8

Боя похоронили только в четверг – странный характер его смерти повлек полицейское расследование, а потом еще Дениза все откладывала и откладывала похороны, пытаясь придать им если не государственный, то хотя бы почти государственный характер. В субботу вечером Айзенгрим давал в Торонто последнее представление своего, как это теперь называлось, «Суаре иллюзий», и я счел себя обязанным присутствовать. Большую часть времени я провел за кулисами в обществе Лизл, а когда началась «Медная голова Роджера Бэкона», пошел в служебную ложу, чуть раздвинул половинки занавеса и начал смотреть – не столько даже на сцену, сколько на людей, заполнивших зал нашего прекрасного Театра королевы Александры.

Собирание и угадывание запечатанных предметов прошло без сучка без задоринки; на лицах зрителей отражалась обычная смесь удовольствия, удивления и – это-то самое интересное – страстного желания быть обманутыми с некоторой долей обиды за обман. Но когда Айзенгрим объявил, что сейчас «Голова» проречет личные послания троим людям из зала, с галерки кто-то крикнул:

– Кто убил Боя Стонтона?

Зал загудел, как потревоженный улей, и тут же стих; «Голова» озарилась изнутри таинственным светом, раздвинула губы и заговорила странным, то ли мужским, то ли женским голосом – голосом Лизл:

– Его убили те же, что и всегда, персонажи жизненной драмы: во-первых, он сам, а еще – женщина, которую он знал, женщина, которой он не знал, мужчина, исполнивший самое заветное его желание, и неизбежный пятый, хранитель его совести и хранитель камня.

Вы помните, что потом началось. Дениза приняла слова о «женщине, которую он знал», на свой счет и устроила страшный скандал. Она и ее влиятельные друзья привлекли к делу полицию, но Айзенгрим и его «Суаре иллюзий» уже улетели в Копенгаген, а полицейские объяснили разъяренной Денизе, что все это как-то туманно и неосязаемо и состава преступления не видно, хотя случай, конечно же, возмутительный, в этом Вы совершенно правы. Но я ничего этого не знал, потому что прямо тогда, в той самой ложе, меня свалил инфаркт. Очнулся я уже в больнице; врачи сказали, что меня доставила к ним некая иностранная леди.

Когда я достаточно окреп, чтобы читать, мне дали письмо, а вернее, к моему полному ужасу, открытку, где говорилось следующее:

Я очень сочувствую вам в вашем недомогании, вина за которое лежит на мне – если считать, что в таких делах бывают виноватые. Я не смогла устоять перед соблазном и надеюсь, что вы тоже не устоите: Бас и «Медная голова» ждут вас в Швейцарии в надежде отлично провести время, прежде чем Пятеро всех нас приберут.

С любовью,

Л. В.

А больше, директор, мне нечего Вам рассказать.

Санкт-Галлен

1970

Мантикора

I

Почему я поехал в Цюрих

1

– Когда вы решили, что вам следует приехать в Цюрих, мистер Стонтон?

– Когда услышал свой крик в театре.

– В этот момент и решили?

– Кажется, да. Я, конечно же, после этого подверг себя обычному освидетельствованию, чтобы не оставалось никаких сомнений. Но могу сказать, что решение было принято сразу же, как только я услышал собственный крик.

– Обычному освидетельствованию? Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?

– Конечно. Я говорю о том освидетельствовании, которое мы всегда проводим, чтобы определить причины своего поведения, степень своей ответственности и тому подобное. Все было предельно ясно. Я больше не контролировал свои действия. Нужно было принимать какие-то меры, и я должен был сделать это до того, как это придется сделать за меня другим.

– Расскажите мне еще, пожалуйста, о том эпизоде, когда вы закричали. Поподробнее, пожалуйста.

– Это случилось позавчера, то есть девятого ноября, приблизительно без четверти одиннадцать вечера в Театре королевы Александры в Торонто, где я живу. Я сидел в заднем ряду на галерке. Это само по себе уже было необычно. Шло представление под довольно помпезным названием «Суаре иллюзий» – выступал фокусник Магнус Айзенгрим. Насколько я понимаю, он широко известен среди людей, которые любят вещи такого рода. У него был номер, который он назвал «». Большая голова, похожая на латунную, но изготовленная из какого-то почти прозрачного материала, словно бы плавала посредине сцены. Не знаю уж, как это достигалось – наверно, с помощью каких-нибудь проводов. «Голова» изрекала то, что могло сойти за советы кое-кому из публики. Именно это и вывело меня из себя. Всякие рискованные глупости, скандальные намеки – супружеские измены, маленькие сплетни, глупая скабрезная чушь… Во мне нарастало раздражение из-за того, что подобная дребедень может быть кому-то интересна. Понимаете, это же было несанкционированное вторжение в частную жизнь, а иллюзионист вдобавок явно ощущал такое превосходство над всеми… просто шарлатан, который словно бы снисходит до серьезных людей! Я чувствовал, что завожусь, но, только услышав свой голос, я осознал, что вскочил и ору в сторону сцены.

– И что вы орали?

– А что, вы думаете, я орал? Я орал во весь голос – а голос у меня о-го-го, натренированный… Я орал: «Кто убил Боя Стонтона?» И тут такое началось!..

– Разразился скандал?

– Еще бы! Кто-то стоявший в ложе громко вскрикнул и рухнул, как сноп. Многие начали шептаться, а некоторые поднялись, чтобы увидеть, кто это кричал. Но они сразу же угомонились, как только «Медная голова» начала говорить.

– И что же она сказала?

– Мнения разнятся. В новостях передавали, будто бы «Голова» намекала, что это был целый заговор. Я только услышал что-то о «женщине, которую он знал… женщине, которую он не знал», а это могло относиться только к моей мачехе. Но я уже спешил на выход. На этом балконе очень крутой подъем к дверям, а я был возбужден, и мне было стыдно за то, что я сделал, потому я почти ничего и не услышал. Я хотел уйти до того, как меня узнают.

– Потому что вы и есть Бой Стонтон?

– Нет-нет-нет, Бой Стонтон был мой отец.

– И его убили?

– Конечно его убили. Вы что, не читали об этом? Это же не какой-нибудь там трущобный бродяга, зарезанный из-за нескольких сотен долларов. Мой отец был очень важной персоной. Не будет преувеличением сказать, что это была новость международного масштаба.

– Понимаю. Извините, пожалуйста, что я не знал. А теперь, может быть, пройдемся по некоторым эпизодам вашей истории еще раз?

И мы прошлись. Это продолжалось довольно долго и было порой болезненно, но он оказался умным аналитиком, а я время от времени осознавал, что свидетель из меня никудышный, поскольку предполагаю, что доктор знает то, чего я ему не говорил, и то, что он никак не мог знать. Мне было стыдно за то, что я так часто вставлял свое «конечно», будто излагал твердые факты, а не беспочвенные домыслы; сам бы я ни за что не стал терпеть такого свидетеля. Я смущался из-за того, что выглядел таким дураком, причем в ситуации, в которой, как я бессчетное число раз говорил себе и другим людям, никоим образом не должен был оказаться: беседую с психоаналитиком и делаю вид, будто ищу помощи, но не надеюсь ее получить. Я никогда не верил, что они могут сделать для умного человека что-то такое, чего он не может сам. Я знаю многих, кто полагается на психоаналитиков, но все они люди по природе зависимые, они бы и на священника полагались, если бы жили во времена, когда была сильна вера, или на гадалку по кофейной гуще, или на астролога, если бы у них не хватило денег на жулика более высокого полета. Но вот я сам сидел перед ним, и теперь мне ничего не оставалось, как пройти все до конца.

У этого дела была и смешная сторона. Я не знал, чего мне следует ждать, но полагал, что мне предложат лечь на кушетку и будут задавать вопросы о моей половой жизни, что было бы пустой тратой времени, так как половой жизни у меня все равно что нет и рассказывать тут не о чем. Но в кабинете директора цюрихского института Юнга, на Гемайндештрассе, не было никакой кушетки – не было ничего, кроме стола и двух стульев, одной или двух ламп и нескольких картин – в восточном, кажется, стиле. И доктора Чуди. И его огромной восточноевропейской овчарки, чей взгляд, исполненный вежливого и пытливого любопытства, таинственным образом походил на взгляд самого доктора.

– Это ваш телохранитель? – спросил я, войдя в кабинет.

– Ха-ха, – хохотнул доктор Чуди.

С подобным смешком я частенько сталкивался в Швейцарии. Так смеются, когда вежливо признают, что вы пошутили – а теперь, мол, шутки в сторону. Но у меня создалось впечатление (впечатления – мой конек), что в этом насквозь швейцарском кабинетике доктору с кем только не приходится иметь дело и что собака призвана отнюдь не только развеивать скуку.

Вся атмосфера института Юнга, насколько мне удалось его увидеть, озадачила меня. Это был один из тех высоких цюрихских домов, у которых вид не жилой и не конторский, а серединка на половинку. Мне пришлось несколько раз нажать кнопку звонка, прежде чем дверь отворилась, а тонированное стекло ее не позволяло увидеть, идет кто-нибудь открывать или нет; секретарша, встретившая меня, сама походила на доктора и не ослепляла улыбкой, как то свойственно работникам «паблик рилэйшнз». Чтобы добраться до доктора Чуди, мне пришлось одолеть длинный гулкий лестничный пролет, навевавший воспоминания о старой школе моей сестры. Я ни к чему такому не был готов; думаю, я ждал найти здесь что-то, сочетающее дух клиники и пугающую атмосферу сумасшедшего дома из плохого фильма. Но тут все было как… в общем, это была Швейцария. Настоящая Швейцария. И хотя ничто здесь не напоминало о часах с кукушкой, о банковских сейфах или о молочном шоколаде, в институте царила домашняя, но лишенная особой теплоты обстановка. Это была реальность, в пределах которой не верилось в ее реалии, что сразу поставило меня в невыгодное положение. Направляясь на прием к психоаналитику, я, конечно, догадывался, что утрачу толику моей профессиональной привилегии всегда быть в выгодном положении, однако вряд ли следовало рассчитывать, что мне это понравится.

Целый час провел я с директором, и за это время выяснилось несколько важных вещей. Во-первых, он полагал, что некоторое количество пробных сеансов у психоаналитика могут пойти мне на пользу. Во-вторых, этим психоаналитиком должен быть не он, а кто-то, кого он порекомендует, у кого есть возможность принять в настоящее время еще одного пациента и кому он пошлет подробный отчет о нашем разговоре. В-третьих, предварительно я должен пройти всестороннее медицинское обследование, чтобы выяснить, в самом ли деле мне необходим психоанализ, а, скажем, не физиотерапия. Доктор Чуди встал и пожал мне руку. Я хотел было пожать лапу овчарке, но пес с презрением отверг мою шутку, а на лице директора появилась ледяная улыбка.

Я снова оказался на Гемайндештрассе, чувствуя себя дураком. На следующее утро в отель мне пришло письмо с указаниями, где я должен пройти медицинское обследование. Еще там говорилось, что через три дня в десять часов утра я должен явиться к доктору по имени И. фон Галлер – меня будут ждать.