12. Биологические подходы к изучению мигрени

Сохраняющие рефлексы можно разделить на следующие группы: (1) рефлексы, касающиеся усвоения различных веществ; (2) рефлексы, касающиеся выделения шлаков и неиспользованных веществ – выдыхание, отделение мочи и кала; (3) рефлексы, касающиеся восстановления состояния (сон); (4) рефлексы, касающиеся сохранения потомства.

К защитным рефлексам относят: (1) рефлексы, отвечающие за отстранение всего тела или его части от вредоносного или опасного стимула; (2) рефлексы, отвечающие за удаление вредоносных агентов с поверхности тела или из внутренних органов; (3) рефлексы, отвечающие за уничтожение или обезвреживание вредоносного агента.

Конорский, 1967

Мы обсудили некоторые внутренние или физиологические механизмы мигрени, которые могут участвовать в формировании клинической картины приступа. Теперь мы рассмотрим предмет в ином аспекте и займемся взаимоотношениями больного и его мигрени с окружающей средой. Для этого нам придется использовать понятия организменного уровня происхождения и использования мигрени и мигренеподобных реакций в биологических ответах: рефлекс, стимул и адаптация.

Выше (в главе 10) было сказано, что едва ли у животных можно наблюдать состояние, которое мы могли бы определить термином «мигрень», и это обстоятельство – среди множества других – ограничивает экспериментальное исследование мигрени на животных моделях. Следует ли нам по этой причине рассматривать мигрень как феномен, присущий исключительно нашему виду? Членораздельная речь – отличительный признак человека, так же как и некоторые очень сложные реакции (Дарвин относил к ним смех, нахмуренный вид и презрительную гримасу) присущи исключительно человеку. Вряд ли, однако, можно плодотворно сравнить эти реакции с мигренью. В противоположность им мигрень является весьма примитивной реакцией, сопровождающейся выраженными вегетативными нарушениями, изменениями общей активности и поведения. До сих пор мы рассматривали мигрень в понятиях переживаний, как совокупность симптомов и жалоб, которые больной может предъявлять врачу, и на этом уровне, естественно, мы не можем получить никакой информации от животных, которые могут страдать, но не способны предъявлять жалоб. Если же мы хотим нарисовать картину биологической роли (ролей) мигрени и картину ее гомологов и аналогов у животных, то нам придется обратить внимание на поведение больного мигренью и на условия, в которых это поведение становится существенным и важным.

Давайте же составим стереотипную картину мигренозного поведения. По мере нарастания симптоматики больной уединяется в своей комнате и ложится в постель. Он просит задернуть шторы на окнах и утихомирить детей. Больной не терпит никаких приставаний. В эти моменты к нему лучше вообще не обращаться. Тяжелая симптоматика вытесняет из его головы все другие мысли; если приступ очень тяжел, то больной погружается в состояние свинцовой оцепенелости и заторможенности. Он натягивает одеяло на голову, отгораживается от внешнего мира, окунаясь во внутренний мир своих симптомов. Больной говорит миру: «Прочь! Оставь меня в покое. Это моя мигрень, так позволь мне страдать без помех». По прошествии времени больной может заснуть. Когда же больной просыпается, его приступ уже позади, тяжкий долг исполнен. Мало того, больной чувствует теперь прилив энергии – это в буквальном смысле слова ре-анимация. Описать такой приступ можно следующими терминами: уход от внешнего мира, переход в болезненное состояние, восстановление.

Если выражаться менее формально, то мигренозное поведение характеризуется пассивностью, спокойствием и неподвижностью; общение с внешним миром сводится к минимуму, но зато максимальной становится внутренняя активность – в частности, усиливаются процессы экскреции и выделения. Именно в таких обобщающих понятиях мы определяем первичную приспособительную (адаптивную) функцию мигрени (независимо от других, куда более сложных наслоений). Именно в таких понятиях мы можем теперь начать поиск параллелей у людей и в животном царстве.

Если прибегнуть к терминам Конорского, то можно сказать, что первичная роль мигрени – это роль защитного рефлекса, ибо мигрень – это отстранение всего тела от действия «вредоносного или опасного стимула». Короче, мигрень – это особая форма реакции на угрозу. Наряду с этой ролью выполняется неотделимая от нее активная (уничтожение или обезвреживание опасного агента) функция и функция изгнания. Обе последние функции особенно важны, когда вредоносный агент ощущается или распознается как опасная или неприятная эмоциональная ситуация. Восстановительные аспекты мигрени особенно хорошо заметны при приступах, которые следуют за длительным периодом физического и эмоционального стресса. Такие приступы наиболее отчетливо имитируют роль сна. Таким образом, в данном контексте термин «угроза» используется в очень широком смысле – в отношении к острым и хроническим ситуациям, а также к стимулам как физическим, так и эмоциональным.

В животном мире ответ на угрозу может принимать одну из двух диаметрально противоположных форм, которые, впрочем, могут сочетаться. Самая знакомая нам форма, сразу приходящая на ум, это активный физический ответ, реакция борьбы или бегства, эмоциональным коррелятом которой являются ярость и страх. Общие механизмы этого феномена были бесподобно описаны Кэнноном в 1920 году в отношении острых реакций и Селье (1946) в отношении длительных физиологических реакций. Картина острой реакции борьбы или бегства характеризуется чрезвычайно сильным возбуждением и резким преобладанием симпатического тонуса: мышцы напряжены, дыхание становится глубоким, увеличивается сердечный выброс, обострены все чувства, все способности человека достигают своего пика, и одновременно происходит угнетение всех внутренних (управляемых парасимпатической нервной системой) процессов. Острая реакция запускает секрецию адреналина и других прессорных аминов, которые, в свою очередь, поддерживают и усиливают описанное физиологическое состояние. При хронической реакции происходит активация коры надпочечников, в результате чего запускается цепь вторичных биохимических и тканевых реакций.

Реакция борьбы или бегства очень драматична в своих крайних проявлениях, но представляет лишь одну сторону биологической реальности. Другая сторона не менее драматична, но совершенно иная по стилю. Ее характеристика: пассивность и оцепенение в ответ на угрозу. Противоположность между этими двумя типами реакций была замечательно описана Дарвином в его сравнении активного и пассивного страха. В первом случае, говорит Дарвин, преобладает тенденция к «внезапному, неконтролируемому и паническому бегству». Картина пассивного страха, как рисует ее Дарвин, проявляется пассивностью и прострацией в сочетании с усилением спланхнической и железистой активности (…появляется неудержимая зевота… смертельная бледность… на коже выступают капли пота. Все произвольные мышцы расслабляются. Вскоре следует глубокая прострация. Усиливается кишечная перистальтика, расслабляются сфинктеры, содержимое кишечника и другие жидкости тела более в нем не удерживаются…»). В общем поведении преобладает стремление съежиться, спрятаться, присесть. При более острой пассивной реакции может наступить потеря тонуса постуральной мускулатуры – то есть падение или утрата сознания. Если пассивная реакция затягивается, то физиологические проявления становятся менее драматичными, но сохраняют прежнее содержание.

В животном мире мы находим целый репертуар пассивных реакций, по меньшей мере столь же важных и значительно более разнообразных, чем активные ответы на угрозу. Все пассивные реакции характеризуются оцепенением и неподвижностью (при определенном угнетении позного тонуса и общей алертности), обычно такое состояние сопровождается повышением спланхнической и секреторной активности. Достаточно будет всего нескольких примеров. Испуганная собака (особенно если она принадлежит к павловскому «слабому тормозному типу») поджимает хвост и съеживается. Часто наблюдается рвота и недержание кала. Еж при виде опасности сворачивается в клубок. Тушканчик впадает в каталепсию с утратой мышечного тонуса. Опоссум впадает в состояние «мнимой смерти». Испуганная лошадь цепенеет и покрывается холодным потом. Скунс при виде опасности застывает на месте и обильно секретирует жидкость из видоизмененных потовых желез (этот пассивный секреторный ответ считают оборонительной реакцией). Если опасность угрожает хамелеону, он цепенеет и меняет окраску, стараясь слиться с окружающей средой; изменение окраски происходит в результате определенных изменений во внутренней секреции. Даже у простейших мы видим у одних видов активные реакции нападения, а у других – пассивные защитные реакции. Ясно, что пассивный ответ на опасность используется в эволюции с самого зарождения жизни и является биологической альтернативой активных реакций. Причем пассивная реакция часто превосходит активную реакцию в плане своей адаптивной ценности для выживания. Если при возбуждении животное встречает опасность лицом к лицу, то при пассивной реакции оно этой опасности избегает, становясь менее доступным для ее источника.

Человеческий репертуар биологических ответов очень богат такими пассивными защитными реакциями, многие из которых происходят парадоксально (строго говоря, ультрапарадоксально, если воспользоваться павловским термином) в контексте физического или эмоционального напряжения. Среди таких относительно острых реакций мы должны выделить нарколепсию и катаплексию, нервное оцепенение и блокаду, огромное разнообразие паркинсонических «кризов» и обмороки. Если немного растянуть временную шкалу, то в нее можно вместить также вазовагальные приступы (как их описывает Говерс) и, конечно, мигрень. Мало того, в качестве тормозных защитных реакций приходится рассматривать такие состояния, как «обморочные» (истерический ступор), а также более продолжительные депрессивные и кататонические ступоры. Патологический сон (особенно в его причудливой каталептической форме) является крайним примером длительной человеческой тормозной реакции, подобной гибернации в животном мире.

В животном мире польза пассивных реакций и состояний заторможенности для выживания очевидна, в то время как у нас она затушевывается при некоторых патологических пассивных реакциях, характерных для человеческого поведения. Но мы никогда не поймем происхождение и сохранение таких человеческих реакций, если не разглядим в них первоначальный биологический смысл – повышение шансов на выживание. В самой природе таких реакций есть, однако, нечто парадоксальное; сон и гибернация служат защите организма, но одновременно делают его уязвимым для других опасностей. Заторможенные, обусловленные повышением парасимпатического тонуса состояния, «вегетативные отступления» – по образному выражению Александера – могут в их чистом виде превратиться в психофизиологическую тюрьму. Предельный парадокс – это симуляция смерти во избежание смерти, как в случае «притворной смерти» опоссума, у человека такая реакция проявляется сном и ступором.

Это, таким образом, есть, если можно так выразиться, «задняя земля» биологических реакций, из которых, как можно полагать, по мере усложнения человеческой нервной системы и человеческих потребностей возникла мигрень, постепенно выделившаяся в чистую самостоятельную реакцию. Можно представить себе некую «пра-мигрень» (Ur-migraine), ее архетип, грубую пассивно защитную парасимпатическую реакцию большей продолжительности, чем реакции заторможенности или оцепенения. Возможно, что такие первобытные мигрени – подобные недифференцированным реакциям, описанным в главе 2, – возникали в ответ на разнообразные физические угрозы: утомление, перегревание, травмы, боль и т. д., и на определенные элементарные и чрезмерные эмоциональные переживания, в частности страх.

Возникновение крупных социальных общностей и культурные ограничения, неотделимые от этого процесса, по мере их возможности сделали необходимыми большее число разнообразных вегетативных отступлений, чем это было возможно в далекие доисторические эпохи. Эти психосоматические реакции, вместе с невротическими защитными реакциями, представляют собой единственную альтернативу в ситуациях, в которых недопустимо и невозможно прямое действие. Мы полагаем, что психосоматические реакции, подобные защитным неврозам, стали не только необходимыми в условиях нарастающей сложности и регламентации цивилизованного бытия, но и более разнообразными и причудливыми: так, простые защитные рефлексы, которые мы обсуждали выше, развились в символическую, предопределенную и текучую мигрень, столь характерную для современного общества.

Параллельно с усложнением таких стратегических потребностей и привычек возрастала сложность нервной системы и в первую очередь прогрессирующая энцефализация интегративных функций в эволюции млекопитающих. У относительно примитивных млекопитающих (опоссумов, ежей и т. д.), развитие и контрольные функции коры которых рудиментарны, рефлексы относительно стереотипны и плохо поддаются кондиционированию (то есть с трудом вырабатываются условные рефлексы). Усложнение строения и увеличение площади коры головного мозга позволяют осуществлять выработку более многочисленных, более разнообразных и легко устанавливающихся условных рефлексов. Окончательная дифференцировка иерархически упорядоченных корковых нейронных полей в мозге человека (см. главу 11 и рис. 8) – это непременное условие возникновения самого сложного и самого характерного признака мигрени – ауры. Сложность мигренозной ауры (с ее комплексными сенсорными и интегративными нарушениями, афазией и т. д.) является доказательством и побочным продуктом уникальной дифференцировки коры головного мозга человека; такая сложность явно немыслима в более просто устроенной нервной системе. Аналогично мы можем распознать зачатки эпилепсии и психозов у многих примитивных млекопитающих, а возможно, и не только у млекопитающих позвоночных (внезапные судороги с потерей сознания; состояния неконтролируемого возбуждения и транса, и т. д.), но при этом должны принять, что наиболее сложные и индивидуальные характеристики этих поражений – галлюцинаторные расстройства и нарушения формирования идей и представлений – зависят от степени развития и дифференцировки коры и прежде всего коры лобной и височной доли нашего мозга.

Таким образом, на вопрос, поставленный в начале этой главы, является ли мигрень чисто человеческой реакцией, мы должны ответить: и да, и нет. Нет никакого смысла считать мигрень только человеческим изобретением. Скорее ее надо рассматривать как звено в цепи развития ее древних биологических предшественников, как пример наиболее примитивной и обобщенной формы приспособительной реакции, которая усложнилась и дифференцировалась благодаря уникальным возможностям человеческой центральной нервной системы и уникальной природе человеческих потребностей. Окончательный вид мигренозной реакции зависит от форм отношения индивида с окружающим миром, то есть от психологических факторов, определяющих индивидуальность проявлений мигрени. Разбором этих факторов мы и займемся в следующей главе.