Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
День начался с призывной выпевки горна – радиоточка разнесла по комнате воинский сигнал «зари». Семь сорок.
– Здравствуйте, ребята! – жизнерадостно сказало радио звонким девчоночьим голосом и сразу – высоким мальчишечьим: – Слушайте «Пионерскую зорьку»!
– Не буду! – буркнул я капризно и убавил звук. Спать хотелось ужасно. «А вот не надо было до ночи засиживаться!» – выговорил себе в назидание, отворяя форточку.
На свежем воздухе испуганно заколыхалась штора, позвякивая кольцами с «крокодильчиками», а с улицы долетело занудное ширканье лопаты – дворник дядя Федя вышел на расчистку.
От вчерашней хмурости в небесах и следа не осталось. Просыпав свежий, пушистый снег, природа словно исчерпала лимиты на осадки и сразу подобрела, являя милость человекам – над миром засияла густая, роскошная лазурь, без единой помарки в виде белесого облачка.
Алое, словно умытое солнце светило, но не грело, вот только малышне все нипочем – дошколята вопили на все голоса, кувыркаясь в сугробах, катая заготовки-шары для снеговиков, а от легкого морозца лишь ярче разгорался румянец на их пухлых щеках, кое-как стянутых «ушами» шапок.
Вздохнув, я наскоро поотжимался, помахал руками, изображая зарядку, и стал собираться в школу.
Вытащив из-под клавиатуры дневник, посмотрел, какие сегодня уроки, погладил полированный бочок микроЭВМ.
Спасибо Данилину – помог дотащить до дому самоделку мою продвинутую, а я еще и сумку с гостинцами волок. Полдня бегал по Москве в поисках дефицита! Ресторан на проспекте Калинина торговал на вынос чужеземным спиртным – я разжился «Чинзано» и «Мартелем». Повезло, даже канючить не пришлось, чтобы кто постарше затарился за меня – усатенький официант молча принял три десятки и отсчитал сдачу. Правда, жирные фиолетовые печати марали яркие этикетки, но это пустяки, дело житейское. Зато будет, чем чокаться на 23 Февраля и 8 Марта!
Маме я купил тушь для век «Луи Филипп» и баночку растворимого кофе «Бон», папе достал блок финских «Мальборо», сестренке привез целый набор модных заколок и цветных резинок для волос, а то бедной Насте приходилось нарезать на узенькие кружочки старую велосипедную камеру.
Приятно, что моих восхитили не подарки, а новые регалии их «Мишечки». Папа гордился, мама умилялась, а сестренка просто радовалась, незатейливо, но искренне.
Сложив в сумку тетради с учебниками, я сморщил нос – теперь, когда у меня что-то, наконец, стало получаться, когда я свел знакомство с членом Политбюро, идти в школу не хотелось совершенно. Пустая трата времени.
Вопрос: а куда его еще девать, это время? Или, может, меня возьмут научным сотрудником в папин институт – без аттестата о среднем, без диплома о высшем?
Ответ отрицательный…
Похмыкав, повздыхав над своею горькой судьбиной, я подцепил пальцами ног разношенные тапки и пошлепал на кухню. Отец уже ушел, он специально выходил пораньше, чтобы перед работой пробежаться на стадионе – «выдохнуть накуренное», по его выражению.
Мама, как всегда поутру, ничего толком не успевала, пытаясь одновременно жарить яичницу, прихлебывать кофе, одеваться и краситься. Торопливо семеня мимо санузла в зал, она мимоходом чмокнула меня, уже из спальни оповещая о завтраке на плите.
– Ага! – ответил я с энтузиазмом. Ну разумеется…
Мама забыла выключить конфорку, и яйца пережарились, а я люблю, чтобы желток жидким был. «Ничего, потерпишь, – сурово прижучил я голодный организм. – Не нравится, жарь сам! Понял?»
Желудочно-кишечный тракт присмирел, утробно урча.
Расслышав шаркающие звуки шлепанцев, я понял, что Настя встала, и юркнул в ванную, пока она там не засела «отмокать». Быстро сполоснувшись, натянул треники, влез в футболку и вернулся за завтраком.
– Опять я опаздываю! – простонала мама из прихожки. – Пока! Чао-какао!
– Мам! Ты кофе не допила! – Выскочив, я протянул чашку – мама опорожнила посуду в два торопливых глотка.
– Все, я побежала!
Дверь захлопнулась, а с лестницы донеслось торопливое стаккато каблучков. «Первый пошел… – мелькнуло у меня. – Второй пошел…»
Помыв мамину любимую чашку, красную в белый горошек, я поделил яичницу на две половинки. А вот и сестричка явилась – в безразмерной ночнушке, заспанная и растрепанная, она выглядела недовольной. Усевшись, по привычке подворачивая под себя ногу, Настя облокотилась на стол и подперла голову кулачками, из-за чего ее симпатичное личико смешно искривилось.
– Чего дуешься? – бодро спросил я. – Каникулы кончились? Ничего, весенние скоро!
– Ага, скоро… – пробурчала сестричка. – Два месяца еще! С половиной.
– Лопай, – сказал я, накладывая Насте ее долю.
– Спасибо, – вздохнула девочка, ковыряя вилкой желток. – А можно, я у мамы кофе возьму? Ма-аленькую ложечку?
– Ложечку? – Я сделал вид, что глубоко задумался. – Ну, разве что со сгущенкой…
– А что, – воспряла Настя, – еще осталась?
То ли кофе так подействовал, то ли сгущенное молоко, но сестренка явно взбодрилась. Вскоре в ванной зашипел душ и донесся девичий голосок, напевавший что-то a la «тра-ля-ля!».
А вот мне поплохело. Я почти постоянно ощущал, что веду двойную, если не тройную жизнь. Ни родные, ни друзья даже не подозревали, с кем имеют дело. Я бегал от Моссада и КГБ, спасал людей, убивал врагов, но все эти деяния оставались невидимы, как шевеление рыб под черною холодною водой. Родителям и одноклассникам открывалась лишь та часть моего существования, которая находилась на поверхности, в зоне доступа.
Иногда, вот как сейчас, становилось паршиво. Хотелось побыстрее «рассекретиться», стать как все и просто жить. Тогда я пробовал встряхнуться, уверял себя, что это минутная слабость и она пройдет, а мой долг и священная обязанность – останутся.
Ведь никому больше не ведомы опасные ямы и колдобины, испохабившие «светлый путь»! Никто, кроме тебя, Мишечка, не знает, каким дерьмом мы измараемся в будущем, если не возьмемся за ум в настоящем. Трудно тебе, Мишечка? А ты терпи! Тяжко? Зато тебе возвращена давно забытая юность, а впереди – молодость и зрелость! Шахтерам за вредность молоко дают, а ты юзаешь юное тело, до отказа набитое здоровьем. Разве бывает большая плата, чем жизнь? Вот, и пользуйся…
– Настя, ты скоро?
– Щас я! – донеслось из спальни.
– Шнелле, шнелле! – скомандовал я в папиной манере.
– Яволь… – откликнулась сестра.
Шлеп-шлеп-шлеп! Прискакала за утюгом. Шлеп-шлеп-шлеп! Ускакала. Я не спеша оделся, обулся, дождался, пока Настя перед зеркалом доведет до совершенства свою челку, и скомандовал:
– Шаго-ом…
– …марш! – дала отмашку сестренка.
И мы в ногу пошагали в школу. Начиналась третья четверть.
Пока шел в школу, упрямо не оглядывался, не шарил взглядом по сторонам, пытаясь заметить слежку. Мне казалось унизительным бояться преследования, тем более что работу профессионалов из «семерки» я все равно бы не углядел. Ни подвижных наблюдателей, ни пикетов, ни закрытых постов «наружки». Вот, прошел я мимо ларька «Газ-вода», закрытого по зимнему времени. А не пост ли это? Вдруг там кто-нибудь засел и уставился на меня в бинокль, прихлебывая для сугреву чаек из термоса? Или они в аптеке притаились, что на углу улицы Чкалова? А вон «бобик» проехал, фырча мотором – не фотокамера ли там блеснула объективом? Или вон, позади плетутся два важных начальственных чина с пухлыми портфелями – это они в исполком напротив или за мной? Вот, сейчас передадут объект по цепочке, а сами сделают вид, что причастны к партхозактиву…
Меня не мучила паранойя, просто помнились слова Марины о пристальном внимании 7-го управления к школам, техникумам и филиалу Одесского универа – я приближался к «зоне особого внимания».
Чтобы меня «вести», человека неопытного, не обученного отрываться от слежки, достаточно пяти-шести наблюдателей-«топтунов». Нет, они не станут топать за мною всей толпой – будут передавать «объект» по эстафете, шагая параллельно, по другой стороне улицы или навстречу, а то и вовсе лидируя. Разве можно заподозрить в преследовании во-он того мужика в пыжиковой шапке, что движется вразвалочку передо мной? Так на то и расчет! Если за вами следят, то наблюдатели наверняка сзади, верно? Вот этой элементарной житейской логикой и пользуются дяди и тети из «семерки». Наивный «наблюдаемый» нервно посматривает за спину и малость успокаивается, никого не обнаружив, а на влюбленную парочку впереди даже внимания не обращает.
Парень что-то весело рассказывает подруге, оборачиваясь к ней, – и прекрасно видит «объект». Девушка смеется, нюхает подаренные цветы – и сообщает в микрофон, спрятанный в букете, об эволюциях преследуемого, плетущегося за их спинами…
Школьные гомон и суета быстро вымели из сознания все шпионские страсти. Уворачиваясь от бешено несущихся дошколят, я солидно поднялся на второй этаж, не замечая никого из одноклассников. Они нашлись в аудитории.
Едва я открыл дверь, как весь класс дружно встал и начал скандировать:
– По-здрав-ля-ем! По-здрав-ля-ем!
Мне стало тепло и приятно. Лица, лица… Юные, свежие, без единой порчинки.
– Садитесь, дети! – ухмыльнулся я.
9-й «А» весело захохотал, а Сосницкий выдал глубокомысленное:
– Проставиться бы…
Я вынул из сумки большой кулек с «Мишкой на Севере», «Белочкой», «Кара-Кумом» и прочими изысками пищепрома, достать которые в Первомайске – проблема. А в нашей школе свято соблюдали давнюю традицию: девочка или мальчик в честь великого торжества, вроде дня рождения, несли в класс конфеты – по две штуки каждому. Конечно, для старшеклассников сладости уже не имеют первичной ценности, но даже выпускники остаются детьми.
– О-о-о! – пронесся по классу голодный стон.
– Ой, а у нас с Нового года заварка осталась… – робко сказала Альбина. – Там, в шкафчике, где карты и глобус!
Тут Жека Зенков сорвался с места и вытащил с нижней полки старого рассохшегося шкафа, забитого наглядными пособиями, пустую пятилитровую банку из-под венгерских огурчиков «Globus». Торжественно продемонстрировав ее, он, будто олимпийский факел, поднял самодельный кипятильник, тайком собранный на уроке труда.
– До звонка двад… девятнадцать минут, – затараторил Жека.
– Успеем! – веско сказал я, перехватывая банку.
В рекреации работали питьевые фонтанчики, поэтому набрать воды – дело несложное. Вскоре она уже нагревалась – кипятильник из нихромовой проволоки звучно шипел и пускал пузыри. Девчонки деловито мыли посуду, заставляя учительский стол импровизированным сервизом – прославленные граненые стаканы соседствовали тут со щербатыми чашками и мятыми алюминиевыми или больничного вида эмалированными кружками, мерным сосудом из химкабинета с носиком и шкалой в миллилитрах, двумя маленькими баночками из-под майонеза, колпачком с выдавленными иероглифами от давно разбитого термоса, и даже крохотной вазочкой, в которой Циля Наумовна держала карандаши.
Вода закипела, и Зенков щедро сыпанул заварки – чаинки плавно опускались на дно, распуская ржавый шлейф, а опилки плавали сверху.
– Наливаем! – махнул рукой Андрей Жуков.
– Да пусть настоится, Дюш, – заспорила Тимоша.
– Времени нет! – сурово оборвал ее Дюха. – Точка – и ша!
Заклацала, зазвякала разнокалиберная посуда, зашуршали конфетные бумажки.
– Мм, как вкусно…
– Миш, где брал?
– В «Елисеевском».
– У-у… понятно.
– А я помню, на автостанции был буфет и там продавались шоколадные пирожные… Ну вот как «Мишка на Севере», только побольше и сверху такая «запятая» из шоколада…
– Вспоминала бабушка Зина свое детство…
– Я т-те щас дам «бабушку»! Ишь ты его!
– Молчу, молчу…
– Миш, интересно было?
– Конечно, интересно. Столько народу со всей страны!
– Лю-юди! А тут еще четыре конфеты осталось!
– Будем щедрыми – отдадим девочкам.
– Точка – и ша!
– Прошу считать меня девочкой!
– Ха-ха-ха!
Когда прозвенел звонок, мы спрятали пустую банку и кипятильник, а весь «сервиз» убрали на шкаф. Класс чинно расселся – и облизывался. Хорошо…
Инна Дворская, делившая со мной парту, сладко улыбнулась:
– Спасибо за чай… – придвинувшись ко мне, она добавила: – и за третью конфету!
– Мне так не дал! – донеслось с задней парты.
Я обернулся. Рита Сулима надула губки и косилась в сторону, напуская на себя грусть и разочарование.
– Риточка! – начал я оправдательную речь. – Тебе сладкое нельзя, а то будешь толстая и некрасивая!
Поняв, что попал в смысловую ловушку, я смолк.
– Правильно, – вздохнула Дворская с нарочитой печалью, – пусть лучше Инночка заплывает жирком…
– Девочки, я этого не допущу! – твердо пообещал я. – Буду лично следить за объемами ваших талий!
– Одних лишь талий? – промурлыкала Рита, подаваясь вперед.
Выдержав взгляд ее непроницаемо черных, завораживающих, затягивающих глаз, я набрал воздуху в грудь, чтобы высказаться, однако ничего нейтрального, подобающего примерному поведению в школе, не нашел. На язык так и просились ответы в духе «детям до 16», но я смолчал. Опустил глаза и криво усмехнулся.
Меня спас приход математички Нины Константиновны.
Сухая, жесткая, со старомодной прической и в ужасных роговых очках, Нина Константиновна носила вечную свою синюю кофту и строгую черную юбку.
– Здравствуйте, дети.
– Здра-асте! – прошумел класс, гремя стульями.
– Садитесь. К доске пойдет…
Сжав тонкие бескровные губы, учительница математики исследовала классный журнал, а «дети» притаились, цепенея, как бандерлоги перед питоном Каа.
– Рита Сулима!
Девушка прошествовала мимо, легонько задев бедром мое плечо, будто случайно коснувшись, а я мрачно подумал, что пока меня спасает лишь невинность самой Риты. Ей нравится дразнить Мишку Гарина, манить на грани озорства и обольщения, упиваться пробудившейся женственностью, но Сулима ни за что не шагнет за край, желанный и пугающий. Она выглядит как взрослая девушка, познавшая все стороны близости, а на самом деле это обычная девчонка семидесятых. Затащить такую в постель легко, но только после свадьбы…
– Дай определение нечетной функции, – монотонно проговорила Нина Константиновна, – и ответь, как нечетность функции влияет на ее график.
Сулима повернулась к доске и подняла руку с мелком. Подол школьного платья полез вверх, притягивая взгляды мальчишей со всего класса. Я нарочно отвернулся – и пересекся со взглядом Инны, понимающим, сочувствующим, ласковым…
Мелок застучал по доске, выписывая математические кренделя.
– Функцию называют нечетной, если для любого значения «икс» выполняется равенство… – Ритин голос звучал спокойно, без волнующих грудных обертонов, а рука выписывала символы. – Это означает, что график нечетной функции симметричен относительно начала координат…
Щекоча мое ухо прядкой волос, Инна зашептала:
– Это она специально…
– Обе вы хороши, – проворчал я. Дворская отстранилась огорченно, и мне пришлось спешно договаривать: – Просто чудо, как хороши!
Девушка залучилась радостью…
Левый берег Южного Буга полого поднимался в сторону восхода. Создавалось такое впечатление, что это горизонт слегка кренится к реке, а по его краешку катится солнце – красное огненное колесо набрасывало нежно-розовый отсвет на слежавшийся снег, покрывавший крыши частного сектора, а телевышку, парившую в студеном утреннем воздухе, выставляло четкой прорисью, тушью вписанной в кремовые небеса.
Марина прищурилась, глядя за боковое стекло, тронутое влагой. Служебная «Волга», прозванная «дублеркой»,въехала на мост, и справа распахнулся Южный Буг, скованный льдом. По снежным наметам тянулись цепочки следов, целые тропинки были протоптаны между берегами – людям так удобнее попадать из Ольвиополя в Голту.
– Куда? – отрывисто спросил Григорий, сидевший за рулем.
– На Киевскую. Или… – Исаева задумалась. – Вот что, заедь пока на стоянку у исполкома. Надо поговорить.
Ершов бросил на нее взгляд, но девушка уже отвернулась, не став разбираться в чувствах недавнего врага. Хм. А теперь он кто? «И не друг, и не враг, а так»? Самое смешное заключается в том, что никому другому и довериться-то нельзя…
«Дублерка», подревывая мотором, вкатилась на стоянку у райисполкома-пятиэтажки, замерла, утробно рокоча, и Григорий выжидательно посмотрел на Марину. Девушка вздохнула.
«Еще б «шашечки» нарисовать по борту…» – подумала она отстраненно, глядя, как редкие хлопья снега тают на светло-оливковом капоте.
– Помнишь, ты сказал Евгению Иванычу, что тебе можно верить?
– Можно, – подтвердил Ершов, выпрямляя спину.
«Раньше он обязательно стал бы расспрашивать, что да как, – отметила про себя Марина, – а теперь ведет себя по-мужски… Или я это себе напридумывала?»
– Если честно, я хотела сейчас выйти – и совершить… ну-у, скажем так – должностной проступок, – призналась девушка, напрягаясь в ожидании отказа. – Но одной мне будет трудно. Ты мне поможешь?
– Да, – спокойно и твердо сказал Григорий.
Исаева повернула к нему голову, встречая бестрепетный взгляд.
– Только не думай, что я соглашаюсь по недомыслию или это у меня романтические позывы взыграли, – сказал Ершов, опуская глаза и отворачиваясь. – Просто я тебе верю, – пожал он плечами. – Не станешь ты совершать ничего такого, чего мне потом и вспоминать не захочется. Этот твой «проступок»… Он как-то связан с Михой?
– С ним. – Решившись, Марина устроилась поудобней. – Миха слишком много знает, поэтому мы за ним и охотимся. Моссаду он нужен по той же причине. А я хочу Михе помочь! Ты спрашивал, что нас с ним связывает…
– Марина… – поднял Ершов руку жестом слабого сопротивления.
– Да все равно ж ты не перестанешь думать об этом! – в девичьем голосе стал различим оттенок нетерпения. – А я и сама не знаю что! Конечно, я ему очень благодарна, и Миха мне симпатичен, но… – Чувствуя, как в ней поднимается раздражение, Марина выпалила: – Будь он хоть на три года старше, между нами хоть что-нибудь, да было! А так…
Исаева глянула на Григория, замечая следы смятения. Ершов по-всякому уворачивался, занимая руки пустяками – то руль зачем-то протрет ладонью, то рычаг переключения скоростей. И вот попался, не успел опустить веки, и Марина увидела, как в глазах напарника, казалось, навсегда потухших, тлеет, разгорается робкий огонечек надежды. Девушка даже застыдилась, словно подглядела за чем-то глубоко личным.
– Мы сегодня часто говорим о доверии, – пробормотала она, тут же усилием воли возвращая голосу непринужденность. – Так вот. Больше всех я верю Михе. И, если даже сам председатель КГБ отдаст мне приказ задержать его, я постараюсь Мише помочь, чем бы мне это ни грозило. Я… Я не смогу тебе объяснить почему – все это на уровне догадок, чувств, интуиции. Даже для самой себя сформулировать не получается!
– Марина, – мягко сказал Ершов, легонько касаясь рукава ее дубленки, – мне достаточно того, что ты хочешь как-то уберечь Миху от назойливого интереса Конторы. Если для этого понадоблюсь я, то мне будет приятно тебе помочь, пусть даже меня потом запишут в соучастники или вовсе в предатели. Что нужно делать?
Исаева вздохнула свободнее, сама поражаясь своей откровенности. Конечно, нелегко носить в себе секрет, но раньше ей бы и в голову не пришло обсуждать Мишу с Ершовым. Теперь все по-другому, Григорий стал иным – таким, каким должен быть.
– В общем, так, – сказала Марина решительно. – Найти Миху было бы очень сложно, не оставляй он следов. Миха вылечил нескольких людей, и они могут как-то выдать его, даже сами того не желая. Проговорятся или… Ну, по-разному бывает! Нужно хотя бы предупредить их, чтобы не болтали лишнего – наши вот-вот заявятся к ним в гости.
– Их трое, – понятливо кивнул Ершов. – Кацман, Черноусов и Шевелёва. Тебе тогда лучше поговорить с девушкой, а я возьму на себя мужиков.
Минут пятнадцать они потратили на то, чтобы тщательно обговорить подходящие «легенды», и расстались – Григорий поехал на Киевскую, «навестить» Ивана Пантелеевича Черноусова, а Марина направилась к школе № 12, чтобы перехватить Светлану Шевелёву.
Прикидывая, как придать «перехвату» больше натуральности, Исаева вздохнула – видимо, придется ей запастись терпением. Появляться в школе нельзя, слишком уж сильная «засветка», а бродить вокруг, высматривая нужного человечка, еще худшая тактика. Оставался один вариант – дожидаться конца последнего урока и пересечься со Светланой как бы невзначай.
Оккупировав ближайшую телефонную будку, девушка потратила две копейки, чтобы позвонить в школу.
Басистый женский голос ответил сразу:
– Алё?
«Мощная тетя…» – мелькнуло у Марины.
– Ой, здравствуйте! Это школа? Еще раз здравствуйте! – затараторила она, притворяясь мамочкой. – У меня ребенок учится в 9-м «а», а нам надо сходить в поликлинику, желательно до обеда или в обед. Вы не скажете, сколько у них сегодня уроков?
– Вообще-то, пять, – проговорили на том конце провода. – Минутку… Так… Ага! В 9-м «А» сегодня не будет четвертого урока – учитель заболел.
– Ой как хорошо! – возрадовалась «мамочка». – Я еще и на работу успеваю! Спасибо вам большое! До свиданья!
Повесив трубку, Марина пробормотала:
– Ой как хорошо – учитель заболел…
Тем не менее сей грустный факт наполнял позитивом – и тягучее ожидание укорачивалось, и повода для встречи искать не надо.
Как установили ребятки из «семерки», Света и Маша Шевелёвы обычно не ходят в школьную столовую, а посещают кафе «Березка», расположенное неподалеку, за сквером, на улице Герцена – там работает то ли тетя, то ли бабушка близняшек.
Если Светлана не изменит своей привычке, то «случайное» свидание с нею состоится на нейтральной территории и выглядеть будет совершенно естественно – старшие лейтенанты госбезопасности тоже «хочут немножечко кушать», как выражаются первомайцы…
Войти с помощью соц. сетей: