Точка на карте, пахнущая чаем

Ее знали совершенно все – водитель такси ее знал, в магазинчике на углу, где Митя попросил воду – тоже ее знали: зашедший с Митей таксист сказал что-то на хинди – ее имя в середине фразы, хозяйка скривилась, замахала сухой рукой – она была здесь должна, деньгами должна и продуктами; Митя путался в мелких американских долларах, выкладывал на прилавок – доллары к долларам, пятерки – к пятеркам.

Она должна была пареньку у магазина – за разбитое крыло мопеда, трем лендлордам – по нисходящей, от целого этажа у пляжа, до конченого клоповника возле горы и с общим туалетом. За время, пока она была здесь, деревня вывернулась, приросла к ней – пустыми обещаниями, долгами, мелкой ложью, в которую, возможно, она верила сама, а может быть – нет, Митя никогда не был уверен. Она должна была чешским мальчишкам на пляже – за уроки хождения по канату, в баре в долг не давали, но она должна была им зонтик. Митя штопал эту дыру – дешево, все дешево – там десять долларов, там полсотни – спасибо, господи, что взял деньгами.

И она опять варила этот дикий чай, и Митю било белое, незамутненное бешенство, потому что она делала то, что было совсем нельзя, и так, как это было делать вовсе нельзя, – ложь, беспорядок, невыполненные и невыполнимые обещанию. Самообман. Он приходил, стоял на пороге, говорил гадости дрожащим голосом и уезжал обратно – в город; в деревню ездил каждый день: первые три дня полицейского не было – на празднике у родственников. Потом полицейский уже был, но Митю не принял – набивал цену. Потом они сели, полицейский держал гневное лицо, угрожал ей тюрьмой, потом не выдержал и улыбнулся, протянул руку – «Суреш». Справка обобщилась совсем недорого, настоящая справка, они проехали по всем лендлордам, везде взяли подписи, только регистрацию Суреш поставил задним числом – и все.

В Мумбаи был отель – рядом с посольством, чтобы далеко не ходить, и консул приятный, справку сделали за два дня – штраф уже в аэропорту и самолет. Митя попросил разные места, сидел впереди, чтобы выйти раньше нее и не видеть вовсе; где-то над Афганистаном – самолетик полз по карте мимо квадратика «Кабул», стюардесса принесла отвратительно пахнувший благовониями стаканчик – «вам просили передать».

Митя молча покачал головой, но встал, посмотрел назад – всего несколько рядов от него – там уже смеялись, передавали друг другу чай, кто-то лежал с закрытыми глазами и очень важным видом – наверное, после акупунктуры, салон свернулся вокруг нее, как та деревня: с кем-то подружилась, кому-то дала мантру от боязни полетов, какого-то ребенка научила уже, наверное, складывать журавликов из инструкции по эвакуации. Наверняка уже набилась ехать с кем-из аэропорта.

Через год с небольшим был Непал, но не деревня, а меленький смешной городок – перевалочная база для треков на Аннапурну, и опять была просроченная виза, и долги, всегда бесконечные долги; просроченная виза и злые потные полицейские. Потом была деревушка на Памирском тракте; серьезные бадахшанцы брали его деньги, смотрели на него и мимо него – на горы и мутный Пяндж внизу; и с визой в этот раз была реальная проблема – пограничная зона и Афганистан на той стороне. А еще везде был чай – в Бадахшане он пах местной травой и неизбежными пряностями; в Непале – только пряностями и чуть-чуть – плохой местной водой.

Потом был перерыв несколько лет – много. И – целый остров, настоящий, хотя и крошечный: с тремя дайв-станциями, отелями и пыльной площадью. Мите казалось, что островок похож на жемчужину: бесчисленные, слой за слоем, истории вокруг всех раздражающей песчинки. Кроме бесконечных долгов – денежных и все прочих, тут был еще детектив с тем, кто кого и чем заразил. Она встречала Митю прямо на пляже, а островитяне стояли у нее за спиной плотным полукругом, как будто вот прямо здесь и сейчас собрались ее сжечь, если бы не Митя на лодке с нарисованными глазами. Неприличная история разрешилась удивительно просто – опять деньгами, сама она лечиться не стала бы, конечно, – мантры и остеопаты, но Митя растер две таблетки мегациллина прямо в крошечный чайник с благовониями.

Потом прошел еще год – и это был Бутан, а потом еще и еще – с перерывали на несколько лет – и без. Точка на карте – пахнущая чаем, пахнущая мускатом и имбирем, мелкие долги, крупные долги, взятки – место, где каждый ее знает, где она к каждому приросла – заняв денег, вылечив от многолетней мигрени, переспав, разозлив или влюбив в себя.

Митя следит, как струйки бегут по стеклу – осень, ветер с дождем бьет в стеклянную стену номера, за струйками, завесой дождя и облаками прячется солнце, и новомодный отель поворачивается за ним вслед – десятками этажей, бассейнами и вертолетной площадкой, ловит солнечными панелями невидимые лучи. Мите пятьдесят три, у него интересная работа, и еще лет двадцать он легко сможет путешествовать часто и много, будут и проекты, и страны. У Мити с женой – трое детей, у них есть яхта и крошечный летний домик – в Сицилии. У Мити нет никаких специальных причин лететь куда-то и выручать быстро стареющую женщину, которая ему – совсем никто и которая за сорок лет не нашла для себя ничего – ни дома, ни семьи. Каждый раз, раздавая мелкие смешные долги, успокаивая и подкупая по мелочи иммиграционных чиновников, Митя делает это не из жалости или долга. Или из любви – нет. Это болезненное почти чувство – чувство мальчишки, который раньше времени отрывает пластырь – чтобы вместо противной размякшей тряпки и мокрой гадости под ней получилась розовая кожа с крошечными бусинками крови – чистая, чувствительная, честная.

Знаешь, – говорит Митя в телефон, – я тебя видел один раз, на физкультуре. Пашка и Сашка закинули к вам в раздевалку мой ранец; я ждал в коридоре, чтобы девчонки вышли. Стало тихо – зашел тихонько к вам. Ты стояла спиной к двери, меня ты не видела; почти голая – только белые трусики, а из окна – там были такие узкие окна из стеклоблоков, помнишь – из окна на тебя падал сверху мягкий такой свет. Я сразу отвернулся и убежал во двор, там пятый класс играл в футбол, они казались огромные такие, и игра была настоящая, большая и злая, не как у нас. Когда вернулся – тебя не было, мой ранец валялся прямо по середине, кто-то перевернул его, вытряхнул все, разбросал, даже ручки вытащил из пенала зачем-то – они валялись по всей раздевалке – и ничего не пропало, я все собрал.

Дождь хлещет в стекло; в телефоне слышно, как далеко – тысячи километров на юг – тихонько звякнула крышечка заварочного чайника.