Месмерические откровения

Как бы кто ни относился к теориям месмеризма, – поразительные факты, давшие повод к этим теориям, ныне почти никем не опровергаются. Их отрицают разве присяжные отрицатели, сомневающиеся из любви к искусству: народ бесполезный и неосновательный. В настоящее время совершенно не стоит доказывать, что человек, единственно усилием воли, может повергнуть своего ближнего в болезненное состояние, очень сходное со смертью (по крайней мере, оно больше, чем какое-либо известное нам состояние организма, напоминает смерть); что в этом состоянии пациент только с большими усилиями и в самой слабой степени пользуется органами внешних чувств, зато воспринимает, неведомыми путями, ощущения, недоступные для физического организма; что, вместе с тем, его умственные способности изощряются и усиливаются в изумительной степени; что между ним и лицом, повергшим его в месмерическое состояние, устанавливается тесное общение и, наконец, что при частом повторении подобных опытов способность впадать в такое состояние усиливается и перечисленные явления выступают все более и более отчетливо.

Как я уже заметил, установленные выше пункты, в которых намечены все основные законы месмеризма, не нуждаются в доказательстве. Считаю совершенно излишним распространяться на эту тему. У меня другая цель. Я намерен, не считаясь с насмешками профанов, зараженных предрассудками, передать без всяких комментариев сущность весьма замечательной беседы между мною и одним сомнамбулом.

Я часто усыплял этого больного (мистера Ванкирка), так что способность к месмерическому восприятию чрезвычайно изощрилась у него. Он страдал застарелой чахоткой; я его пользовал, стараясь смягчить по возможности резкие припадки болезни. Однажды, в пятницу, меня позвали к нему ночью.

Больной испытывал жестокую боль в области сердца и тяжело дышал, обнаруживая все признаки астмы. Обыкновенно при таких припадках ему ставились горчичники к нервным центрам, но в этот раз ничто не помогало.

Когда я вошел в комнату, он приветствовал меня веселой улыбкой и, несмотря на жестокие страдания, казался совершенно спокойным.

– Я послал за вами, – сказал он, – не ради облегчения физических страданий, а в надежде, что вы поможете мне разобраться в некоторых душевных явлениях, которые очень тревожат и удивляют меня. Вы сами знаете, как скептически я относился к вопросу о бессмертии души. Тем не менее всегда выходило так, как будто в этой самой душе, которую я отрицал, шевелится смутное чувство своего существования. Но чувство это никогда не превращалось в убеждение. Оно решительно не поддавалось моему рассудку. Попытки логического исследования только усиливали мои сомнения. Мне посоветовали изучать Кузена. Я изучил его систему в подлиннике, а также в ее европейских и американских отголосках. Попался мне, между прочим, «Чарльз Эльвуд» мистера Броунсона. Я прочел его с глубоким вниманием. Книга бесспорно логичная; к сожалению, именно основные аргументы неверующего героя не просто логичны. Чувствуется, что ему не удалось убедить самого себя. Конец совершенно расходится с началом. Словом, я вскоре заметил, что человек, убежденный в своем бессмертии, никогда не приходит к этому убеждению путем голых абстракций, к которым так склонны немецкие, французские и английские моралисты. Абстракции могут забавлять и развлекать, но не овладевают душой. По крайней мере, здесь, на земле, философия никогда не заставит нас принимать свойства вещей за самые вещи.

Воля, быть может, согласится, но душа, разум – никогда.

Итак, повторяю, я только смутно чувствовал, но не верил сознательно. В последнее время, однако, это чувство становилось все глубже и глубже и наконец до такой степени стало походить на разумное убеждение, что я затрудняюсь указать разницу между тем и другим. Я приписываю это месмерическому влиянию. Мне кажется возможным лишь одно объяснение: в месмерическом состоянии мой разум создает цепь умозаключений, которая совершенно убеждает меня, – но, когда я пробуждаюсь, в моем сознании остается лишь ее результат. В сомнамбулическом сне доказательства и вывод – причина и действие – являются вместе. В нормальном состоянии причина исчезает – остается только действие, и то, быть может, лишь отчасти.

Эти соображения навели меня на мысль – нельзя ли добиться толку, предложив мне ряд вопросов, когда я буду в месмерическом состоянии. Вам часто случалось наблюдать, какое глубокое самосознание обнаруживается в сомнамбулическом сне, как отчетливо представляет пациент условия самого месмерического состояния; быть может, это обстоятельство послужит вам руководящей нитью для вопросов.

Я, разумеется, согласился произвести опыт. Несколько пассов погрузили мистера Ванкирка в месмерический сон. Дыхание его тотчас стало легче, физические страдания, по-видимому, прекратились. Затем последовал диалог, приведенный ниже: В. означает пациента, П. – меня.

П. – Заснули вы?

В. – Да… нет, следовало бы заснуть крепче.

П. (сделав несколько пассов). – Теперь заснули?

В. – Да.

П. – Что вы думаете об исходе вашей болезни?

В. (после продолжительного молчания говорит с очевидным усилием). – Я должен умереть.

П. – Огорчает вас мысль о смерти?

В. (живо). – Нет, нет!

П. – Вас радует этот исход?

В. – Будь я в здоровом состоянии, я желал бы умереть, но теперь мне все равно. Месмерический сон почти то же, что смерть.

П. – Я бы желал, чтоб вы объяснились, мистер Ванкирк.

В. – Я бы и сам желал, но для этого требуется усилие, к которому я не чувствую себя способным. Почему вы не предлагаете мне надлежащих вопросов?

П. – Что же я должен спрашивать?

В. – Вы должны начать с начала.

П. – С начала? Но в чем же это начало?

В. – Вы сами знаете, что начало в боге (слова эти были сказаны тихо, нерешительным голосом, с выражением глубочайшего благоговения).

П. – Что же такое бог?

В. – (после некоторого колебания). – Не могу ответить на этот вопрос.

П. – Бог есть дух?

В. – Пока я не спал, я знал, что подразумеваете под словом «дух», теперь для меня это пустой звук; такой же, как истина, красота, – все это только качества.

П. – Бог нематериален?

В. – Нет никакой нематериальности, – это опять-таки пустое слово. То, что не материя, вовсе не существует, – иначе свойства были бы вещами.

П. – Значит, бог материален?

В. – Нет. (Этот ответ крайне удивил меня.)

П. – Что же он такое, наконец?

В. (после продолжительного молчания, вполголоса). – Я знаю… но это очень трудно сказать. (Опять долгое молчание.) Он не дух, потому что существует. Не материя, в том смысле, как вы ее понимаете. Но есть степени материи, о которых человек ничего не знает; более грубая – вмещает в себе более тонкую, более тонкая проникает более грубую. Например, атмосфера вмещает электрическое начало; электрическое начало проникает атмосферу. Тонкость или разреженность этих степеней материи возрастает, пока мы не достигнем материи бесчастичной, то есть не состоящей из частичек, неделимой, единой; ее законы совершенно иные. Эта последняя, или бесчастичная, материя, не только проникает все вещи, но и вмещает их в себе; она есть все в самом себе. Эта материя – бог. То, что люди обозначают словом «мысль», есть эта самая материя в движении.

П. – По мнению метафизиков, всякое действие сводится к движению и мысли, причем последняя дает начало первому.

В. – Да; и мне ясна теперь путаница в господствующих идеях. Движение есть действие души, а не мысли. Бесчастичная материя, или бог, в покоящемся состоянии есть (насколько мы можем себе представить ее) то, что люди называют душою. Способность самопроизвольного движения (тождественная человеческой воле) в бесчастичной материи возникает в силу ее единства и всеобъемлющего свойства; каким образом? – я не знаю, и – теперь мне ясно это – никогда не узнаю. Но бесчастичная материя, приведенная в движение законом или свойством, присущим ей самой, – есть мышление.

П. – Не можете ли вы дать мне более точное понятие о бесчастичной материи?

В. – Формы материи, знакомые человеку, представляют ряд ступеней по своей доступности для внешних чувств. Сопоставим, например, металл, кусок дерева, каплю воды, атмосферу, газ, теплоту, электричество, светоносный эфир. Все эти вещества мы называем материей, и всякую материю подводим под одно общее определение; но при всем том нет двух идей настолько различных, как, напр., идея металла и светоносного эфира. Стараясь представить себе этот последний, мы испытываем почти непреодолимое стремление отождествить его с духом или с ничто. Единственное соображение, которое удерживает нас от этого, – представление об атомическом строении эфира; но и здесь мы должны опираться на наше понятие об атоме, как о чем-то бесконечно малом, твердом, осязаемом, весомом. Откиньте идею атомического строения – вы уж не будете представлять себе эфир как бытие или, по крайней мере, как вещество. За недостатком лучшего слова мы можем называть его духом. Теперь сделайте шаг далее от светоносного эфира – представьте себе вещество, которое отличается от эфира по своей плотности так же, как эфир от металла, – вы придете (вопреки всем школьным догматам) к понятию о единой массе – о бесчастичной материи. Дело в том, что хотя мы можем допустить бесконечно малую величину самих атомов, но бесконечно малое расстояние между ними – бессмыслица. Должна существовать степень разрежения, при которой – если число атомов достаточно велико – промежутки между ними исчезают, и масса приобретает абсолютную связность. Но раз устранено понятие об атомическом строении – материя неизбежно сливается с тем, что мы называем духом. Тем не менее, она остается материей в полном смысле этого слова. Дело в том, что мы не можем представить себе духа, раз не представляем материи. Когда нам кажется, что мы имеем понятие о духе, мы только обманываем свой ум представлением бесконечно разреженной материи.

П. – Мне кажется, идея абсолютной связности приводит к неразрешимому противоречию. Я имею в виду слабое сопротивление, встречаемое небесными телами в их движении; сопротивление, которое хотя и существует в некоторой степени, но так ничтожно, что ускользнуло даже от проницательности Ньютона. Мы знаем, что сопротивление тел зависит, главным образом, от их плотности. Абсолютная связность есть абсолютная плотность. Если нет никаких промежутков, то частицам тела некуда двигаться. Абсолютно плотный эфир оказал бы большее сопротивление движению небесного тела, чем эфир из алмаза или стали.

В. – Ваше возражение ничего не стоит опровергнуть, несмотря на его кажущуюся неопровержимость. Что касается движения небесного тела, то совершенно безразлично, оно ли проходит сквозь эфир или эфир сквозь него. Нет более грубой астрономической ошибки, чем попытка установить связь между замедлением движения комет и сопротивлением эфира. Как бы ни был эфир разрежен, он остановил бы всякое движение небесных тел в гораздо более короткий срок времени, чем предполагают астрономы, пытавшиеся обойти затруднение, которого не могли разрешить.

П. – Однако, подобное отождествление бога с материей не умаляет ли его достоинства? (Я должен был повторить этот вопрос дважды, прежде чем В. понял его.)

В. – Почему же материя заслуживает меньшего благоговения, чем дух? Не забывайте, что я говорю именно о такой материи, которая во всех отношениях сливается с «душой» или «духом» ваших школ, оставаясь в то же время тождественной с материей этих школ. Бог, со всем могуществом, присущим духу, есть только совершенная материя.

П. – Итак, вы утверждаете, что движение бесчастичной материи есть мысль?

В. – В общем, это движение есть мировая мысль мировой души. Эта мысль творит. Все твари – только мысли бога.

П. – Вы говорите: «в общем»?

В. – Да. Мировая мысль есть бог. Для новых личностей необходима материя.

П. – Вот теперь вы сами говорите о «душе» и «материи» как метафизик.

В. – Да, чтобы избежать путаницы. Под словом «душа» я подразумеваю бесчастичную материю; под словом «материя» – все остальные формы последней.

П. – Вы сказали, что «для новых личностей необходима материя».

В. – Да; так как невоплощенная душа остается богом. Для сотворения личных мыслящих существ необходимо воплощение частиц, божественной души. Так, человек является личностью. Отрешившись от своей телесной оболочки, он становится богом. Движение воплощенных частей бесчастичной материи есть мысль человеческая, как движение целого – мысль бога.

П. – Вы сказали, что человек, отрешившийся от телесной оболочки, становится богом?

В. (после продолжительного колебания). – Я не мог сказать этого; это – бессмыслица.

П. (глядя в записную книжку). – Однако же, вы сказали: «отрешившись от своей телесной оболочки, он становится богом».

В. – Да, это было бы верно, если бы он мог отрешиться от тела, всецело утратить личность. Но этого не может быть – по крайней мере, никогда не будет, – иначе придется допустить, что действие бога может исчезнуть, быть отменено или взято назад, то есть оказаться ненужным и бесплодным. Всякое творение, в том числе и человек, – мысль бога. Мысль по природе своей неотменима.

П. – Я не понимаю. Вы говорите, что человек не может расстаться с телом?

В. – Я говорю, что он никогда не будет бестелесным.

П. – Объяснитесь.

В. – Тело является в двух видах: зачаточное и совершенное, – их можно сравнить с гусеницей и бабочкой. То, что мы называем «смертью», только болезненное превращение. Наше настоящее воплощение – незавершенное, подготовительное, временное. Будущее – окончательное, совершенное, бессмертное.

П. – Но превращения гусеницы мы знаем, они доступны непосредственному наблюдению.

В. – Нашему – да, но не самой гусеницы. Материя, из которой состоит наше зачаточное тело, доступна органам этого тела; или, чтобы выразиться яснее, наши зачаточные органы приспособлены к материи, из которой состоит зачаточное тело, но не к той, которая образует тело законченное. Таким образом законченное тело ускользает от наших зачаточных чувств, и мы замечаем только оболочку, спадающую при смерти с внутренней формы, а не самое внутреннюю форму. Но тот, кто вступил в законченную жизнь, познает и оболочк, и внутреннюю форму.

П. – Вы часто говорили, что месмерическое состояние очень близко напоминает смерть. Как это понимать?

В. – Говоря, что месмерическое состояние напоминает смерть, я подразумеваю сходство его с законченной жизнью. Дело в том, что когда я нахожусь в сомнамбулическом сне, органы моей зачаточной жизни перестают действовать, и я воспринимаю внешние впечатления прямо, без органов, при посредстве среды, которой буду пользоваться в окончательной, неорганизованной жизни.

П. – Неорганизованной?

В. – Да, при помощи органов личность сообщается только с известными родами и формами материи; остальные роды и формы остаются для них недоступными. Органы человека приспособлены к условиям его зачаточной жизни – и только; но в окончательном существовании, не связанном с какой-либо организацией, ему становится доступным все – исключая волю бога – то есть движения бесчастичной материи. Вы получите довольно ясное понятие об окончательном теле, если я скажу, что оно представляет из себя сплошной мозг. Оно не таково, но это уподобление поможет вам составить представление о том, что оно есть в действительности. Светящееся тело возбуждает колебания в светоносном эфире. Эти последние возбуждают подобные же колебания в ретине глаза; эти, в свою очередь, в оптическом нерве. Оптический нерв сообщает их мозгу, мозг – бесчастичной материи, которая проникает его. Колебания последней – мысль. Вот путь, посредством которого душа в зачаточной жизни сообщается с внешним миром; и этот внешний мир сужен для зачаточной жизни особым свойством органов ее. Но в окончательной жизни без органов внешний мир сообщается со всем телом (которое, как я уже заметил, состоит из вещества, сходного с мозгом) без всяких других посредников, кроме эфира, несравненно более тонкого, чем светоносный эфир. И, в соответствии с вибрациями этого эфира, все тело вибрирует, приводя в движение проникающую его бесчастичную материю. Отсутствию особых органов должны мы приписать почти неограниченную восприимчивость окончательной жизни. Напротив, зачаточное существо стеснено своими органами, как птица клеткой.

П. – Вы говорите о зачаточных «существах». Разве есть какие-нибудь зачаточные мыслящие существа, кроме человека?

В. – Скопления разреженной материи в виде бесчисленных туманностей, планет, солнц и других небесных тел – не планет, не туманностей и не солнц – созданы, как pabulum для особых органов бесчисленного множества зачаточных существ. Все эти тела явились только потому, что существование зачаточной жизни, которая предшествует окончательной, необходимо. Все они населены различными породами зачаточных мыслящих существ, органы которых изменяются в связи с изменением условий обитания. По смерти, то есть после превращения, эти существа переходят к окончательной жизни – бессмертию, – познают все тайны мира, кроме одной; ничем не стеснены в своих действиях и проникают всюду только простою силой желания. Они обитают не на звездах, признаваемых нами за единственно реальные тела, для которых, по нашему наивному представлению, создано пространство, а в самом пространстве – в бесконечности, действительная, существенная громадность которой поглощает призраки-звезды, – превращая их в вещи, несуществующие для восприятия ангелов.

П. – Вы говорите, звезды созданы «только потому, что существование зачаточной жизни необходимо». К чему же оно?

В. – В неорганической жизни, как и в неорганической материи, вообще нет ничего, что могло бы нарушить действие простого единственного закона – божественной воли. Дабы могло явиться это нарушение, создана органическая жизнь и материя (грубая, сложная, подчиненная сложным законам).

П. – Но к чему же понадобилось это нарушение?

В. – Следствие ненарушенного закона – совершенство, правда – отрицательное счастье. Следствие закона нарушенного – несовершенство, заблуждение – положительное страдание. Благодаря многочисленности, сложности и грубости законов органической жизни и материи нарушение закона в известной степени достигается. Вследствие этого страдание, невозможное в неорганической жизни, становится возможным в жизни органической.

П. – Но зачем же было создавать возможность страданий?

В. – Все вещи являются хорошими или дурными в силу сравнения. Не трудно доказать, что наслаждение существует только как противоположность страдания. Положительное наслаждение призрачно. Чтобы быть счастливым в каком-нибудь отношении, мы должны испытать соответственное страдание. Кто никогда не страдал, тот никогда не познает блаженства. Но так как в неорганической жизни не может быть страдания, то оно должно явиться в органической. Страдания первичной жизни на земле единственная основа блаженства окончательной жизни на небе.

П. – Все-таки для меня остается непонятной одна ваша фраза: «действительная существенная громадность бесконечности».

В. – Это потому, вероятно, что у вас нет отчетливого представления о том, что вы обозначаете термином «существенность». Это не качество, а чувство: восприятие мыслящими существами материи, приспособленной к их организации. Есть много вещей на Земле, которые не существуют для жителей Венеры, – и много вещей, доступных зрению и осязанию жителя Венеры, которые превратились бы в ничто для нас. Но для существ неорганических – для ангелов – вся бесчастичная материя является субстанцией – то есть все, что мы называем «пространством», представляет самую реальную из реальностей, тогда как звезды, благодаря именно тому, что составляет их реальность для нас, – ускользают от ангельских чувств.

Между тем как спящий слабым голосом произносил эти слова, я заметил на его лице странное выражение, которое несколько встревожило меня. Я тотчас разбудил его. Едва он очнулся, – радостная улыбка озарила его черты, – он упал на подушку и испустил дух. Минуту спустя тело его окоченело как камень. Кожа была холодна как лед. Обыкновенно такое окоченение наступает не скоро после того, как Азраил наложил на больного свою руку. Неужели он говорил со мною, уже переселившись в царство теней?

1844