Король Хусейн выглядел ужасно: осунувшийся, бледный, с печальными, как затянутое облаками небо над Амманом в тот пронизывающе холодный январский день, глазами. Долгая борьба с тяжелой болезнью близилась к концу, рак побеждал, и монарх отбывал в клинику Мэйо в Миннесоте на очередную и последнюю пересадку костного мозга. Мы с Лисой приехали в аэропорт проводить короля. Там уже собрались представители королевской семьи и несколько высокопоставленных иорданских чиновников. Настроение у провожающих было подавленное и тревожное — все думали о том, что ждет их впереди, пытаясь заглянуть в будущее. Хусейн сидел на троне почти полвека, и иорданцам трудно было представить, чтó произойдет после ухода единственного правителя, которого они знали.

Небольшая группа провожающих выстроилась вдоль пути следования Хусейна к королевскому лайнеру. Он шел медленно, опираясь на трость. Было видно, что ему трудно двигаться. Его голос был непривычно тих и слаб, но он не утратил своей обычной учтивости. Я сказал королю, что мы думаем о нем и молимся за него, что он сам и его страна могут рассчитывать на нашу поддержку. Хусейн сжал мою руку, улыбнулся и прошептал несколько слов благодарности.

Рядом с Хусейном была заплаканная королева Нур. Она выглядела усталой и печальной, но изо всех сил старалась улыбаться. Наследный принц Абдалла и принцесса Рания тоже были здесь. Чета казалась немного ошеломленной — несколько дней назад они узнали, что наследуют престол и в скором времени станут королем и королевой Иордании.

Когда королевский лайнер поднялся в воздух, несколько телохранителей короля — рослых парней с Восточного берега реки Иордан — начали тихо всхлипывать. Я уже собрался уходить, как вдруг ко мне подошел пожилой придворный. Он взял меня за руку и спросил:

— Как вы думаете, увидим ли мы его еще?

* * *

Мое возвращение в Иорданию чуть более чем через 10 лет после первого назначения в эту страну, теперь уже в качестве посла, во многих отношениях было большой удачей. Во-первых, дипломатов моего возраста нечасто назначали на столь высокий пост. Во-вторых, я ехал в Иорданию в очень интересное время — в период, когда власть переходила от Хусейна к Абдалле. Этот процесс как бы символизировал начало глубоких изменений, начавшихся и в Иордании, и в регионе в целом. В-третьих, это было самое захватывающее путешествие из всех, в которые я когда-либо отправлялся вместе с семьей. Лиса работала в Государственном департаменте и занималась координацией работы с беженцами в регионе. По роду службы она часто выезжала за пределы Иордании. На своем бронированном внедорожнике моя супруга объезжала лагеря палестинских беженцев на территории от окрестностей Дамаска до густонаселенных центральных районов сектора Газа. Наконец мое новое назначение стало своего рода экзаменом на профессионализм. Мне предстояло в исторический переломный момент установить прочные отношения с новым руководством страны и вновь завоевать доверие небольшого, но чрезвычайно важного для нас партнера — Иордании.

Новое назначение я получил благодаря предшествующей ответственной «командировке» — на седьмой этаж Госдепартамента, в кабинет, расположенный между офисами госсекретаря и его заместителя. Более двух лет я возглавлял Исполнительный секретариат Госдепартамента. Это подразделение, где работали 160 человек, занималось обработкой непрерывного потока информации для высшего руководства Госдепа, подготовкой материалов для официальных встреч госсекретаря в Вашингтоне и за рубежом, организацией и разработкой графика поездок госсекретаря и контролем исполнения его решений. Мы также руководили Оперативным центром — работающим круглосуточно подразделением, ответственным за урегулирование конфликтов и обеспечение связи госсекретаря с высшими должностными лицами в наших посольствах и их зарубежными партнерами.

Это была престижная, хотя зачастую и неблагодарная, работа. Нас замечали в основном тогда, когда нужно было наказать или поощрить, то есть если возникали серьезные проблемы или мы совершали ошибки. В числе прочего Оперативный центр занимался организацией телефонных звонков министрам иностранных дел и другим руководителям иностранных государств, делая это с поразительной ловкостью даже в самые сложные моменты. Был, правда, один незабываемый случай в самом начале моей работы в новой должности. Глубокой ночью мне позвонил некий высокопоставленный чиновник из Госдепа. Он был в ярости: по ошибке его соединили не с тем абонентом, с которым он намеревался поговорить, — не с министром иностранных дел одной страны, а с министром иностранных дел другого государства, его соперником. Наш чиновник минут пять обсуждал с этим человеком разные важные вопросы, прежде чем понял, что произошла накладка. К счастью, у «правильного» министра иностранных дел, в отличие от его американского собеседника, оказалось достаточно чувства юмора, и катастрофы не произошло.

Служба на посту главы Исполнительного секретариата Госдепа в каком-то смысле служила продолжением моей работы на том же седьмом этаже в должности руководителя Группы политического планирования. Оба подразделения выполняли организационные и логистические функции, но если Группу, особенно во времена Бейкера, можно было сравнить с рулевой рубкой судна, то Исполнительный секретариат больше напоминал машинное отделение корабля, обеспечивающее слаженную работу всех частей сложного механизма. Опыт руководства этими двумя подразделениями помог мне понять, каким образом реализуются идеи, воплощаясь в конкретные политические шаги.

В начале 1996 г., когда я стал руководителем Исполнительного секретариата, Уоррену Кристоферу оставалось работать на своем посту всего год. Этот человек был истинным джентльменом и очень опытным дипломатом. При Картере он был заместителем госсекретаря Сайруса Вэнса, а в администрации Линдона Джонсона — заместителем генерального прокурора. Благодаря тщательной подготовке беседы Кристофера с зарубежными партнерами и его публичные заявления всегда были столь же тщательно продуманы и элегантны, как его сшитые на заказ костюмы. Одевался он так, что в его присутствии даже самые тонкие ценители хорошей одежды чувствовали себя оборванцами. Меня восхищало скромное достоинство, с которым держался Кристофер, и его профессионализм, — качества, нечасто встречающиеся там, где ценятся самореклама и умение надувать щеки. На публике госсекретарь вел себя очень сдержанно, но иногда позволял себе саркастические замечания. Особое удовольствие он находил в том, чтобы колкой репликой задеть чье-то непомерно раздутое самолюбие. Однажды после того, как один из его помощников целую вечность бубнил что-то на утреннем совещании, Кристофер склонился ко мне и невозмутимым тоном заметил:

— В следующий раз напомните мне вовремя нажать на клавишу «Извлечь диск».

Его преемница Мадлен Олбрайт буквально наслаждалась своей ролью публичного политика. У нее была поразительная способность переводить внешнеполитические вопросы в практическую плоскость. В случае необходимости эта дама прекрасно умела плести дипломатические кружева, но по-настоящему в своей стихии она себя чувствовала, когда публично ставила под сомнение наличие у кубинцев, сбивших два гражданских самолета, мужских половых органов или открыто грозила балканским автократам. Она гордилась тем, что стала первой женщиной на посту госсекретаря, и пользовалась огромным влиянием на международной арене. Ее отличали поразительная работоспособность, а также умение решать самые сложные проблемы и общаться с самыми сложными личностями.

Передачей дел от Уоррена Кристофера новому госсекретарю Мадлен Олбрайт руководили мы с Патом Кеннеди, исполняющим обязанности заместителя госсекретаря по вопросам управления и славившимся своим умением творить бюрократические чудеса. Эта процедура, как всегда, требовала подготовки десятков объемных информационных бюллетеней по всем мыслимым и немыслимым проблемам. Материалы могли понадобиться новому госсекретарю как на слушаниях в Конгрессе перед ее утверждением в должности, так и в первые месяцы работы. Учитывая, что Мадлен Олбрайт четыре года была постоянным представителем США при ООН и прекрасно разбиралась в большинстве политических вопросов, мы попытались помешать Госдепартаменту уничтожать лесные богатства страны, расходуя древесину на никому не нужные бумаги. Для этого предложили высшим должностным лицам и главам наших зарубежных дипломатических представительств подготовить для госсекретаря краткие справки. По нашему мнению, ничто так не помогло бы ей, как непричесанная информация из первых рук — анализ наших достижений и просчетов в период работы этих дипломатов на своем посту и их видение вырисовывающихся на горизонте проблем, а также предложения, касающиеся стратегических решений.

Результаты были неоднозначные. Одни телеграммы с мест были просто великолепны — честные оценки, глубокое проникновение в суть проблем, продуманные стратегические рекомендации. Другие были многословными и нудными — их авторы жаловались, ныли, выпячивали свои заслуги и писали о высосанных из пальца, совершенно неинтересных госсекретарю проблемах. Но в целом эти материалы помогли Олбрайт лучше узнать свой департамент, его сильные и слабые стороны и специфику работы.

Принято считать, что «дружественное поглощение» — так в администрации называют процедуру передачи дел внутри одной партии, как в случае Кристофера и Олбрайт, — дело относительно нетрудное. «Межпартийная» передача дел куда сложнее. На самом деле это не совсем так, поскольку каждый новый госсекретарь независимо от партийной принадлежности обычно стремится внести что-то свое и в механизм функционирования учреждения, и в кадровую политику. При всем уважении к Бейкеру Шульц строил работу Госдепа по своим лекалам. И он, и президент Джордж Буш–старший с самого начала ясно дали понять, что новое правительство будет первой администрацией Буша, а не третьей администрацией Рейгана. Мадлен Олбрайт тоже решительно приступила к перестройке работы Госдепа, но я выжил — меня реорганизация не коснулась.

Администрация находилась под постоянным давлением Конгресса, вдохновляемого сенатором Джесси Хелмсом, председателем сенатского Комитета по международным отношениям. Этот ярый сторонник неоизоляционизма, давний критик Госдепартамента и противник помощи иностранным государствам постоянно требовал сокращения расходов и оптимизации механизмов реализации внешней политики. Под влиянием этого главного гонителя нашего учреждения Конгресс ясно дал понять, что намерен получать дивиденды от окончания холодной войны, и в итоге урезал объем финансирования Госдепартамента почти наполовину по сравнению с 1990-ми гг. Не зная, чего ждать, администрация Клинтона решила опередить события, предложив самую радикальную перестройку вашингтонских учреждений национальной безопасности за последние полвека.

Госсекретарь попросила нас с Патом взять на себя руководство одним из направлений этой работы, а именно решением непростой задачи поглощения Государственным департаментом Агентства США по контролю над вооружениями и разоружению (АКВР) и Информационного агентства США (ЮСИА). АКВР, которое в конце 1980-х гг. возглавлял мой отец, было не таким крупным учреждением, как Госдепартамент. Там работало приблизительно 200 человек. После окончания холодной войны задачи, решаемые агентством, не утратили своей актуальности, но, безусловно, изменились. В состав Госдепартамента оно должно было войти практически целиком, без изменений. Мы ввели должность еще одного заместителя госсекретаря, чтобы включить в состав Госдепа все основные подразделения Агентства и перевести туда его сотрудников.

С ЮСИА дело обстояло сложнее. Актуальность его миссии как носителя публичной дипломатии, призванного знакомить другие страны мира с американской культурой, идеями и представлениями о будущем, а также разъяснять суть и основные направления внешней политики США, после окончания холодной войны не только не уменьшилась, но во многих отношениях даже возросла. На полную интеграцию ЮСИА в Госдепартамент ушли годы — слишком сильно различались кадровая политика и бюрократическая культура этих двух институтов. При этом, увы, была утрачена значительная часть огромного опыта ЮСИА в области публичной дипломатии и реализации различных программ. Болезненные последствия этих утрат мы почувствовали после трагедии 11 сентября 2001 г., особенно во взбудораженном исламском мире. Но еще более болезненно эти последствия проявились спустя десятилетие, когда Россия Путина начала проводить масштабные кампании по дезинформации.

Нам долго пришлось расплачиваться за сокращение издержек и консолидацию учреждений, продавленные сенатором Хелмсом. Почти четыре года в дипломатическую службу Госдепартамента практически не принимали новых людей. В следующем десятилетии это привело к острой нехватке служащих среднего звена, что серьезно помешало нашим дипломатическим усилиям после событий 11 сентября 2001 г., когда понадобились опытные дипломаты, способные занять ключевые позиции. История не заканчивалась в 1990-е гг. Мы не должны были тогда почивать на лаврах, дожидаясь, пока по планете победным маршем пройдет глобализация и влияние США само собой возрастет. Нам пришлось дорого заплатить за свою близорукость .

За два года работы на посту руководителя Исполнительного секретариата я узнал больше, чем хотел, о бюджетах, кадрах, инструкциях и процедурах взаимодействия с Конгрессом. Я понимал (во всяком случае теоретически), что эти знания рано или поздно мне пригодятся. Но на своей должности я совершенно не имел возможности заниматься дипломатической работой и поэтому мечтал вновь отправиться за границу.

Госсекретарь Олбрайт и Строуб Тэлботт, который теперь занимал пост заместителя госсекретаря, видя мое нетерпение, предложили поддержать мою кандидатуру на пост посла США в Иордании, но при одном условии: я должен был проработать в своей должности еще год, до лета 1998 г. От такого предложения трудно было отказаться — не только потому, что любой молодой дипломат мечтает стать послом, но и потому, что я был рад снова отправиться в Иорданию — теперь уже вместе с Лисой и дочерями. Слушания в сенатском Комитете по международным отношениям перед утверждением в новой должности прошли на редкость гладко, и в конце июля я был приведен к присяге Мадлен Олбрайт. Проработав в дипломатический службе Госдепартамента 16 лет, я снова возвращался в страну, где началась моя карьера дипломата.

* * *

В феврале 1999 г., накануне похорон короля Хусейна, я отправил из Аммана телеграмму президенту Клинтону, в которой напомнил ему высказывание, приписываемое Джону Фостеру Даллесу. В начале 1950-х гг. тот якобы сказал: «Король Хусейн — отличный парень. Жаль, что ни он, ни его страна долго не продержатся» . Но прошло почти 50 лет, а Иордания все еще держалась, причем король был самым «старым» главой государства в регионе. В 1957 г. он пережил попытку переворота, в 1967 г. — страшную трагедию Шестидневной войны, а несколько лет спустя — «черный сентябрь». В разное время было совершено несколько покушений на его жизнь. Но король не только удержал Иорданию на плаву в условиях непрекращающихся потрясений на Ближнем Востоке, но и стал для иорданцев символом национального единства и создал пускай не очень устойчивую, но все же дееспособную экономику.

Летом 1998 г. перед Иорданией стоял целый ряд практических проблем, требующих особого внимания. Катастрофически не хватало пресной воды — ее потребление на душу населения было в 40 раз меньше, чем в США. Безработица превышала 20%, остро стояла и проблема неполной занятости. Численность населения страны составляла примерно 5 млн человек и быстро росла, а объем ВВП не увеличивался — в отличие от внешнего долга. Скудость природных ресурсов обуславливала внешнеторговый дефицит — страна была вынуждена ввозить продовольствие и серьезно зависела от иностранной помощи. Хусейну приходилось регулярно принимать жесткие финансовые меры и постоянно урезать социальные расходы, что вызывало недовольство граждан. В такой ситуации король практически не имел возможности проводить серьезные экономические преобразования.

Хусейн правил страной уже почти 47 лет. По сути, он стал олицетворением Иордании, единственным гарантом единства нации. На более низких уровнях общество по-прежнему оставалось расколотым, его раздирали внутренние противоречия — как старые, так и возникшие недавно. Более половины населения страны имело палестинское происхождение. Население Восточного берега реки Иордан, жители городов и потомки представителей бедуинских племен, до нашествия палестинцев после войн 1948 г. и 1967 г. населявших суровые холмы и пустыни к востоку от реки Иордан, ревностно отстаивали свои политические права и привилегии. К тому же после операции «Буря в пустыне» в Иорданию хлынули сотни тысяч беженцев из Ирака. Еще одна, совсем свежая и продолжающая углубляться линия раскола проходила между недовольным своим положением полунищим населением восточных районов Аммана и других иорданских городов и демонстративно купающимися в роскоши богачами из Абдуна и других западных районов столицы Иордании.

Политическая оппозиция жестко контролировалась Главным разведывательным управлением Иордании. Время от времени Хусейн спускал пар, принимая тщательно выверенные либеральные меры. Так, в 1989 г. он позволил провести относительно свободные выборы и допустил создание правительства, в которое вошли исламисты. Его власть была абсолютной, но смягчалась внешней толерантностью и благородством, что выгодно отличало иорданскую монархию от других режимов в регионе.

Хусейн правил своей страной достаточно жестко, но далеко не так сурово, как его соседи. Длительное пребывание на троне, политическая прозорливость и поддержка друзей за пределами региона (прежде всего США) снискали Хусейну уважение других ближневосточных правителей — демонстрируемое, впрочем, крайне неохотно. Северный сосед Хафез Асад смотрел на Иорданию свысока. Когда-то, во времена Оттоманской империи, она была частью Великой Сирии, и большинство сирийцев до сих пор считают эту страну исторической аномалией. На востоке, в Ираке, правил Саддам Хусейн — оказавшийся в изоляции после операции «Буря в пустыне», но все еще опасный сосед. Ирак служил рынком сбыта для иорданских товаров, а оттуда страна на льготных условиях получала нефть. С юга на Иорданское Хашимитское Королевство искоса смотрела Саудовская Аравия — саудовцы никак не могли забыть, что представители династии Саудитов в 1920-е гг. выгнали из Хиджаза прадеда Хусейна. За Красным морем и заливом Акаба лежал Египет, считающий себя центром арабского мира и пренебрежительно относящийся к таким небольшим и незначительным арабским странам, как Иордания. А на западе был Израиль, стратегически заинтересованный в стабильной, нейтральной Иордании. С 1950-х гг. Хусейн поддерживал с израильтянами негласные контакты. После двусторонних секретных переговоров в Осло между израильтянами и палестинцами Хусейн воспользовался возможностью подписать мирный договор с Израилем, укрепив свои позиции в регионе и добившись улучшения отношений с США, испортившихся во время войны в Персидском заливе.

К 1998 г. между США и Иорданией установились достаточно прочные партнерские отношения. В июне, во время визита Хусейна в Вашингтон, я был представлен королю президентом и госсекретарем — уже во второй раз, теперь в качестве кандидата на пост посла США в Иордании. До этого я не один год присутствовал на встречах Хусейна с высшими должностными лицами из Вашингтона, но молча, в качестве мебели. Мне были знакомы его утонченные манеры и звучный, заразительный смех. Клинтон и король были в прекрасных отношениях. Президент, несомненно, уважал Хусейна как мудрого и опытного политика, а король открыто, по-отечески восхищался интеллектом Клинтона и его стремлением к мирному урегулированию арабо-израильского конфликта.

— Мы столько всего сделаем вместе, — сказал он мне. — Вы уже знаете Иорданию и наши проблемы. Мы многого сможем добиться за время пребывания у власти вашего президента.

К сожалению, уже в июле, еще до того, как я отбыл в Амман, королю пришлось снова лечь в клинику Мэйо — у него начался рецидив неизлечимой формы рака. Он еще вернется в Иорданию, но проживет там всего две недели.

Посольство, которое я возглавил в начале августа 1998 г., было совсем не похоже на то, где я работал до 1984 г. Теперь оно помещалось в новом, намного более внушительном комплексе, расположенном к западу от старого города. Здания, построенные в начале 1990-х гг., полностью отвечали требованиям безопасности, установленным для американских посольств во всех странах мира. Теперь здесь работали 130 граждан США и 270 иорданцев — почти вдвое больше, чем в 1984 г. Территория посольства, по площади равная шести или семи футбольным полям, по периметру была обнесена трехметровым забором. За ним размещалось просторное круглое здание канцелярии, хозяйственные службы, гараж, клуб, бассейн и резиденция посла. Лисе и девочкам очень понравился наш новый дом. Правда, жить предстояло у всех на виду, но зато офис был в двух шагах от дома.

Все три года, что мы провели в Аммане, постоянной заботой посольства было обеспечение безопасности. Через три дня после того, как мы поселились в новом доме, в два часа ночи нас с Лисой разбудил телефонный звонок из Оперативного центра. Охранявшие посольство морские пехотинцы в полном боевом снаряжении уже с грохотом неслись вверх по лестнице, готовые защищать резиденцию посла. Тревога была поднята из-за сообщения об угрозе ночной атаки террористов, вооруженных гранатометами. К счастью, в тот раз преступники были вовремя обезврежены, но несколько дней спустя «Аль-Каида» нанесла удары по двум американским посольствам в Восточной Африке, унесшие жизни многих людей.

В течение всего срока нашего пребывания в Аммане угрозы терактов возникали постоянно. Особенно тревожной ситуация стала в конце 1999 г., когда была предотвращена попытка нападения «Аль-Каиды» на один из иорданских отелей и туристический район. Мы вступали в новую эру — дипломаты фактически лишились неприкосновенности. Риск оказаться жертвой теракта или вооруженного нападения, и без того уже долгие годы являвшийся неприятной неотъемлемой особенностью жизни служащих посольства, возрастал, а Вашингтон все меньше стремился брать риск на себя.

* * *

В июле 1998 г., находясь на лечении в клинике в Миннесоте, король Хусейн дал телевизионное интервью, которое потрясло иорданскую аудиторию. «Врачи диагностировали у меня лимфому, — сообщил король, через силу улыбаясь. — Борьба с раком станет еще одним сражением, которое я надеюсь выиграть». У Хусейна были основания для оптимизма. Ему было только 62 года, 10 лет назад он победил рак мочевого пузыря, и его лечили врачи одного из лучших в мире лечебных учреждений — клиники Мэйо .

Однако иорданцы встревожились. Они сильно зависели от своего короля, который ко всему прочему до сих пор ни разу не покидал Иорданию на несколько месяцев, как тогда. Благодаря силе своей личности и политической прозорливости ему удавалось сглаживать проблемы, связанные с расслоением иорданского общества, и добиваться для своей страны куда более значительной роли на региональной арене, чем позволяли ее скромный стратегический вес и ограниченные ресурсы. Большинство иорданцев давно отвыкли брать на себя политическую ответственность и не думали о том, чтó их ждет после ухода Хусейна. Но теперь им пришлось задуматься о будущем.

С 1965 г. наследным принцем был младший брат Хусейна Хасан. Король сделал его наследником престола, поскольку, учитывая непрерывный поток угроз в свой адрес, решил, что было бы безответственно объявлять наследником престола своего старшего сына Абдаллу, которому тогда исполнилось всего три года. Разница в возрасте между Хусейном и Хасаном составляла 11 лет, а во всех других отношениях различия между ними были еще глубже. Простой, доступный, полный кипучей энергии король легко находил общий язык со всеми иорданцами — и с бедуинскими шейхами в пустыне, у которых он гостил, и с военными, с которыми общался в полевых условиях. Хасан же был интеллектуалом до мозга костей. Его трудно было представить взгромоздившимся на танк и выступающим перед солдатами, как это много раз за годы своего правления делал Хусейн. Младший брат короля получил образование в Оксфорде, много читал. Он казался немного оторванным от традиций своей страны, чужим в мире, в котором жили большинство его соотечественников. Эта чужеродность особенно бросалась в глаза на его официальной фотографии 1998 г., сделанной ко дню рождения, — он был запечатлен на любимом пони, облаченный в форму игрока в поло: в шлеме, бриджах для верховой езды и с клюшкой в руке.

И все же, несмотря на некоторую карикатурность образа и несерьезное отношение к нему соотечественников, Хасан любил Иорданию не меньше Хусейна. Он много работал, прекрасно знал свою страну и был глубоко предан брату. Этот человек разбирался во многих проблемах гораздо лучше, чем можно было себе представить. Когда осенью 1998 г. Иорданию посетил министр торговли США Билл Дэйли, Хасан пригласил нас отобедать с ним в его прекрасном старом каменном особняке на холме, откуда открывался великолепный вид на центр Аммана. После обеда он настоял на том, чтобы лично отвезти нас в отель, где остановился Дэйли, причем сам сел за руль своего лендровера. Несколько смущенный министр уселся рядом с Хасаном, на переднем сиденье, а я устроился сзади. За нами следовал автомобиль с королевскими охранниками. Выезжая из ворот резиденции, Хасан спросил, не желаем ли мы заехать в лагерь беженцев «Вехдат», расположенный почти по пути, и выпить там чаю. Дэйли был совершенно вымотан — у него был длинный, наполненный встречами день, но понимал, что отказ прозвучал бы неучтиво. Так мы оказались сидящими в крошечной забегаловке на одной из запруженных людьми улочек лагеря. Была полночь, мы пили чай в окружении любопытных палестинских подростков и отряда королевских охранников, которые заметно нервничали. Нам, впрочем, тоже было не по себе — в отличие от Хасана, который сохранял безмятежность и непринужденно расспрашивал хозяина кафе о его семье, вел светскую беседу с владельцами других местных заведений и явно получал от этого удовольствие.

Управление страной во второй половине 1998 г., во время длительного отсутствия короля Хусейна, проходившего курс лечения в клинике, Хасан воспринял как своего рода генеральную репетицию перед восшествием на престол после 33 лет пребывания наследным принцем. Кончилось это плохо. Все было как в пьесе Шекспира — король при смерти, смирившийся с неизбежной кончиной; не пользующийся популярностью наследный принц, пытающийся доказать, что готов занять трон, который, однако, быстро ускользал от него; королевская семья, тяжело переживающая утрату и связанные с ней неурядицы; сыновья, вступающие в пору зрелости в обстановке пристального внимания к ним и полной неопределенности, и придворные, ищущие свою выгоду. В этой драме не было истинных злодеев — было всего лишь стечение неблагоприятных обстоятельств плюс непростые взаимоотношения между сложными личностями. На самом деле король уже давно склонялся к тому, чтобы изменить порядок престолонаследия. Болезнь просто ускорила это решение. Он не хотел передавать трон Хасану не потому, что сомневался в его преданности, способностях или чувстве ответственности. Просто Хусейн не был уверен, что именно этот человек сумеет провести Иорданию через переходный период, который, как он предвидел, будет очень болезненным. В то же время по мере того, как взрослели его сыновья, король все больше убеждался, что может положиться на них. Принц Абдалла, которому было уже под 40, был опытным, уважаемым офицером. Принцу Хамзе — старшему сыну Хусейна от второй жены, королевы Нур, — исполнилось 18, он был кадетом в британской Королевской военной академии в Сандхерсте. И внешне, и манерой поведения принц был очень похож на своего отца.

Неопределенность, связанная с болезнью короля и неясностью порядка престолонаследия, сохранялась осенью и зимой следующего года. В этих условиях моя главная задача как посла США заключалась в том, чтобы продемонстрировать Иордании нашу поддержку в трудный для нее момент и сделать все возможное для стабилизации ситуации, учитывая, что мы сильно зависели от этой страны как партнера. Прочные партнерские отношения с Иорданией имели огромное значение с точки зрения безопасности Израиля и перспектив мирного урегулирования палестино-израильского конфликта. Несмотря на относительно небольшую численность населения и невысокий уровень развития экономики, Иордания имела для нас огромное геополитическое значение как умеренный и надежный партнер в этом сложном регионе. Иными словами, американская дипломатия оказалась в классической ситуации, когда ей представилась возможность мобилизовать и организовать помощь иностранных государств и международных организаций, а мне как послу — стать проводником этой поддержки, дирижируя оркестром нашей бюрократической машины и добиваясь от множества исполнителей и инструментов слаженного, гармоничного звучания.

Наследный принц Хасан с самого начала моей работы в новой должности был очень любезен и радушен. Не прошло и 10 дней после моего прибытия, как мне пришлось позвонить ему поздно ночью: нужно было срочно встретиться, чтобы обсудить удары по целям «Аль-Каиды» в Афганистане и применение США крылатых ракет в ответ на нападения на наши посольства в Восточной Африке.

Хасан без промедления согласился на встречу, и мы провели около двух часов, попивая его любимый напиток — односолодовый виски и обсуждая множество проблем помимо тех, которые освещали небо над Афганистаном. Мне показалось, что Хасан немного страдает от одиночества — он мало кому мог доверять, кроме ближайших родственников. Отчасти это объяснялось особенностями его характера, но была и другая причина: король постоянно тасовал людей из ближайшего окружения брата, чтобы тот не смог создать собственную базу политической поддержки. Кроме того, Хасан, естественно, близко к сердцу принимал истории, которые рассказывали о нем, чтобы представить его в невыгодном по сравнению с братом свете. Он был слишком горд, чтобы пытаться кому-то понравиться, но ревностно следил за тем, чтобы ему оказывали уважение не как брату короля, а как самостоятельной личности. Я изо всех старался показать, что искренне уважаю Хасана.

С принцем Абдаллой мы были почти ровесниками — разница в возрасте между нами составляла всего несколько лет. Вскоре после того, как я окончил Оксфорд, он проучился там год, и у нас был один и тот же научный руководитель — Альберт Хоурэни, который характеризовал мне в письме Абдаллу как «человека умного и яркого», но «созданного не для чтения книг, а для действия» .

В конце августа 1998 г. принц Абдалла и его жена, принцесса Рания, пригласили нас с Лисой к себе домой на неофициальный обед. Абдалла был поклонником японской кухни и сам прекрасно готовил. Он угощал нас японской мраморной говядиной, приготовленной на гриле. Принимали нас просто, обед прошел в непринужденной обстановке. Кроме нас, на обеде присутствовали только члены королевской семьи — братья и сестры Абдаллы; его мать, принцесса Муна, очаровательная и очень практичная дама, вторая жена короля Хусейна, наполовину англосаксонка по происхождению, и ее отец, полковник Гардинер, ветеран итальянской кампании во Второй мировой войне. Этот вечер был первым из многих вечеров, которые нам предстояло провести с Абдаллой и Ранией в течение следующих нескольких лет, включая празднования Дня благодарения, когда мы угощали их индейкой, а они нас — пирогами. Это были веселые, открытые люди. Принцесса Рания тонко разбиралась в людях, а принц Абдалла очень гордился своей семьей и службой в армии, где он занимал высокие посты.

Поскольку проблемы со здоровьем короля Хусейна болезненно сказывались буквально на всех сторонах жизни страны, я изо всех сил старался максимально расширить круг общения, встречаясь не только с членами королевской семьи, но и с представителями других слоев иорданского общества. Я с легкостью установил контакт с премьер-министром Фаизом Тарауна, весьма общительным технократом с Восточного берега реки Иордан. Он был весьма осторожен, но его обеспокоенность в связи с экономическими трудностями явно нарастала. Министр иностранных дел Иордании Абдель Илах аль-Хатыб, блестящий профессионал, стал моим добрым другом. Познакомился я и с министром планирования — одной из самых высокопоставленных чиновниц в арабском мире, яркой личностью и ярой сторонницей реформ Римой Халаф, и с Самихом Баттихи, возглавлявшим в то время Главное разведывательное управление Иордании, — весьма искушенным и амбициозным деятелем, чей образ жизни явно не соответствовал зарплате, которую ему платило государство. Иорданская разведка всегда была важнейшим партнером США, а теперь она становилась реальной структурой власти.

Между тем наследный принц Хасан всячески старался показать, что способен управлять страной в отсутствие Хусейна, но не стремится узурпировать королевскую власть. Балансировать на такой платформе было чрезвычайно трудно. В сентябре Хасан наступил на любимую мозоль армейскому руководству, усомнившись в обоснованности сметы военных расходов и поставив вопрос о целесообразности увольнения в запас военнослужащих старшего поколения в целях создания возможностей служебного роста для молодежи. Эти шаги нельзя было назвать необоснованными, но армия была вотчиной короля, и Хусейн был очень расстроен, когда соответствующая информация — разумеется, густо приправленная комментариями оскорбленных в лучших чувствах генералов — просочилась в клинику Мэйо.

В течение всего срока моего пребывания в Аммане я легко получал доступ к любым высокопоставленным иорданским чиновникам — иногда, я бы сказал, даже слишком легко, особенно в первое время. Как-то Хасан пригласил меня присутствовать на закрытом совещании армейского руководства, посвященном подготовке к предстоящей встрече Совместной американо-иорданской военной комиссии. Я изо всех сил старался не привлекать к себе внимания, но не мог избавиться от ощущения неловкости. Слушая выступающих, наследный принц то и дело вставлял свои комментарии, причем делал это безапелляционным, даже покровительственным тоном и постоянно прерывал докладчиков, ставя под сомнение их аргументы. Его намерение было вполне понятно — он хотел обеспечить тщательную подготовку мероприятия, а заодно продемонстрировать свою осведомленность о ситуации в армии. Собравшимся, однако, это явно не нравилось. Они еле сдерживались и, несомненно, думали о том, что король Хусейн никогда не вел бы себя подобным образом.

Пока король проходил курс лечения, наследный принц постоянно был с ним на связи, но решил не навещать его в клинике Мэйо. Он считал, что должен оставаться «на хозяйстве» в Иордании, и Хусейн, видимо, разделял его мнение. Но из-за этого Хасан оказался в очень невыгодной тактической позиции, потому что другие авторитетные члены королевской семьи и высокопоставленные чиновники, многие из которых не жаловали наследного принца, постоянно летали в США, чтобы повидаться с королем. Так, командующий армией фельдмаршал Абдель Хафиз аль-Каабна, навещая короля, наябедничал ему на Хасана: тот якобы проболтался старшим офицерам, что Хусейн неизлечим и пора готовиться к возможному транзиту власти. Хасан позднее уверял меня, что никогда не говорил ничего подобного. Но кляуза фельдмаршала достигла своей цели: король был недоволен Хасаном. Затем в клинику Мэйо просочились слухи, что принцесса Сарват — неглупая, но иногда чересчур прямолинейная супруга Хасана — тайно подговаривала своего мужа, чтобы тот, став королем, немедленно назначил новым наследником престола их сына Рашида. Масла в огонь подливала и неотлучно находящаяся в клинике Мэйо королева Нур, которая всегда недолюбливала Хасана и Сарват.

В конце октября по просьбе Клинтона Хусейн ненадолго покинул клинику Мэйо и отправился в Вашингтон, чтобы помочь президенту склонить израильтян и палестинцев к компромиссу на переговорах, проходивших в комплексе «Уай Плантейшен» на Восточном побережье, в штате Мэриленд. Магнетизм личности короля был так силен, что его присутствие на переговорах сыграло решающую роль и во многом способствовало подписанию «Меморандума Уай-Ривер». Палестинцы и израильтяне наконец договорились о передаче территорий и реализации других временных мер на Западном берегу реки Иордан, согласованных за несколько лет до этого. В день церемонии подписания меморандума в Белом доме Хусейн встретился с несколькими прибывшими в Вашингтон высокопоставленными иорданскими чиновниками, в том числе с бывшим премьер-министром Абделькаримом аль-Кабарити. Эти люди укрепили опасения короля по поводу наследного принца. Хусейн сказал премьер-министру, что подумывает о «серьезных изменениях» после возвращения в Иорданию.

От непосредственных участников событий, вернувшихся из Вашингтона в Амман, я услышал различные версии произошедшего. Было ясно, что из-за болезни король задумался о будущем и изменения неизбежны. Очевидно, что темпы и масштабы перемен во многом будут зависеть от состояния здоровья короля. Хотя сам король выражал иорданцам оптимизм в отношении перспектив лечения, прогнозы врачей были весьма сдержанными и неопределенными.

Хасана беспокоило состояние здоровья брата и все больше волновали сообщения о том, что король проявляет недовольство результатами его деятельности. Вскоре после подписания «Меморандума Уай-Ривер» он пригласил меня и нашего замечательного резидента ЦРУ Роба Рише на приватный ужин и во время беседы вежливо попытался получить от нас информацию о состоянии здоровья и намерениях короля . Я был осторожен — вмешательство в непростой процесс принятия королевских решений могло обойтись слишком дорого. Осенью в британской прессе уже промелькнули ложные сообщения о том, что администрация США якобы не очень доверяет Хасану. Мы мгновенно опровергли их, а Мадлен Олбрайт даже позвонила наследному принцу, чтобы заверить его в недостоверности этих слухов. Кроме того, я все еще не был полностью уверен в том, что король отстранит Хасана от власти. Мне казалось, что наша роль в этот деликатный момент должна была заключаться в том, чтобы подтвердить серьезные долговременные обязательства США перед королем и страной, не вмешиваясь в борьбу за власть и оставляя открытыми двери для переговоров со всеми сторонами .

Вашингтон оказывал мне серьезную поддержку. Только в ноябре и декабре Амман посетили госсекретарь Олбрайт, министр торговли Дэйли, министр обороны Билл Коэн и директор ЦРУ Джордж Тенет. Я убеждал администрацию сделать все возможное для укрепления наших отношений с Иорданией немедленно, не дожидаясь ухудшения состояния здоровья короля Хусейна. В этом случае ощутимая своевременная поддержка экономики и безопасности Иордании в значительно большей степени способствовала бы укреплению наших позиций в период транзита власти, чем если бы мы бросились помогать стране позже, когда это попытались бы сделать и многие другие государства . Белый дом начал рассматривать дополнительный пакет программ помощи по нескольким направлениям и другие внеочередные меры, которые планировалось принять для укрепления динара и предотвращения паники на финансовом рынке.

К началу января 1999 г. король закончил курс лечения в клинике Мэйо. Нужно было подождать пару недель, чтобы понять, помогла ли ему пересадка костного мозга, но все надеялись на полное излечение. Я полетел в США, чтобы увидеться с Хусейном до того, как он отправится домой, сразу после новогодних каникул. Мы встретились в пригородном доме в Мэриленде, который король приобрел несколько лет назад. Дом стоял на высоком, поросшем лесом берегу реки Потомак. Был хмурый зимний день, сквозь голые ветви деревьев хорошо просматривалась река. Король был слаб, его знобило, несмотря на то, что он был в теплом свитере.

— Я очень хочу домой, — сказал он. — Я так давно там не был, а нужно столько всего сделать.

Я еще раз поздравил его с подписанием «Меморандума Уай-Ривер». Он тонко улыбнулся, демонстрируя свое скептическое отношение и к Нетаньяху, и к Арафату, и подчеркнул, что очень надеется на президента Клинтона.

— Мне будет приятно работать с вами, когда я вернусь домой, — сказал он. — У меня было достаточно времени, чтобы подумать о будущем. Я не знаю, сколько времени мне отпущено, но есть некоторые вещи, которые я должен успеть сделать.

Хусейн больше ничего не сказал и дал понять, что не хочет, чтобы его расспрашивали. Я вернулся в Амман с убеждением, что порядок престолонаследия будет изменен.

19 января улицы Аммана заполнили сотни тысяч иорданцев, вышедшие приветствовать возвращающегося домой короля. На следующий день Хусейн дал интервью Кристиан Аманпур из CNN, в котором впервые публично коснулся грядущих изменений. Король все откладывал встречу с Хасаном, и наследный принц понимал, чтó это означало. Я встретился с ним днем 21 января. По его словам, к нему только что приезжала принцесса Басма, единственная сестра Хусейна и Хасана, чтобы сообщить о планирующемся отстранении его от власти. Хасан был глубоко потрясен.

— Совершенно не понимаю, почему король так недоволен мной, — сказал он.

Тем не менее он принял решение короля с достоинством.

Вечером 22 января король сообщил Хасану о своем решении изменить порядок престолонаследия. Ранее в тот день он объявил принцу Абдалле, что наследным принцем теперь будет он. А 25 января король обнародовал свое решение, опубликовав пропитанное не свойственной ему мелочной злобой письмо, объясняющее причины его разочарования в Хасане. Лечение не дало результатов, и на следующий день ему предстояло снова лететь в клинику Мэйо для последней попытки спасти жизнь путем повторной пересадки костного мозга.

Абдалле тогда было 37 лет — почти на 20 лет больше, чем его отцу, когда тот взошел на трон. Ситуация в Иордании была намного более стабильной, чем полвека назад, но проблем, маячивших на горизонте, хватало с избытком, да и хищные соседи по региону не дремали. Абдалла знал, сколь многому ему придется научиться, но трудности его явно не пугали. 28 января госсекретарь Олбрайт прилетела в Амман с кратким, но очень своевременным визитом. Она заверила нового наследного принца в том, что и он сам, и Иордания могут рассчитывать на поддержку США. Несколько дней спустя я снова увиделся с Хасаном. Никто не рвался к нему с визитами, и он с горечью заметил, что и не ожидал ничего другого. Было видно, что брат короля глубоко потрясен случившимся и еще до конца не осознал перемены. Но он не искал сочувствия. Я сказал, что восхищаюсь достоинством, с которым он принял произошедшее. Это были не просто вежливые слова — я действительно восхищался Хасаном. Его постигло страшное разочарование, но утешением мог служить тот огромный вклад в развитие Иордании, который он внес за годы службы в качестве наследного принца.

Вторая пересадка костного мозга не помогла королю. Хусейн снова отправился домой. Когда 4 февраля его самолет приземлился в Аммане, он уже был без сознания, жизненно важные органы начали отказывать. Напоследок король еще раз продемонстрировал мужество и упорство, которые не раз помогали ему и Иордании побеждать: он прожил на три дня дольше, чем предсказывали врачи. В телеграмме, отправленной в Вашингтон, я писал: «Даже будучи без сознания, король словно хотел показать, что только он сам — а не CNN, не взволнованные иностранные наблюдатели, не светила медицины, не кто-либо еще — имеет право решать, когда ему покинуть этот мир. Вся его жизнь была преодолением трудностей. Джон Фостер Даллес был всего лишь одним из многих людей, недооценивших Иорданию и ее короля. Не стоит забывать об этом, размышляя о будущем без короля Хусейна» .

Король Хусейн скончался 7 февраля. Холодная и дождливая погода, которая стояла в те зимние дни, соответствовала настроению иорданцев. Я счел необходимым выйти из офиса на территорию посольства и побеседовать с нашими иорданскими сотрудниками, с каждым в отдельности и со всеми вместе. Страна переживала поворотный момент — возможно, самый серьезный в своей истории. Многие плакали. Я хотел, чтобы эти люди знали: они могут рассчитывать на нашу дружескую поддержку. Позже в тот день я снова беседовал с королем Абдаллой. Он скорбел, но сохранял самообладание. Будущий король готовился к церемонии, которую потом назовут похоронами века. По исламской традиции, тело его отца должно было быть предано земле не позднее чем через сутки после кончины.

Это было незабываемое зрелище. На церемонию приехали представители 75 стран. Чтобы принять в ней участие, президент Клинтон провел в воздухе всю ночь. Вместе с ним прибыла первая леди, а также экс-президенты США Джордж Буш–старший, Джимми Картер и Джеральд Форд. Это была самая наглядная демонстрация нашего уважения к усопшему, какую только можно было себе представить. Выразить столь же глубокое уважение к королю Хусейну прибыли и лидеры многих других стран. В тот день во дворце Рагадан можно было наблюдать удивительную картину. Нигде больше я не видел такого представительного собрания политических противников, многие из которых были в натянутых отношениях, временами переходящих в смертельную вражду.

В углу расположилась израильская делегация во главе с премьер-министром Нетаньяху, с опаской наблюдающим за Хафезом Асадом на другом конце зала. Здоровье сирийского лидера тоже оставляло желать лучшего, но, как ни странно, он охотно приехал в Амман, чтобы отдать дань уважения почившему представителю хашимитской династии, которому постоянно пытался напакостить. Неподалеку от израильтян можно было видеть лидера Исламского движения сопротивления (ХАМАС) Халеда Машаля, покушение на которого в центре Аммана за год до смерти Хусейна сорвалось благодаря усилиям «Моссад». Арафат дружески болтал с Мубараком. В отдалении стоял насупленный вице-президент Ирака Таха Мухил аль-Дин Маруфи. Он представлял здесь Саддама Хусейна, который не далее как месяц назад с присущим ему тактом публично обозвал короля Хусейна карликовым монархом. Один из сыновей Муаммара Каддафи беседовал с наследным принцем Саудовской Аравии Абдаллой, которого его отец замыслил вскоре убить. Из Лондона прибыли премьер-министр Великобритании Тони Блэр и принц Чарльз, из Парижа — президент Франции Жак Ширак.

Приехал и Борис Ельцин. Он был нездоров и казался потерянным. Российский президент стоял в углу, поддерживаемый двумя помощниками. Он тоже хотел отдать дань уважения королю Хусейну, а также полюбоваться удивительным собранием своих современников. Билл Клинтон беседовал с собравшимися, жал руки коллегам и утешал членов королевской семьи. К началу вечера несложная церемония похорон была завершена. Борт номер один вылетел в США, другие делегации тоже начали разъезжаться. Иорданцы остались одни. Им предстояло понять, как жить в этом сложном мире, где больше нет того единственного лидера, которого большинство из них знали всю свою жизнь.

* * *

В тот печальный день, когда хоронили короля Хусейна, я сопровождал президента Клинтона, пока он шел по взлетной полосе к борту номер один, на котором должен был лететь в США. Вдруг Клинтон отвел меня в сторону и сказал:

— В следующие несколько месяцев главное — завоевать доверие нового руководства страны. Я на вас рассчитываю. Поддержите иорданцев. Просто сообщите нам, что для этого нужно.

Президент не бросал слов на ветер, и в следующие два года Соединенные Штаты многое сделали для процветания Иордании. Я использовал весь свой опыт, накопленный за годы службы, и задействовал все свои связи в органах исполнительной власти и Конгрессе, чтобы привлечь внимание к этой стране и поддержать интерес к помощи иорданцам в критически важный для них момент. Я не пугал короля Абдаллу возможными грядущими трудностями, но использовал любую возможность, чтобы показать, что США — надежный партнер Иордании.

Я полагал, что это полностью отвечало нашим интересам. В телеграмме, отправленной в Вашингтон вскоре после восшествия короля Абдаллы на трон, я писал: «Мы серьезно заинтересованы в прочных партнерских отношениях с Иорданией — страной, расположенной в географическом и политическом центре Ближнего Востока. Если бы у нас не было такого партнера, мы должны были бы создать его» .

Накануне похорон короля Хусейна президент Клинтон сделал публичное заявление, в котором подчеркнул, что верит в устойчивость экономики Иордании, и подтвердил, что обратится в Конгресс с просьбой предоставить стране дополнительную военную и экономическую помощь в объеме $300 млн. Он пообещал содействовать предоставлению помощи Иордании странами — членами «Большой семерки» и партнерами в Персидском заливе, в том числе принятию мер, направленных на ослабление бремени внешнего долга страны, достигавшего $7 млрд. Президент также сказал, что проработает вопрос о предоставлении дополнительной помощи с Всемирным банком и Международным валютным фондом. Президентский «вотум доверия» помог предотвратить падение иорданского динара, которого боялись чиновники в Аммане, и дал новому королю время для решения экономических проблем.

В последующие месяцы администрация США увеличила объемы льготных поставок пшеницы в Иорданию. Кроме того, были созданы новые особые промышленные зоны (ОПЗ). Товары, которые в них производились, получали свободный беспошлинный доступ на американский рынок — при условии, что доля затрат Израиля в их себестоимости составляла не менее 8%. (Примером таких товаров могли служить производимые в особой промышленной зоне на севере Иордании чемоданы и саквояжи, пластиковые ручки которых ввозились из Израиля.) К 2000 г. в особых промышленных зонах было создано около 40 000 новых рабочих мест. Были и более смелые начинания: например, мы дали Иордании отличные рекомендации, поддержав ее намерение вступить в ВТО, что и было сделано весной 2000 г. Это было первым и очень важным шагом в переговорах о заключении двустороннего соглашения о свободной торговле. В итоге Иордания стала четвертой страной мира (и первой арабской), с которой США заключили подобное соглашение.

Подписанное в октябре 2000 г. президентом Клинтоном и королем Абдаллой Соглашение о свободной торговле между США и Иорданией сигнализировало о том, что мы верим в будущее этой страны — и не только с экономической, но, в неменьшей степени, и с политической точки зрения. Для США с их несравнимо более мощной экономикой значение этого соглашения было невелико и сводилось, помимо создания прецедента, разве что к гарантиям справедливых условий конкуренции для американского бизнеса на иорданском рынке. Для Иордании, напротив, соглашение стало серьезной поддержкой — как психологической, так и практической. Благодаря Соглашению о свободной торговле и Соглашению об особых промышленных зонах экспорт Иордании в США увеличился с $9 млн в 1998 г. до более чем $1 млрд к 2004 г. Существенно возросли и объемы предоставляемой ежегодно американской помощи — с $7 млн в 1996 г. до $950 млн в 2003 г., когда Иордания заняла третье место в списке получателей американской помощи.

Между тем король Абдалла начал весьма смело и энергично действовать в своей новой роли. Он быстро развеял сомнения, связанные с отсутствием у него опыта государственного управления, и доказал, что способен не только быть лидером внутри страны, но и отстаивать ее интересы за рубежом. Молодой король понимал, что демонстрация доброй воли главами многих государств мира и региона в связи со смертью Хусейна долго не продлится. Поскольку в отличие от своего отца Абдалла был свободен от бремени последствий войны в Персидском заливе и отказа вступить в коалицию «Буря в пустыне», ему удалось навести мосты с саудовцами и кувейтцами и с легкостью установить контакты с новыми молодыми лидерами в Бахрейне и Объединенных Арабских Эмиратах. Не имея за плечами длительной истории соперничества и напряженности, определявшей отношения его отца с такими лидерами, как Хафез Асад, он укрепил связи с Сирией и другими арабскими соседями. В течение первого года пребывания на троне Абдалла посетил столицы всех стран «Большой семерки». В числе его зарубежных поездок были и два очень продуктивных визита в Вашингтон, где он продемонстрировал даже больше ловкости в окучивании Конгресса и решительности в выбивании помощи своей стране, чем Хусейн.

У себя дома Абдалла создал привлекательный образ, демонстрируя здравый смысл и природную способность объединять страну. Яркий и прагматичный молодой король взял хороший старт в строительстве отношений с большинством весьма неуступчивых лидеров истеблишмента Восточного берега реки Иордан, а его нацеленность на модернизацию произвела глубокое впечатление на многих новых представителей микроскопического, в основном инертного, консервативного и не склонного к риску частного сектора. Поскольку Абдалла более 20 лет прослужил в армии, он мог рассчитывать и на лояльность военных. Кроме того, он не чуждался популизма — желая завоевать симпатии простых людей, старался вести себя как коренной иорданец, критикуя бюрократию за ее черепашью медлительность в Эз-Зарке и других беднейших районах страны.

Принц Хасан почти не проявлял недовольства и держался с достоинством. Самих Баттихи по-прежнему возглавлял иорданскую разведку, защищая короля с тыла, но все больше стремился расширить свои полномочия. Крепкий «боевой конь» с Восточного берега реки Иордан, бывший мэр Аммана Абдуррауф ар-Равабде занял пост премьер-министра. Он не был образцовым реформатором, но зато умел ублажать истеблишмент. Консерватизм Абдуррауфа ар-Равабде отчасти уравновешивался готовностью к риску Абделькарима аль-Кабарити, который теперь руководил королевским двором и поддерживал реформаторский настрой Абдаллы. Вместе им удалось провести множество преобразований: приватизировать телекоммуникационный сектор и несколько крупных компаний, ввести законодательную защиту прав на интеллектуальную собственность, создать новый консультативный совет по экономике и реализовать масштабную инициативу в области привлечения инвестиций в сектор информационных технологий. На первом этапе своего правления король работал засучив рукава и строго спрашивал с министров за невыполнение планов и несоблюдение сроков, к чему большинство из них, мягко говоря, не привыкли.

С королем было легко и приятно общаться, и мы обычно встречались несколько раз в неделю — либо в его офисе во дворце, либо в резиденциях в Аммане или Акабе, либо на мероприятиях на разных иорданских площадках. При этом я старался не отнимать у него много времени и не злоупотреблять его вниманием. Кроме того, я стремился уравновешивать контакты с членами королевской семьи и высокопоставленными правительственными чиновниками беседами с представителями различных других слоев иорданского общества, внимательно наблюдая за процессом транзита власти, пытаясь понять, чтó идет правильно, а в каких областях могут возникнуть проблемы.

Одним из видов профессиональной деформации дипломатов является так называемый клиентит — тенденция к отождествлению интересов страны пребывания с интересами страны, которой они служат. Одним из симптомов этого профессионального заболевания является избирательная слепота — мы перестаем замечать недостатки страны, в которой работаем, чему немало способствует соблазнительная легкость доступа к власть имущим и очевидная возможность влиять на их решения. Все годы, что я работал в Иордании, я очень боялся подхватить эту болезнь, но, видимо, иногда это случалось. Как я ни старался не отмахиваться от аргументов критиков иорданской элиты и не закрывать глаза на очевидные проблемы — стагнацию экономики, коррупцию (пускай по меркам региона не очень масштабную, но достаточно серьезную), политические репрессии (не столь жестокие, как в большинстве соседних стран, но регулярные), а также институциональное доминирование органов разведки (которые были ценным партнером США в регионе и не отличались криминальными наклонностями, как в большинстве соседних арабских государств, но тем не менее доставляли массу неприятностей), — боюсь, в своих суждениях мне не всегда удавалось сохранять полную объективность, не обходя острых углов. Но в период транзита власти от Хусейна к Абдалле слишком многое было поставлено на карту для США и, учитывая, что в регионе недостатки были относительны, а успехи редки, я не сомневался в значимости нашей поддержки Иордании.

В одной из телеграмм, отправленных в Вашингтон в начале 2000-х гг., я писал: «Если бы год назад, когда король Хусейн был при смерти, кто-нибудь спросил иорданцев, как их страна будет жить без него, лишь немногие из них предсказали бы впечатляющие успехи короля Абдаллы, которого они тогда почти не знали, в области экономических реформ и региональной дипломатии». Без преувеличения можно сказать, писал я далее, что Абдалла «за последние полгода сделал для структурных преобразований иорданской экономики больше, чем Хусейн за предшествующее десятилетие». Однако я предупреждал, что самое трудное ждет страну впереди, и указывал, что если Абдалла «намерен не обмануть ожидания и превратить достижения первого года своего правления в устойчивый успех Иордании, ему придется продемонстрировать реальные результаты структурных экономических реформ, попытаться сделать закоснелую политическую систему более открытой, а также заложить фундамент для защиты иорданских интересов в долгосрочной перспективе, учитывая, что регион в целом находится на пороге глубоких изменений» .

Несмотря на успехи короля в развитии отношений с соседями, Ближневосточный регион по-прежнему оставался форменным гадюшником. Более чем за десятилетие до «арабской весны» здесь начали быстро, хотя пока и не очень заметно, формироваться новые социально-экономические силы. В телеграмме, отправленной в Вашингтон в апреле 2000 г., я утверждал, что «глобализация, технический прогресс и растущая доступность независимых СМИ только усилят давление на устаревшие авторитарные режимы, превалирующие в арабском мире, — даже на такие относительно толерантные и цивилизованные, как хашимитская монархия» . В краткосрочной перспективе Иорданию ожидали столкновения с ближайшими соседями со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями. Прежде всего это относилось к Ираку, где правил Саддам Хусейн, серьезно пострадавший во время войны в Персидском заливе, но все еще остававшийся угрозой для Иордании и хрупких отношений между израильтянами и палестинцами на другом берегу реки Иордан.

* * *

С момента окончания войны в Персидском заливе весной 1991 г. Соединенные Штаты постоянно предпринимали не слишком успешные усилия, нацеленные на сдерживание Саддама Хусейна, защиту курдов и предотвращение угроз со стороны Ирака для его ближайших соседей. Недешево обходилось и поддержание бесполетных зон над севером и югом Ирака, установленных Советом Безопасности ООН. В соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН была также создана Специальная комиссия ООН (ЮНСКОМ), в функции которой входил контроль над соблюдением Саддамом Хусейном установленных мандатом Совета Безопасности ООН обязательств по уничтожению всей оставшейся инфраструктуры и запасов оружия массового поражения, а также баллистических ракет дальностью более 90 миль. Аналогичные функции в области ядерного оружия были возложены на Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). Кроме того, продолжали действовать строгие экономические санкции, нацеленные на принуждение Саддама к исполнению требований ООН.

Естественно, управлять этим громоздким механизмом становилось все труднее. На начальном этапе пребывания Клинтона у власти Саддам организовал в Кувейте неудачную попытку покушения на бывшего президента Джорджа Буша–старшего. Клинтон ответил ракетными ударами по Ираку. В последующее годы Саддам эпизодически угрожал американскому самолету, контролирующему бесполетные зоны, а США принимали ответные меры. Американцев возмущала тактика «обмана и отступления», которую иракцы практиковали в отношении инспекторов ЮНСКОМ: вначале они долго отказывали им в доступе на военные объекты, затем под давлением шли на незначительные уступки, а потом вся безумная процедура повторялась сначала. Восемь крупных объектов, включающих более тысячи зданий, Саддам объявил президентскими дворцами, не подлежащими контролю. Чтобы наказать Саддама за несговорчивость, в декабре 1998 г. США начали операцию «Лис в пустыне» — серию бомбардировок и ракетных ударов по иракским объектам.

Иордания оказалась в трудном положении, подвергаясь давлению сразу с нескольких сторон. Абдалла был вынужден учитывать целый ряд разнонаправленных требований. Прежде всего страна серьезно зависела от льготных поставок иракской нефти, на которые США и Совет Безопасности ООН закрывали глаза, и эта зависимость усиливалась, поскольку цены на нефть в конце 1990-х гг. росли. Кроме того, Ирак оставался важным, практически незаменимым рынком для дешевых иорданских товаров, особенно фармацевтических препаратов. Наконец симпатии простых иорданцев в основном были на стороне Ирака, они росли в силу гуманитарных последствий санкций и усиливающегося неприятия американской политики в регионе в целом.

Король Абдалла не питал иллюзий относительно Саддама. Он продолжал практику негласного обмена информацией об Ираке с США и поддерживал наши силы, контролирующие закрытые для полетов зоны. Но он не мог позволить себе прямого противостояния Саддаму, поскольку оно привело бы к разрушительным экономическим и внутриполитическим последствиям. Другие страны Персидского залива, возможно, могли бы поддержать Абдаллу, предложив ему льготные поставки своей нефти и тем самым освободив его от нефтяной зависимости от Ирака, но из-за старых обид на Иорданию, связанных с занятой ею позицией в отношении войны в Персидском заливе, и других давних счетов никогда не пошли бы на это. Абдалла был в безвыходном положении.

Личные встречи Абдаллы с иракскими лидерами все эти годы были для него тягостными, а иногда даже обескураживающими. Некоторые особенности их поведения повергали его в шок. Он как-то рассказал мне об одном особенно диком случае. За несколько лет до этого, в конце 1980-х гг., король Хусейн послал Абдаллу и его младшего брата принца Фейсала в Багдад, чтобы те познакомились с сыновьями Саддама — Удеем и Кусеем. Удею тогда было 20 с чем-то лет, и он еще не успел прославиться «подвигами», которые начал совершать в более зрелом возрасте, когда регулярно выставлял напоказ ручных львов в своем багдадском дворце, избивал игроков иракской сборной по футболу, если те проигрывали матчи, и похищал и насиловал приглянувшихся ему студенток университета. Кусей вроде бы не проявлял таких наклонностей, но тоже постепенно завоевывал репутацию достойного сына своего отца в том, что касалось коварства и жестокости.

На второй день пребывания Абдаллы и Фейсала в Ираке хозяева пригласили их покататься на лодке по большому водохранилищу под Багдадом. Гости, рассчитывающие провести день тихо и спокойно, были потрясены, когда Удей, большой любитель острых ощущений, вдруг вытащил гранатомет и с расстояния несколько десятков метров выпустил несколько очередей в сторону своих охранников. Никто не пострадал, но Удей, казалось, вовсе не думал о последствиях — он просто развлекался. Абдалла и Фейсал пришли в ужас. Как выразился Абдалла, «у меня сложились хорошие отношения со многими лидерами моего поколения в регионе, но Удей не относится к их числу» .

Став королем, Абдалла все больше беспокоился о том, какую политику будут проводить США в отношении Ирака. Он сильно сомневался, что Закон об освобождении Ирака — заявление Конгресса, утвержденное в качестве закона президентом Клинтоном в конце осени 1998 г., — был чем-то большим, чем просто попыткой выдать желаемое за действительное. В соответствии с этим законом целью США должна была стать смена режима в Багдаде, но Абдалла не видел за риторикой стратегии воздействия на Саддама, зато усматривал множество сопутствующих рисков для Иордании. Многих видных деятелей иракской оппозиции, высланных из страны, он считал если не мошенниками, то в лучшем случае наивными дурачками. Особенно едко он отзывался об Ахмаде Чалаби, который за 10 лет до этого сбежал из Иордании, где возглавлял один известный местный банк, потому что его обвинили в растрате.

В 1999 и 2000 гг. Абдалла с растущим беспокойством пытался убедить меня в том, что западная политика санкций вредит лишь самому Западу. В частности, программу ООН «Нефть в обмен на продовольствие», нацеленную на облегчение тяжелого положения простых иракцев, Саддам успешно использовал в целях укрепления своей власти. В конце 2000 г. Абдалла сказал мне, что «вероятность гибели Саддама вследствие падения метеорита куда выше вероятности падения его режима в результате санкций» .

На завершающем этапе пребывания администрации Клинтона у власти король продолжал настаивать, что Соединенные Штаты не вредят, а помогают Саддаму, делая из него жертву и позволяя ему использовать все более напряженную ситуацию в регионе. Он убеждал Вашингтон отказаться от экономических санкций, приводящих к губительным последствиям для гражданского населения, и усилить меры, направленные на недопущение импорта вооружений и товаров двойного назначения. У этих так называемых умных санкций были очевидные недостатки, поскольку доходы от неограниченных продаж нефти Саддам мог использовать для укрепления своего режима, но Абдалла утверждал, что иракский правитель все равно так или иначе усиливает свою власть и Соединенные Штаты должны перехватить у него инициативу. Говоря так, Абдалла, разумеется, исходил из интересов Иордании, но это не значит, что он ошибался.

* * *

Наиболее серьезные вызовы для Иордании возникали на восточном направлении, однако и проблемы обеспечения безопасности на западе становились предметом острого беспокойства. Во время той же встречи с Абдаллой в апреле 2000 г., когда мы говорили о санкциях против Ирака, король выразил растущую озабоченность второй интифадой — восстанием палестинцев, спровоцированном посещением Ариэлем Шароном Храмовой горы в Иерусалиме за несколько недель до этого. Абдалла сказал, что Саддам использовал безобразный спектакль на Западном берегу реки Иордан, чтобы отвлечь внимание от Ирака, ослабить давление на него и усилить недовольство американской политикой в регионе. Иордания оказалась в центре всех этих проблем — как политически, так и географически. Позже в тот же день я отправил в Вашингтон телеграмму, в которой вновь указал на то, что мне было совершенно очевидно: «Важно сделать шаг назад и трезво оценить ущерб, нанесенный разворачивающейся на другом берегу реки трагедией таким относительно умеренным странам, как Иордания, которые сегодня не являются точками экономического роста в регионе» .

Когда король Абдалла взошел на трон, ситуация на другом берегу реки Иордан не выглядела столь угрожающей. Подписание «Меморандума Уай-Ривер», столь героически поддержанное его отцом, было последним маленьким шажком на пути к достижению двусторонней договоренности, предусмотренной соглашениями с Осло 1993 г. Процесс шел трудно, постоянно прерывался, но к началу 1999 г. Палестинская национальная администрация во главе с Ясиром Арафатом в той или иной степени контролировала около 40% территории на Западном берегу реки Иордан и большую часть сектора Газа. В мае того же года лидер лейбористской партии Израиля Эхуд Барак победил на выборах и отстранил от власти лидера партии «Ликуд» Биби Нетаньяху, которому не особенно доверяли ни Абдалла, ни его отец.

На начальном этапе пребывания у власти Барака был установлен новый срок завершения переговоров о постоянном статусе Западного берега реки Иордан и сектора Газа — сентябрь 2000 г., очередная дата в ряду постоянно отодвигавшихся после подписания соглашений с Осло сроков. Но прежде Барак решил сосредоточиться на переговорах с Сирией. Ему не нравился инкрементализм процесса Осло, который, по его мнению, максимизировал внутриполитические затраты Израиля, суля при этом минимальный стратегический выигрыш. Усилия на сирийском направлении, напротив, давали возможность добиться более значительных стратегических преимуществ, устранив более серьезную угрозу безопасности в лице режима Асада, а заодно создать инструмент давления на Арафата на последующих переговорах. Поскольку состояние здоровья Хафеза Асада вызывало все больше вопросов, Барак считал крайне необходимым прощупать возможность заключения соглашения с Сирией.

Разумеется, палестинцам не понравилось, как Барак расставил приоритеты. Они вели переговоры уже много лет и ясно давали понять, что твердо намерены достичь соглашения. Израиль же решил сосредоточить внимание на соглашении с Асадом, который для этого пальцем о палец не ударил. Короля Абдаллу это тоже возмутило. Хотя он поддержал израильско-сирийское соглашение, для будущего Иордании куда большее значение имело двустороннее соглашение между израильтянами и палестинцами. Создание независимого палестинского государства на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа усилило бы чувство национальной идентичности иорданцев, проживающих на другом берегу реки Иордан, способствуя объединению населения Восточного берега реки Иордан и иорданцев палестинского происхождения, которого отец Абдаллы добивался в течение почти полувека. Это также сулило бы Иордании более серьезные экономические возможности, чем скудные плоды израильско-иорданского мирного договора 1994 г. Тем не менее Абдалла сделал все, что было в его силах, чтобы поддержать сирийско-израильские переговоры, в надежде, что их успех ускорит заключение израильско-палестинского соглашения.

Абдалла посетил Дамаск в апреле 1999 г., через два месяца после неожиданного появления Асада на похоронах короля Хусейна. Сирийский президент довольно оптимистично оценивал возможность улучшения отношений с Иорданией, включая решение щекотливого вопроса о водных ресурсах, в котором Сирия занимала более выигрышную позицию, контролируя истоки рек Иордан и Ярмук. В ходе визита Абдалла провел также много времени с сыном и будущим преемником Асада Башаром. На первый взгляд, между Абдаллой и Башаром было много общего. Обоим не было и сорока, оба были представителями нового поколения арабских лидеров. У обоих был опыт неожиданного возвышения — старший брат Башара Басиль погиб в автокатастрофе, а Абдалла стал наследником престола, когда его отец на смертном ложе изменил порядок престолонаследия. Оба считали себя сторонниками модернизации, хотя самооценка Башара была несколько завышена — он всего лишь провел год в Лондоне, где учился на офтальмолога, и возглавлял Сирийское компьютерное общество, которое могло считаться питомником инноваций лишь постольку, поскольку это дозволялось репрессивным режимом Асада.

Башар пригласил короля в Латакию, главный оплот алавитов на Средиземном море, и несколько часов возил его по городу. Они обсуждали дела в регионе и мировые проблемы. Король был несколько шокирован удивительной наивностью Башара, который спросил Абдаллу, как тот переносит смену часовых поясов, пояснив, что самые долгие перелеты, которые он когда-либо совершал, были полетами до Лондона и обратно. Король сказал, однако, что считает Башара способным отказаться от косных, консервативных подходов своего отца и довести до логического конца любой прогресс, которого удалось бы добиться на переговорах с израильтянами. Несколько лет спустя король с сожалением признался мне, что «это было всего лишь первое и, как оказалось, обманчивое впечатление».

В январе 2000 г. США принимали израильскую и сирийскую делегации в Шефердстауне, Западная Вирджиния. Израильскую команду возглавлял Барак, сирийскую — министр иностранных дел Сирии Фарук Шараа, который за 10 лет, прошедшие с тех пор, как он испытывал терпение Джима Бейкера в Мадриде, не стал более гибким и сговорчивым. Переговоры тянулись почти 10 дней, прорывов не было. Последней, самой серьезной попыткой добиться соглашения стала встреча Клинтона в конце марта в Женеве с Хафезом Асадом, состояние здоровья которого быстро ухудшалось. Не будучи убежден, что Барак когда-либо пойдет на полное возвращение сирийской территории, оккупированной с войны 1967 г., Асад отказался идти на возобновление переговоров с израильтянами. Усилия на сирийском направлении исчерпали себя.

После этого Барак и Клинтон решили вновь сосредоточиться на переговорах с палестинцами. Подталкиваемый Бараком Клинтон, надеявшийся увенчать свою работу на посту президента палестино-израильским мирным соглашением, решил пригласить Арафата и Барака в Кэмп-Дэвид, где более 20 лет назад Джимми Картер добился выдающегося успеха на переговорах с Садатом и Бегином. Это была рискованная игра. Позиции израильтян и палестинцев по вопросу о том, какая часть территории на Западном берегу реки Иордан должна быть возвращена, серьезно расходились, а разногласия по Иерусалиму и праву на возвращение палестинских беженцев были еще глубже. Арафат боялся, что его обвинят в провале переговоров, и понимал, насколько глубоко разочарование палестинцев, вызванное обманутыми надеждами и отсутствием подвижек за годы, прошедшие с переговоров в Осло. Всегда стремящийся избегать риска на переговорах, он приехал в Кэмп-Дэвид с большой неохотой, в основном из-за своих политических инвестиций в Клинтона и его администрацию. К тому же он, как обычно, был убежден, что в случае необходимости сумеет выкрутиться из любой сложной политической ситуации.

Для короля Иордании это был очень неудачный расклад. Абдалла сидел на троне меньше двух лет и прекрасно понимал, что пока не пользуется таким авторитетом, как его отец, но в то же время сознавал, насколько важную роль может играть на мировой арене Иордания, занимающая уникальную позицию, обусловленную возможностью строить нормальные отношения со всеми тремя ключевыми игроками — палестинцами, израильтянами и американцами. Опыт Кэмп-Дэвида разочаровал его. Отчасти по вполне понятным причинам, отчасти вследствие ошибочного подхода американская команда в Кэмп-Дэвиде более двух недель, пока продолжались напряженные переговоры, держала двери уединенной президентской резиденции плотно закрытыми. О ключевых арабских игроках, которые, возможно, могли бы воздействовать на Арафата, вспомнили слишком поздно, а если с ними и консультировались, то чаще всего задним числом и не посвящая их в подробности.

Например, однажды, ближе к концу переговоров, Абдалле позвонил из Кэмп-Дэвида один высокопоставленный американский чиновник и попросил короля помочь убедить палестинцев проявить больше гибкости по вопросу об Иерусалиме. При этом он не обрисовал ситуацию и не сказал, чего мы добиваемся и как далеко продвинулись. К своему стыду, я тоже не смог предоставить королю более подробную информацию. Этот дипломатический конфуз, однако, мало что значил по сравнению с главной проблемой: несмотря на титанические усилия президента Клинтона и беспрецедентный прогресс в сложном вопросе о территориях и еще более сложном вопросе об Иерусалиме, обе стороны оказались в тупике. В Кэмп-Дэвиде они продвинулись дальше, чем на каких-либо других предшествующих встречах, но в конечном счете соглашение так и не было подписано, и участники процесса расстались очень недовольные друг другом.

Принимая во внимание ослабление внутриполитических позиций Барака, США, несмотря на данные ранее палестинцам обещания, по окончании переговоров обвинили Арафата в провале саммита в Кэмп-Дэвиде. Вследствие растущего недовольства простых палестинцев посещение Шароном Храмовой горы в конце сентября вызвало взрыв общественного негодования, и следующий виток насилия привел к новому палестинскому восстанию. Я сопровождал короля Абдаллу на встрече в Шарм-эш-Шейхе, куда президент Мубарак пригласил также Барака, Арафата и Клинтона, чтобы попытаться найти способ ослабить насилие. Все усилия оказались бесплодными. Израильтяне, желая доказать палестинцам, что насилие не приведет ни к каким положительным политическим результатам, часто отвечали на его вспышки непропорционально. Арафат, всегда тонко чувствующий настроения простых людей и не стесняющийся поощрять насилие, если это не мешало ему оставаться политическим шпрехшталмейстером, зачастую вел двойную игру.

Наш посол в Египте Дэн Керцер и я были глубоко обеспокоены таким развитием событий. В течение нескольких следующих месяцев мы предприняли необычный шаг — отправили в Вашингтон три совместные телеграммы. Мы считали себя обязанными донести до руководства наши соображения и повлиять на перспективы переговорного процесса, так сказать, извне, если уж не могли сделать этого изнутри, непосредственно на переговорах. Последнюю, третью телеграмму мы послали в декабре:

Как это видится из Каира и Аммана, участие США в мирном процессе и наша политика в регионе в целом продолжают развиваться в совершенно неверном направлении. В то время, как наши интересы все чаще становятся объектом тщательного изучения и критики, мы ведем себя пассивно, лишь отвечая на нападки, и занимаем оборонительную позицию. Нет никакой гарантии, что более смелый, энергичный подход США предотвратит ослабление наших позиций, но ясно одно: если мы не вернем себе инициативу, ситуация станет намного хуже.

Очевидно, что мы заинтересованы в том, чтобы остановить дрейф в сторону роста насилия, вернуть доверие к США, привлечь внимание к возможностям, создаваемым политическим процессом, и в течение следующих почти двух месяцев сделать все от нас зависящее для подписания рамочного соглашения. Менее очевидно другое: как именно это сделать. Один из вариантов состоит в том, чтобы поддержать Барака. Это может послужить его тактическим интересам, какими они ему видятся в данный момент. Но не очень понятно, отвечает ли это нашим интересам. Есть и другой вариант: посмотреть, можем ли мы добиться от палестинцев более ясного понимания того, как далеко они готовы пойти именно сейчас, и на основании этого предложить подход Бараку. Однако маловероятно, что Арафат будет искренен с нами в этом вопросе, и хотя недавние усилия Египта и Иордании в отношении палестинцев сыграли положительную роль, не совсем ясно, могут ли они стать реальной отправной точкой.

Поэтому нам ничего не остается, как говорить всем участникам процесса горькую правду, лежащую в основе любого устойчивого политического решения. Как мы пытались показать в двух наших предыдущих телеграммах, для того, чтобы добиться результатов, которых мы так упорно добивались целые восемь лет, потребуются политическая воля и готовность объявить независимость нашей политики .

Главная наша рекомендация состояла в том, чтобы «четко сформулировать "видение Клинтона" в отношении мирного процесса». Мы утверждали, что «у нас есть уникальная, но нереализуемая возможность использовать в своих интересах такой великолепный актив, как личная репутация и доказанная верность президента США своим обязательствам. За эти годы он сумел завоевать доверие всех участников процесса, и теперь пришло время использовать это преимущество. Клинтон мог бы кратко обрисовать свое видение того, чтó, по его мнению, потребуется от палестинцев, израильтян и арабских стран для достижения прочного мира. Президент должен быть готов сказать каждой из сторон то, чтó она не хочет слышать. Только так можно выработать сбалансированный и убедительный подход к решению проблемы».

Ни Белый дом, ни Государственный департамент, видимо, не нуждались в наших телеграммах, чтобы сформулировать так называемые «Параметры Клинтона» — прорывные предложения президента США по всестороннему урегулированию арабо-израильского конфликта, представленные участникам процесса в конце декабря и обнародованные в следующем месяце, незадолго до того, как президент Клинтон оставил свой пост. Но было уже слишком поздно — президентский срок Клинтона подходил к концу, и разногласия между сторонами нарастали. Насилие уничтожило плоды политического прогресса, достигнутого за последние 10 лет.

* * *

Как и всех нас, короля Абдаллу беспокоила патовая ситуация на переговорах, резкое ухудшение палестино-израильских отношений и рост насилия. Как-то раз, когда мы долго беседовали с ним в один из январских дней 2001 г., он сказал:

— Вообще-то я оптимист, но сейчас я очень обеспокоен. Меня пугает направление, в котором дрейфует наш регион. Люди становятся все более злыми и жестокими, и я не знаю, что с этим делать .

Мне нечего было ему возразить. В телеграмме, отправленной в Вашингтон пару месяцев спустя, я указал и на другие тревожные симптомы: «Иорданцы проявляют все больше признаков раздражения. Их серьезно беспокоит рост насилия на Западном берегу реки Иордан и возмущают политические шаги США, которые, как они считают, не просто несбалансированны, но явно носят антиарабскую направленность. Кроме того, вызывают недовольство скудные практические результаты экономической реформы» .

Я занимал пост посла США в Иордании уже почти три года и тоже был обеспокоен — не тем, как Абдалла управлял своей страной, а проблемами, с которыми она сталкивалась, и неизбежными возможными изменениями в нашей политике, связанными с приходом новой администрации. Эти изменения имели неожиданные серьезные последствия лично для меня. Новый госсекретарь президента Буша-младшего Колин Пауэлл примерно через неделю после своего назначения позвонил мне и предложил стать его помощником по делам Ближнего Востока.

Никого из своих начальников я не уважал так, как Пауэлла, и я с восторгом предвкушал внешнеполитические успехи, которые должны были быть достигнуты под его руководством. Не меньшее уважение я испытывал и к Ричу Армитиджу, который занял пост первого заместителя госсекретаря. Я был совершенно уверен в своем знании региона и стоящих перед ним важнейших политических проблем, но сильно сомневался, что смогу успешно справиться с управленческими и политическими задачами, которые предстояло решать руководителю одного из крупнейших бюро Госдепа. К тому же я не знал, какова будет ближневосточная политика новой администрации, и боялся, что нам предстоит плавание по самым опасным водам бурного моря этого неспокойного региона.

Однако я не мог сказать «нет» Колину Пауэллу и отказаться занять столь важный пост в столь важный момент. Я сразу же принял предложение и попросил только о двух вещах: дать нам с Лисой и дочерями возможность оставаться в Иордании почти до конца учебного года (впрочем, учитывая длительную процедуру моего утверждения в новой должности Сенатом, я и так пробыл бы там достаточно долго) и предоставить право самостоятельно выбрать своих заместителей.

За эти годы я понял, что ключевое значение для успеха руководителя имеет его умение окружить себя более умными и знающими людьми, чем он сам. Именно это я и постарался сделать, узнав о назначении на пост главы Бюро по делам Ближнего Востока. В начале 2001 г. я провел кучу времени у телефона, обзванивая из Аммана трех самых квалифицированных арабистов, которых я знал, чтобы пригласить их на работу в Бюро. Все они, как и я, были послами в странах региона. Джим Ларокко, посол США в Кувейте, согласился вернуться в Вашингтон и занять пост моего первого заместителя. Дэвид Сэттерфилд, наш посол в Бейруте, с которым мы когда-то работали скромными помощниками по кадрам под началом Дика Мерфи, также с готовностью принял мое предложение. Дольше всех пришлось уговаривать Райана Крокера, возглавлявшего наше посольство в Дамаске. Райан был одним из лучших работников, каких я когда-либо знал. Он ни за что не хотел променять опасности и проблемы Ближнего Востока на мелкие интриги и бюрократические козни Вашингтона. Но в конце концов его тоже удалось уговорить. Когда я уже почти сдался, он сам позвонил мне из Дамаска.

— Я присоединюсь к вам в Аламо, — сказал он, по своему обыкновению, лаконично.

В апреле Сенат утвердил меня в новой должности, и пришло время приступить к работе. Перед отъездом в Вашингтон король и королева пригласили нас с Лисой провести с ними выходные в Акабе. Мы провели в Иордании три чудесных года, и я сказал королю, что был очень рад возможности поработать с ним и что Иордания всегда будет много значить для меня и моей семьи.

— Никто из нас не ожидал всего того, чтó на нас обрушилось, — ответил король. — Я горжусь тем, чтó мы сделали вместе. Вы тоже можете этим гордиться.