенной, только посредственное или косвенное, а не прямое и непосредственное следствие творческой воли божества.

Ойнос. Люди, милый Агатос, эту мысль сочли бы еретической.

Агатос. Ангелы, милый Ойнос, ее считают истиной.

Ойнос. Я понимаю, что известные явления, которые мы называем Природой или законами природы, могут, при известных условиях, привести к следствиям, имеющим вид творчества. Незадолго перед окончательным разрушением Земли были произведены, я отлично помню, успешные опыты творения микроскопических существ, как называли их некоторые простодушные естествоиспытатели.

Агатос. Опыты, о которых ты говоришь, действительно случай вторичного творения, того единственного способа творения, который имел место с тех пор, как первое слово вызвало к бытию первый закон.

Ойнос. А звездные миры, ежечасно возникающие в небе из пучины небытия, – разве эти звезды, Агатос, не непосредственное творение Всевышнего?

Агатос. Я попытаюсь, милый Ойнос, шаг за шагом привести тебя к пониманию той мысли, которую я намерен изложить. Ты знаешь, что подобно тому, как мысль не может исчезнуть бесследно, так и каждое действие не может не иметь бесконечных последствий. Например, пошевелив рукою, когда ты был жителем Земли, ты возбуждал колебания в окружающем воздухе. Колебания распространялись и передавались каждой частице земной атмосферы, которая с тех пор, и навсегда, была приведена в движение единственным движением руки. Земным математикам хорошо известно это явление. Они точно вычислили действия, производимые в жидкости особыми толчками, так что могли определить, в какое время толчок известной силы распространится и приведет в движение (навеки) каждый атом окружающего воздуха. И наоборот, они не затрудняются определить по данному действию, при данных условиях, силу первоначального действия. Видя, что следствия каждого данного толчка бесконечны, что часть этих следствий может быть точно вычислена с помощью алгебраического анализа, что обратное вычисление также легко, математики поняли, что этот род анализа сам по себе способен к бесконечному усовершенствованию, что его успехи и приложения ограничены только пределами самого разума. Но на этом наши математики остановились.

Ойнос. Почему же, Агатос, не пошли они дальше?

Агатос. Потому что далее возникали вопросы глубочайшие. Из всего, что они знали, можно было заключить, что существо с бесконечным пониманием – существо, которому был бы открыт алгебраический анализ во всей своей полноте, без труда могло бы проследить каждый толчок, сообщенный воздуху – и эфиру посредством воздуха – до его отдаленнейших последствий в любой, бесконечно отдаленный срок времени. Ясно, что каждый подобный толчок, сообщенный воздуху, должен в конце концов воздействовать на каждое отдельное существо, находящееся в пределах вселенной; и существо бесконечным пониманием – существо, которое мы себе представили, – могло бы проследить отдаленные колебания, вызванные этим толчком, – проследить их до бесконечности в вызываемых ими изменениях старых форм, – или, иными словами, в творении нового, – пока они не отразятся – без действия, наконец – от престола божества. И не только подобные вычисления доступны для нашего существа, но оно может во всякое данное время, для данного следствия, – например, для одной из бесчисленных комет, – определить путем обратного анализа силу первоначального толчка, вызвавшего это следствие. Такая способность обратного вычисления в ее полноте и совершенстве, способность отнести во все времена все действия ко всем причинам, – без сомнения, преимущество одного божества, но во всевозможных степенях, за исключением бесконечного совершенства, она присуща всему сонму ангелов.

Ойнос. Но ты говоришь только о толчках, сообщенных воздуху?

Агатос. Говоря о воздухе, я имел в виду только Землю; но общее положение относится к толчкам, сообщенным эфиру, который один наполняет все пространство, являясь таким образом великой средой творения.

Ойнос. Следовательно, всякое движение какой бы то ни было природы творит?

Агатос. Так должно быть, но истинная философия давно решила, что источник всякого движения – мысль, а источник всякой мысли…

Ойнос. Бог.

Агатос. Я говорил тебе, Ойнос, как сыну прекрасной, недавно погибшей Земли, о движениях в земной атмосфере?

Ойнос. Да.

Агатос. А пока я говорил, не мелькнула ли в твоем уме мысль о физическом могуществе слов? Не является ли каждое слово толчком, сообщенным воздуху?

Ойнос. Но почему ты плачешь, Агатос? И почему опускаются крылья твои, пока мы парим над этой прекрасной звездой, самой зеленой и самой страшной из всех, которые нам встретились? Яркие краски ее подобны волшебным мечтам, но ее неистовые вулканы напоминают страсти мятежного сердца.

Агатос. Ты угадал, угадал! Эта странная звезда… Триста лет тому назад, со скрещенными руками, со слезами на глазах, у ног моей возлюбленной – я вызывал ее к жизни словами, страстными зовами! Яркие краски ее действительно самые волшебные из неосуществленных грез, а ее неистовые вулканы действительно страсти самого мятежного из поруганных сердец.

1845