Сценка у фонтана

Небольшая компания старых друзей заняла столик у фонтана. Весна, длинные тени тянутся через улицу к небольшому зеленому скверу, вода разбрасывает веселые зайчики по стене старого медресе, в котором, как заявляет двуязычный плакат на заборе аккуратной стройки, будет частный дом престарелых.

* * *

Все новости были уже рассказаны: Стив и Тина купили заброшенный B&B на сицилийском маленьком острове, мне собрали почти все кости, но я еще пищу в каждом аэропорту, Мишина и (как-там-его-жену) дочь Машка открыла на паях с двумя бойфрендами театральную студию. Нам принесли кофе. Я следил за солнечными зайчиками и глотал слюну, ожидая божественный момент, чтобы сделать глоток, и кто-то из нас сказал: «что-то-что-я-не-расслышал Кристина что-то-что-я-не-расслышал». И все засмеялись. И мне расхотелось пить кофе.

Кто засмеялся первый, было непонятно, так что под раздачу попал Лешка. Балбес ты, – сказал я ему. – Только ржешь, как лошадь. Лешка, конечно, и не подумал обижаться, но ответил мне, что я сам лось. Все замолчали. Было ясно, что мне нужно выговориться, и этого не уже избежать.

В нас всех вместе взятых было меньше, чем у Кристины в мизинце на ноге. Не таланта, нет, не способностей – чего-то иного. Магии, умения видеть чудо, умение дарить это видение, делиться, когда оно рождается в душе. Первый курс, все были гении, и она – ярче всех. Кристина запросто дружила со старшими курсами: с мэтрами, которые уже печатались, она пила дешевое вино и снисходительно целовалась на скамейке. На обороте экзаменационного билета писала не относящиеся к делу тексты, которые работали как заклинания: две группы видели, как дружно ненавидимый преподаватель старославянского поставил ей зачет, просто прочитав абзац про запах дыма в осеннем парке. Поставил и, как говорит легенда, спрятал испорченный билет во внутренний карман серого пиджака.

Потом она пропала и появилась зимой, уже с Близнецами Старшими. Откуда они, мы так и не узнали. То есть ясно – откуда, но кто был их отцом – нет, никогда. Кристина все так же творила чудеса, как дышала, и заняла две комнаты в общаге, просто улыбнувшись коменданту. А потом ее внезапно не восстановили. Это казалось шуткой, и все смеялись, потому что Кристине удавалось все и всегда – все, чего бы она ни захотела. Однако как-то быстро и всерьез ее и Близнецов Старших выселили из общежития, она долго кочевала от одних друзей к другим и потом уехала обратно к маме – в эту немыслимую дыру вроде Йошкар-Олы или Ашхабада.

Все молчали, и никто не хотел смотреть мне в глаза. Вот вы ржете, – продолжил я, – а я знаю, что было дальше.

Она вернулась в родной город, как астронавт, как Колумб, открывший все Америки на свете. Близнецы Старшие, да, но с ними сидела бабушка, а у Кристины были проекты. Она открывала на паях с узбекской мафией студию, специализирующуюся на дизайне мифов, вела программу с миллионным бюджетом для ЮНИСЕФ, словом – в маленьком болоте ее родного города она была самой большой лягушкой. Правда очень недолго, год, может быть – два. Ну, или три. Ни один из проектов никогда не взлетел по-настоящему. В этой жизни (это предложение я произнес с нажимом, потому что оно было спорным) мало таланта, мало харизмы. Нужно что-то уметь, а Кристина не умела почти ничего – как-то не успела научиться. Режиссеры с пеной у рта объясняли, что «это не сценарий, это что угодно, но не сценарий. Офигенный текст, правда, охренеть просто можно, какой текст, но нужен-то сценарий!» Вежливые сотрудники ЮНИСЕФ несколько раз пытались загнать Кристину на курсы по управлению проектами и потом выгнали с треском.

Было много, очень много стартов, понимаете. С Кристиной оставалось самое главное – умение верить в невероятные вещи, дарить эту веру, вести людей за собой в прекрасные воображаемые миры. Именно поэтому ее так легко – без собеседований и резюме, брали куда угодно: за пять минут Кристина могла убедить и себя и собеседников в том, что она и есть – самый лучший в мире специалист по продвижению женских брендов одежды. Или по написанию рекламных концепций. Или по управлению лагерями для детей-беженцев (вот этот последний проект окончился на самом деле печально). Тем не менее, Кристина уверенно катилась вниз. Работу ей предлагали все реже и реже. Мама отказалась сидеть с Близнецами Старшими: в доме не было денег, не было вовсе – даже на еду, и мама работала. Кристина занимала у друзей, искренне веря, что именно занимает, а не просто просит – и друзья все меньше и меньше давали ей эти деньги: они-то видели, что она обманывает и их и себя.

Близнецы росли и, конечно, не могли пойти в обычную школу: они должны были учиться только по волшебной методике, которую волшебный западный гуру продвигал в Европе и немножко в Америках. Кристининой магии хватило даже на то, чтобы гуру со свитой приехал в их немыслимую дыру – открывать эту школу. Школа под руководством Кристины продержалась ровно один семестр. Друзья уже давно отводили взгляды. Работу никто не предлагал. Мама выставила Кристину за дверь (однако готова была принять Близнецов Старших без мамы). Кристина снимала квартиру за квартирой: каждый новый домохозяин мгновенно верил в то, во что верила она сама: да, денег на аванс нет, но они будут – буквально завтра. Кристина улыбалась, Близнецы Старшие носились вокруг, осваивая новую территорию, хозяева улыбались в ответ – и выгоняли всю команду на улицу, так никогда и не дождавшись волшебного завтра. Должно быть, Кристине было страшно: она оставалась все больше и больше одна. Друзья, которых у нее было ужасно много, понимали одну простую вещь: да, проекты, да, художник, пусть живет как хочет, но Близнецы Старшие? Близнецы Старшие ели что придется, у Близнецов Старших болели зубы, у них были глисты и не было школы или денег на дантиста.

Потом, безжалостно продолжил я, к ним присоединилась Младшая. Стало еще тише, только журчал фонтан: про Младшую никто, кроме меня, не знал. Друзья смотрели на меня почти жалобно, но останавливаться я не собирался.

Младшая появилась так же, как Старшие – ниоткуда. Просто у Кристины вдруг вырос живот. Конечно, Младшая не могла родиться в обычном роддоме – это были очень специальные роды, я, право, не разбираюсь. Что-нибудь чудесное. В воде или вот в левитации. Однако у Младшей не оказалось в итоге никаких документов, даже свидетельства, так что уехать они уже никуда не могли, даже если бы было – куда. Кристина перебивалась как-то. Переезжала из дома в дом, с дачи на дачу, все дальше уходя в воображаемый свой мир. Люди все меньше и меньше верили ей, все реже и реже видели то, что видела она – потому что Кристине нужно было все ее воображение, все силы, чтобы поддерживать собственный миф, и для других почти ничего уже не оставалось.

Я был у нее дома – однажды. Прилетел специально, прикрывшись каким-то смешным поводом: я работал как раз для ЮНИСЕФ. Мог бы и не ехать в этот самый Ташкент, а поехал: боялся увидеть Кристину, а должен был.

Она жила в тихом старом доме. Брошенный, он стоял на участке, которым владела та самая узбекская мафия. Мафия крутила кому-то руки (и в прямом и в переносном смысле), чтобы через эту часть старого города прошло шоссе: они уже скупили всю землю. Это был прекрасный дом для большой узбекской семьи – в глубине тенистого персикового сада. В девяностые семья уехала в Россию, в какую-то смешную деревню под Владивосток, и персики вырубили на дрова соседи: в городе той зимой не было света. Старый саманный дом в середине выжженного солнцем пустыря: текущая крыша, он был уже наполовину нежилым. Внутри сыро, окна заросли паутиной. Какие-то одеяла на полу, бесконечные плюшевые медведи, одежда. Остро пахло немытыми детьми. Самой живой была кухня: из продуктов я увидел только овсянку – не красивые пачки из супермаркета, а огромный, наполовину пустой пластиковый пакет, купленный на базаре.

Все молчали, я переждал спазм в горле и продолжил.

Она была одета в чистое. Она улыбалась, знаете, точно так же. Только все зубы были уже больные, в темных кариозных пятнах, и пахло изо рта. Она рассказывала мне свои новости. Про замечательный дизайнерский проект экодеревни в Эквадоре и про то, как их туда позвали, но вот беда – у Младшей нет паспорта, но, конечно, паспорт будет завтра, она уже договорилась, просто замечательный будет паспорт. Еще про новую методику естественного обучения в одном английском колледже, и Близнецы Старшие обязательно туда поедут, она уже почти договорилась, только нужно деньги перевести: у них есть группа школьного возраста. А английский они выучат: есть такая программа, такие кубики специальные. Она все еще горела, светилась изнутри, но весь талант, все ее силы уходили на то, чтобы видеть тот мир, в котором Близнецы Старшие завтра уезжают в Англию, а она с Младшей летит в Эквадор. Мир, в котором она принимает старого друга в большом уютном доме, к которому ведет, петляя сквозь персиковый сад, дорожка, а вдоль дорожки журчит арык: чтобы гостям было нежарко идти до увитой виноградом веранды. На какое-то мгновение ей удалось открыть этот мир и для меня. Я увидел все это: здоровых детей, учащих английский по волшебным кубикам, паспорта с вычурными голограммами Эквадорских виз на столе. И это был прекрасный, самый счастливый мир из всех, что я видел – подарок Кристины старому другу.

От них я поехал прямо в офис ЮНИСЕФ. Эксперту моего ранга даже не нужно детально формулировать желания: мой местный ассистент, удивительно красивая девушка Зарема, устроила все без меня: ЮНИСЕФ, огромная неуклюжая машина для защиты детей всего мира иногда бывает эффективной. Уже на следующий день у Кристины забрали детей. Саму ее отвезли в сумасшедший дом, но, конечно, там она не осталась.

Журчала вода. На меня никто не смотрел, кроме Лешки. Было видно, что ему очень хочется меня ударить; мне немедленно захотелось вмазать ему в ответ.

– Ты понимаешь, что это просто преступление?! (Это я уже орал на Лешку лично.) Растратить свой талант, столько сил, столько способностей – на саму себя? На то, чтобы год за годом строить стену, питать этот фантомный мир? И потом – а дети? Близнецы Старшие и Младшая? Детдом в Душанбе – это как, по-вашему? Даже если моя милая Зарема из ЮНИСЕФ обещала заезжать как минимум раз в месяц? Им было по тринадцать лет – Близнецам Старшим, они ни разу не были в школе?! Ни разу не были у настоящего детского врача?

Слова кончились – пора было бить Лешке морду, потому что он ничего не понимал и продолжал смотреть на меня с нескрываемой ненавистью. Всегда тихий, обожающий меня с первого курса, безотказный друг Лешка. Но меня скрутило от злости, парализовало буквально, я никак не мог встать, чтобы дать ему в морду, а в морду дать нужно было непременно.

* * *

Человек сидит в ультрасовременной коляске, из тех, где есть баллон с кислородом, управление мимическими мышцами, GPS и прочее. Ему не так много лет, просто выглядит стариком, как многие тяжелые инвалиды. В теле человека так много имплантов, датчиков и трубок, что даже вынуть его из кресла – задача для бригады врачей. Человек не то, чтобы приехал издалека – умная коляска просто пересекла улицу, прочерченную тенями низкого осеннего солнца, от дорогого дома престарелых до сухого фонтана, дно которого покрыто листвой: ветер принес ее из близкого сквера. Из уголка рта колясочника тянется вечная нитка слюны (которую коляска ловко и почти бесшумно ловит и втягивает прозрачной трубочкой), он смотрит на листья в сухом бассейне, но видит только давний спор с друзьями. Они и правда иногда прилетают в этот пыльный азиатский город – проведать человека; он их не замечает. Его сломанный разум остался навсегда в одном-единственном мгновении весеннего утра – все эти годы он встает, чтобы ударить друга в лицо.

Через улицу от человека, там, откуда тянутся тени, немолодая, нелепо одетая, очень полная бездомная женщина бредет по дорожке сквера. Она движется странно и, кажется, беспорядочно. Следит за кем-то расфокусированным взглядом. Но если представить рядом три фигурки детей, все время пытающихся разбежаться, все встает на свои места.