Сто дверей куда не надо

В одной жизни я много болел ангинами и каждый раз терял голос. Ужасная история на самом деле: друзья звонили мне, и я молчал в трубку – значит болен, ангина; чай, малина, все такое. Денег у нас никогда не было, а Йося жил у тети на другом конце Москвы, час пешком до станции Сокол, а там на выход сломанный турникет, пропускающий внутрь. Приличный еврейский мальчик, Йося ехал ко мне и думал, где взять малиновое варенье. Девяносто второй год – бабушки торговали в подземных переходах, у метро, на остановках. Фикусы, продавали, вещи какие-то. Пельмени поштучно. И варенье. Йося даже хотел варенье украсть, но было стыдно и технически сложно. Уже совсем возле меня, на остановке, Йосе встретилась последняя бабка. У нее не было варенья, она торговала лимонами. В сумерках лимоны были очень желтыми, Йося протянул руку и взял одни, другой. Бабка заругалась, Йося бросил из вверх: один, другой, третий. Йося жонглировал лимонами. У него был точный расчет – медленно отступая от бабки, заткнувшейся от удивления, он увеличивал высоту броска, так что для бабки-зрителя перспектива сохранялась, создавая иллюзию, что Йося стоит рядом с ней и никуда идет. Он украл тогда два лимона для моей ангины. Один Йося уронил, бабка его потом подобрала, наверное.

* * *

Еще в одной жизни я мыл посуду – в ледяной воде, буквально в километре от нас она вытекала из под морены, ледник дышал холодом, закрывал полнеба. Поднял глаза и увидел на той стороне человека. Худой, все такое поношенное, глаза голубые, горят – мне с этого берега было видно. Я закричал – река сильно шумела, махнул ему. Человек тут же шагнул вниз, в ледяную воду, он, должно быть, меня давно заметил и ждал, когда я позову. Перешел в брод, там по колено примерно; худой странный – Белый Рыцарь на отдыхе. У него и правда был отпуск, он шел пешком из Грузии домой: от Тбилиси до Синайского полуострова. Сразу сказал: я съем все, что вы мне дадите, так что осторожно. И съел. Основная работа у него – гид по пустыне, водит евреев по Моисеевым местам. Долго спрашиваю, водишь, сколько экскурсия по времени-то? А он жует нашу тушенку и отвечает – думаешь, ты первый такую удачную шутку придумал? Каждый, просто каждый. И ржет. Половина снаряжения у него самодельная «это я сам изобрел». Ну точно – Белый Рыцарь, очень хороший парень, жаль не помню, как зовут.

* * *

А в другой жизни у нее был магазин, где продавались чайки. Большой магазин, на полках – чайки, чайки, чайки. Чаек, если вы не знали, больше полусотни видов, но на самом деле больше – потому что есть удаленные колонии, межвидовое скрещивание, это тоже по-хорошему надо за отдельные виды считать. В магазине всегда было тихо, не знаю как: чайки – ужасно шумные, наглые птицы. Только если переступит какая с ноги на ногу – так слышно. Ноги же с перепонками – такой звук. Ну и запах, конечно, куда без него. Птицами пахло и селедкой – очень сильно.

* * *

В еще другой жизни Вася упал в высоких горах, в Гималаях. Вася упал плохо: сломал спину и разбил рацию, но решил, что не умрет. У Васи был напряженный рабочий день: Вася спал завернувшись в крыло, под скалой. С утра он выползал и тащил параплан на открытое место, волоча за собой бесполезные тяжелые ноги. Он разворачивал крыло на всю длину: единственный шанс выжить – это если заметят с воздуха. Потом Вася полз вниз, через камни и полусухие кусты, к роднику. Пил, умывался, мочил тряпки, складывал в пакет. Воду набрать было не во что: пакет с водой ползком не потащишь, а мокрые тряпки в пакете – запросто. Вася приползал обратно уже на закате, собирал крыло, тащил под скалу, заворачивался, выжимал из тряпок воду. Пил. Спал. Он решил, что выживет так месяц. Васю искали, искали друзья, искали все другие пилоты, искали военные даже. И нашли – через четыре таких дня, заметив расстеленный параплан. Вася услышал вертолет на обратном пути от источника, он видел, как машина садится к его скале и понял, что будет жить. Хотел закричать и не стал. Во внутреннем кармане у Васи был сникерс, который полагалось начать есть через неделю, то есть еще через три дня. Его так и нашли: «весь в шоколаде, рот набит, глаза на нас пучит и мычит». Очень было смешно.

* * *

В еще одной жизни я столкнулся с французом каким-то. В буфете на конференции – седой уже полноватый французский месье, толкнул меня, неприятный такой тип, и утащил из под носа последнюю ливерную колбаску. Да так ловко, как будто всю жизнь колбасу воровал. Конференция по нетарифному регулированию торговли, только для специалистов, в основном таможенники, первая половина двадцать первого века, Дубаи, лучший отель в мире – и увели колбасу. Не может, думаю, быть, чтобы француз, и говорю ему по-русски: «Скажите, а вы член профсоюза?» Месье смотрит на меня прозрачными глазами. Я повторяю: «Ливерная колбаса отпускается только членам профсоюза!» Очень серьезно месье по-русски отвечает: «Да. Знаете, да. Я член союза художников. Был. Лет тридцать назад». А у меня уже нет сил держаться: «Скажите – говорю, – а профсоюзные взносы у Вас уплачены?» Дядя тут же закипает смехом изнутри, как чайник. Он снимает очки, вытирает глаза: «Нет», – отвечает. И мы стоим посреди этой толпы всех цветов и наречий, и ржем, как два психа. Колбасу он съел сам, тем не менее, а я очень люблю ливерную колбасу.

* * *

В совсем другой жизни Коля был волонтером в Тейт, экспозицию охранять. Экспозиция называлась Artist’s room, это был чулан, метр на полтора, набитый тысячами предметов. Все, что только можно вообразить, игрушки, инструменты, посуда, вещи, кисти, пылесос – все-все-все было в этом чулане, и все предметы были красного цвета – так подобраны. Коля поохранял чулан два дня, а потом его перевели, чтобы у Коли не съехала крыша, за этим чуланом следить, а следить было надо: авторский замысел требовал, чтобы в зрители могли в чулан зайти, правда мало кто отваживался. Колю перевели охранять огромный зал, где всего-то и было: стол, четыре стула, кофейный столик – мебель, словом. Стул был такой высоты, что Коля мог пройти под ним не нагибаясь, стол почти доставал по потолка. Уже через пару дней волонтерства Коля стал серьезно опасаться за свою крышу, начал отворачивался от огромной мебели и смотреть в стену. Пользуясь этим, веселые индусские дети с чудовищным скрежетом подвинули чудовищный стул. Автор мебели лично прибыл двигать стул на место и смотреть в глаза Коле, который допустил. В глазах Коли автор увидел что-то такое, отчего наклонился к нему и интимно сказал: «Знаете, что там сверху, на столе?» «Бутылочка?» – спросил Коля. «Да!» – обрадовался автор. «Выпей меня?» – догадался Коля. «Нет, – вздохнул автор, – виски. Кончится выставка и мы с вами ее выпьем. Очень хороший дорогой виски».

* * *

В давней совсем жизни Тима был системным программистом в начале девяностых. Компания писала софт для банков, а Тима был гением, сразу после школы. Банки делились на совсем бандитские – это если владелец прямо бандит, или на не совсем – это если бандиты в правлении. Этот банк был бандитским, и самой страшной тайной банка был состав владельцев. Доли. Не глупый список акционеров, а список настоящих владельцев, получающих через подставных лиц деньги от рэкета и отмывания других денег. Тимина программа кодировала базу владельцев. Сильно кодировала. Тима сидел именинником, весь отдел смотрел на него с гордостью, а главный бандит смотрел на него прозрачными глазами. – То есть вообще никак не взломать? – Нет. Принципиально невозможно. Есть математическое доказательство, понимаете… – И ты сам не сможешь? – Нет, никто не сможет. – И если тебе в жопу паяльник вставить, тоже не сможешь? – Тима ошалело затих. – Понимаешь, сказал бандит, – как клиент я очень доволен. Но как старший товарищ я тебе так скажу: что-то ты по жизни не догоняешь. Тима очень испугался тогда. Но скоро забыл.

* * *

Еще в одной жизни у меня была депрессия, но все равно я каждое утро варил кофе. И каждое утро я знал, как пройдет день, будет он хорошим или плохим: в хорошие дни было просто тревожно, страшно и не хотелось жить. Плохие дни были плохими по-настоящему. Каждое утро я клал одну руку на верхнюю панель, которая для чашек. Другой рукой – варил кофе. Насыпал, трамбовал, наливал, вот все это. Машина грела панель, не зная, что там не чашки, а моя рука; и вот если я мог дотерпеть до момента, когда кофе готов, то у меня был хороший день. А если убирал руку – то плохой. Понятно, что день не зависел от моей руки, просто очень хороший, простой способ заглянуть в будущее часов на двенадцать.