Конфеты с ликером

Никита ушел от жены Лели, оставив ей пока что квартиру. Он мог бы разменять жилплощадь, отобрав одну комнату, но почему-то медлил.

При этом вообще ничего не предлагал и не разводился, то есть Леля оставалась замужней женой, Никита – женатым мужчиной.

Мало того, он как в насмешку каждый вечер приходил, располагался в своей комнате (он это подчеркивал: «Я в моей комнате»), то есть в большой, и сидел там безвыходно три часа, запускал телевизор как хотел громко и под этот шум разговаривал по телефону, вообще много возился.

Дети должны были спать в таких условиях, что же делать.

Они привыкли, и привыкли к тому, что папе нельзя мешать.

Но договоренность была такая, что до семи он не приходит. С семи до девяти – его время.

Иногда удавалось отвести детей к соседям на два часа.

Никита являлся точно в свою пору, правда, кроме субботы и воскресенья. На выходные он брал как бы отгул от семьи. («Папа работает», – объясняла Леля детям.)

Нечего им было объяснять, незачем было сохранять видимость – но Леля ее сохраняла всеми силами. Дети не должны страдать. У них есть папа.

Леля совершенно ни на чем не настаивала, буквально головы не поднимала, да, нет, никаких требований.

Даже когда она заболела, лежала с температурой, вся красная, с хриплым кашлем, она и тогда не разозлилась, не выкрикнула, что детям нечего есть, когда он пришел и особенно громко включил телевизор.

Как будто бы ее вела какая-то тайная мысль, некоторый договор с самой собой. (Это бывает, что в крайних ситуациях люди как бы успокаиваются, зная, что уже никакой надежды нет.)

А положение было такое, что им действительно не на что было жить, Никита платил за квартиру, свет, газ и телефон, причем лампочки поменял на самые грошовые.

Нищета подошла уже последняя. Леля, бывшая медсестра, не могла работать – маленькая дочь все время болела.

Сама Леля была из интеллигентной семьи, но когда отец ее умер, мама стала тихо сходить с ума. Продала квартиру и купила пока что – «временно» – большую комнату в коммуналке, чтобы на просторе выбрать что-то получше, да так они там и застряли.

Деньги быстро кончились.

Каким-то образом, когда Леля была в туристическом лагере, мама в две недели успела выйти замуж за торговца овощами с рынка, снимавшего комнату в их квартире, и мгновенно прописала к себе всех его детей, мать и кучу родственников из родной пещеры, а потом – все произошло весьма быстро – скончалась.

Девочка вернулась, когда уже в ее комнате жил целый табор, а на все вопросы они отвечали: «Не понимай».

Сам торговец овощами все рассказал очень старательно, повез Лелю на кладбище, все документы у него были в порядке.

Леля поехала к деду за город, старый дед пытался хлопотать, ходил в милицию, в суд, но все разводили руками: мать Лели была алкоголичка.

Сказали, надо нанимать вам адвоката, а на какие деньги?

Дед тогда плюнул и прописал Лелю к себе в Сергиев Посад, где у него было полдома с огородом и с удобствами во дворе.

Леля бросила школу, поступила в медучилище, чтобы поскорее зарабатывать.

Дед умер, ровно когда Леля получила диплом и устроилась работать в больницу: у него оказался обширный инфаркт.

Племянница деда, неродная тетка Лели (жена погибшего по пьяни племянника), которой принадлежала вторая половина дома, подала было в суд, чтобы отрезать кусок огорода и если получится, то и дома, в свою пользу, но дед был не простой человек, он позаботился и оставил завещание.

Поэтому Леля, хоть и ангел с виду, знала жизнь не с самой хорошей стороны – тетка, пока суть да дело, в ее отсутствие все-таки перекопала столбы и перенесла забор на полметра вширь.

Такова была Лелина жизнь.

Спросить было не с кого. Кусты смородины и крыжовника, которые дед посадил как живую и колючую к тому же изгородь, чтобы племянница не шастала на его половину как к себе домой якобы за ушедшей курицей, – эти кусты оказались по ту сторону нового забора тетки.

Подавать на нее в суд – это надо было иметь документы на домовладение, а они странным образом исчезли, когда родня пришла на похороны (в том числе и тетка с тазиком винегрета). Она, сидя за общим столом, все время напоминала:

– Винегреду-то, винегреду попробуйте.

Такова была история Сергиева Посада и девушки Лели.

Однажды Леля сказала одевающемуся уже в прихожей мужу:

– Никита, я могу кое о чем тебя попросить?

– Не знаю, – живо ответил голодный Никита, весело и злобно. Он с некоторых пор ничего не ел у них в доме.

– Ты можешь в ближайшие три месяца не приходить?

– А что так?

– Я бы сдала комнату двум студенткам до июня.

– А может, это я бы сдал свою комнату? Людям с рынка?

– Нет.

– А может быть, я бы сдал, действительно? Нет, смотрите-ка, какова хозяйка жизни, меня же из моей квартиры выселяет просто так.

– Значит, такой ответ у тебя?

– Ответ такой, да.

– Ну что ж.

– Пойми, зачем мне ты, когда я сам мог бы получать деньги, моя это квартира, хорошо?

– Хорошо.

Все уже было сказано у этой пары, все доводы приведены. Леля после рождения дочки так и не вернулась на работу, малявка все время болела, а Никита однажды устроил дикий скандал, в финале которого крикнул, что уходит и денег ты увидишь от меня хрен! Сам буду платить за квартиру и телефон, и всё!

Тем не менее Леля упорно гнула свою линию:

– Вот скажи, Никита, а если мы сдадим эту квартиру вообще?

– Тогда это я сдам ее, – отвечал Никита с нехорошей улыбкой, – это моя квартира. А ты уберешься совсем, договорились?

– Сейчас положение другое.

– Какое же?

– Это наша общая квартира. Каждому здесь полагается по восемь метров жилой площади.

– Эка, подсчитала, но твоего здесь нет ничего.

Он уже стоял выпрямившись во весь рост и улыбался.

– Хорошо, давай тогда разменяем квартиру.

(Об этом тоже было уже говорено. Никита каждый раз повторял, что нечего на чужую площадь разевать пасть.)

– А, мне восьмиметровую, да, а вам двадцать четыре метра, не выйдет. Кто ты тут вообще? (Давняя песня имени его мамы и сестры.)

– Я подала на развод и на размен.

– Хрен! Хрен ты подала! Я скажу, что ты за меня вышла фиктивно.

– Хм.

– Чтобы прописаться, понятно?

– Вот ты все там им и скажешь. На суде.

– Когда это ты подала в суд? Что придумываешь-то?

Видно было, что он именно этого и боится, – но надеется, что Леля, как всегда, делать ничего такого не станет. Он прекрасно знал ее характер и то, как она всегда подчинялась обстоятельствам.

Леля промолчала. Она действительно в суд не подавала.

Никита ушел, грязно выругавшись и прихлопнув на прощание дверь. Леля присела на кухне.

Что-то за этим должно последовать. Никита выглядел ужасно.

Не дай бог, если он решится на что-то. Наймет убийц? У него нет денег. Сестра ни при какой погоде не даст ему взаймы, мать тоже.

Другой вопрос, почему он не ест и не пьет в их доме? Речь не о том, что он не хочет объедать детей, прекрасно не так давно объедал.

То, что Никита психически болен, Леля заметила уже давно. Эти беспричинные вспышки злости, даже бешенства, какие-то нелепые подозрения и не менее странные попытки связать между собой ничем не связанные события (Леля купила маникюрные ножницы – стало быть, у нее появились деньги, значит, она «принимает с улицы»… Вот он и сидел вечерами дома, видимо, сторожил. Или просто хотел насолить своим присутствием, выжить).

Он, однако, не знал, что Леля вот уже два месяца подрабатывает. Она, помирая от робости, ночью расклеила объявление о гуляльной группе, что «Педагог с медицинским образованием набирает детей, прогулка и обед, с десяти до пяти ежедневно».

Приводили иногда семеро детей, плюс имелось своих двое, довольно много.

Два часа в любую погоду она болталась со своим детским садом в соседнем парке. Потом приводила весь выводок домой, разогревала их питание прямо в баночках, ставя посуду в кастрюлю с водой, и дети ели своими ложками из собственных баночек. После чего Леля с ними рисовала и немного занималась английским, в пять их разбирали.

Свои дети чувствовали себя среди детского коллектива прекрасно.

Леля даже устраивала дни рождения с песнями, подарками и конфетами. Что пригодилось, так это старое пианино Никитиной бабки. Лелю, как каждого интеллигентного ребенка, учили музыке.

Единственное, чего Леля не позволяла родителям, – это оставлять детей после пяти, ни под каким видом.

Отставшего ребенка она тут же везла к нему домой.

И заранее предупредила, что это стоит как день пребывания, такое было поставлено условие, и детей разбирали дружно.

Никита не должен был знать о группе. Мало ли что придет сумасшедшему в голову.

Свои дети быстро привыкли к новому распорядку, в холодильнике даже была специальная коробка под названием «на сладкое», куда Леля складывала сушки и карамельки для общих чаепитий. Свои дети знали, что оттуда брать ничего нельзя.

Тем не менее хоть Леля и существовала в постоянном напряжении, но жизнь как-то организовалась.

Изо дня в день – дождь ли, снег ли, вереница детей переходит улицу по тоннелю, выныривает с той стороны и бредет в парк на игровую площадку. Там горки, карусельки, там дети играют и бегают, там беседка, где можно укрыть их от дождя. Илюшка вечно дерется, у него постоянно мокро под носом, Мефодий часто рыдает – ангел с льняными кудрями, Кирюшу приводят на час позже прямо в парк и с сумочкой с обедом в виде подарка Леле, она с этим делом вынуждена таскаться по парку. На первое ему дают суп из пакетиков, на второе рыбные консервы с порошковым пюре (всегда), на третье яблоко, хлеб положить забывают. Был праздник, когда Кирюше сунули котлету. Ребенок всегда рад простому чаю с сахаром и сушками.

Леля устраивает чаепитие в полпятого с чем-нибудь, что положили родители, плюс добавляет простые сушки с маком из коробки «на сладкое». Ребятки любят угощаться чужим.

Глеб и Анечка, собственные дети, помогали Леле, да и ребята, все до единого, аккуратно закрывали крышечками свои пустые после обеда банки и убирали их вместе с ложками в собственные пакеты.

Перед Новым годом они даже выучили английскую сценку («Little mouse, little mouse») и разыграли ее перед папами-мамами-бабушками.

Был настоящий утренник, пришли родители, из большой комнаты убрали стол, и дети в белых колготках, чешках и в масках выступали.

Им всем были вручены подарки. (Родители принесли пакеты, эти пакеты малышам и вручили, на каждом была карточка с именем.)

Только мама Кирилла забыла о подарке, в самый последний момент приволокла ребенка и убежала. Несчастный был не в костюме, и белых колготок у него не оказалось, однако же Глебушка по указанию находчивой Лели быстро дал ему свои запасные, и Кирилл с блеском выступил в роли мыши (из таких полуброшенных детей в интеллигентных семьях часто вырастают таланты).

Дашенька и Клавдия пели песенки, а Илюша, Мефодий, Аня и Глеб водили хоровод.

Сима, вечно заплаканный ребенок, да и Тамарочка, крошка едва трех лет, сказали вдвоем стишок по-английски.

Родители были растроганы, некоторые плакали, бабушка Симы, к примеру (в кого внук и удался полностью).

Для Кирюши пришлось срочно делать подарок из подручного материала, из вечных сушек с маком, двух мандаринов и горсти карамели. Неизбалованный Кирюша был зверски рад. Чавкал, глядя в свой подарочный пакет честными маленькими глазками. Глеб и Анечка получили точно такие же пакетики.

Затем все играли в подвижные игры.

Ровно в пять дети пошли домой, за Кириллом явился суровый старший брат лет семи (их там таких имелось в наличии еще трое).

Спасибо, мамы с бабушками перед уходом помогли вернуть обратно стол.

Пришлось мыть полы в срочном порядке.

В половине восьмого ввалился Никита. Вид у него был довольно странный – глаза как-то выезжали в нижнее веко, таращились, как будто Никита боролся со сном.

Дети, лежавшие на диване перед телевизором, быстренько вскочили и пошли к себе в спальню. Никита же встал у них на пути и вынул из своего потрепанного портфеля коробку шоколада:

– Глеб, Аня, вот вам подарочек.

Лицо у него было красное (ниже лба).

Анечка нерешительно и вежливо взяла подарок, положила на стол.

– Ешьте, – сказал Никита, – угощайтесь.

Глеб открыл коробку, выудил одну конфету.

– Теперь ты, Анька, – визгливо произнес Никита. Как-то вроде дал петуха.

Аня тоже подошла, получила от Глебушки конфетку и сунула ее в рот.

– И ты, мадам, – мотнул головой Никита. – Жри. Твои любимые, с ликером!

– Ой, зачем же ты детям с ликером…

– Пусть привыкают, бабушка у них была алкоголичка!

Доволен был и добавил:

– А мать ихняя – проститутка. Так что лопай, не стесняйся.

– Спасибо на добром слове, не хочется.

– Ну я уйду, ты же всё доешь, я знаю, – слишком громко сказал Никита. – Опять у него сорвался голос. Что такое!

– Именно это я и сделаю, но только когда ты уйдешь.

– Ишь ты, она еще шуткует! Голос подает!

Как ни странно, Никита удалился довольно скоро, перед тем пригласив детей съесть еще по конфетке. Дети посмотрели на маму и замялись.

Никита сказал:

– А то не получите от меня на Новый год подарочка! Глебу велосипед, а Ане что? Ну что тебе, Аня?

Малютка сказала:

– Не жнаю.

– Тогда берите.

И они взяли еще по конфетке. В коробке осталось восемь штук.

Никита, как ни странно, не задержался. Зорко посмотрев на жену, он быстро оделся и сгинул.

Только за ним захлопнулась дверь, Леля поволокла детей в ванную и дала им выпить по литровой банке воды. Затем она вызвала у них рвоту и дала еще по пол-литра. Опять вызвала рвоту. Потом последовало теплое молоко.

Дети после экзекуции легли и заснули. Они были очень бледные. Пульс уреженный.

Надо было бы им поставить обоим капельницы. Срочно в больницу.

Леля быстро-быстро все конфеты высыпала в кулек и положила подальше под ванну. Коробку же сунула в помойку. Стала собирать документы в больницу.

Тут же вернулся муж.

Вошел, не снимая сапог, в большую комнату. Леля успела лечь на диван.

– Эй, тетка! – позвал он.

Она не ответила.

Он подобрался к ней и ледяными пальцами полез щупать ей шею. Леля дернулась и привстала.

Никита аж подпрыгнул:

– Ты че людей пугаешь!

– Ой, – застонала она, – я, кажется, подхватила кишечный грипп, ломает всю и тошнит.

– А дети?

– Дети давно спят.

Он и туда прокрался, вернулся и спросил:

– А что они так рано?

– У нас были малыши в гостях, устраивали елку. Наелись конфет и всяких вкусностей, перевозбудились, устали.

Не мог удержаться, съязвил:

– Наелись? Полные желудки? Это не есть хорошо. И с какого же праздника у тебя деньги завелись? Вечеринки устраиваешь?

Промолчала.

Ушел, копался на кухне. А, ищет свою коробку. Нашел, видно, в помойке пустую, явился и встал в дверях умиротворенный.

– Ну что, понравились конфетки? Фольги в ведре полно!

– Даже слишком, – ответила еле слышно Леля.

– Ну ты слон! Схавала всё!

– Да там всего восемь было.

– Ладно, я еще приду, – заторопился Никита. – Я тут недалеко.

– Где? – умирающим голосом спросила Леля.

– Тебе не все ли равно.

Он ушел, Леля встала, сняла телефонную трубку, гудка не было. Что-то он сделал, где-то надрезал телефонную проводку, не хочет, чтобы она кому-нибудь звонила.

Дети были живы.

Все-таки промывание им она сделала быстро и очень основательно и молока выпили. Так что делать? Вызывать «Скорую», но телефон не работает. Уж не хочет ли он дождаться, когда они умрут, не хочет ли спокойно вызвать милицию и «Скорую», сдать трупы в морг и так далее?

У Никиты был вид абсолютно ненормальный. Белый лоб и как проведена черта ниже – лицо все красное.

Леля быстро задернула занавески, включила на полу настольную лампу, собрала все документы, деньги, родители заплатили за месяц только что, вещи закинула в старый рюкзак, валявшийся на антресолях, разбудила детей. Они были вялые, больные. Леля взяла конфеты из-под ванны, они уже начали таять, была опасность, что яд вытечет.

Собрала в мусорном ведре первые попавшиеся чужие фантики, надела хирургические перчатки, каждую конфету быстро завернула в блестящую обертку, восемь штук, сунула их в пустую емкость с надписью «на сладкое» и поставила в морозильник, чтобы побыстрее охладилось, а Никитину коробку из мусора вынимать не стала.

Поневоле все предвидишь – что он опять полезет в помойку проверять…

Дети оделись, стояли дрожа. Был первый час ночи.

Вдруг заскрежетал ключ в дверях и ввалился Никита. Застал!

– Что это вы? – искренне удивился он.

– Нам очень плохо, а телефон не работает, «Скорую» не можем вызвать… – еле откликнулась Леля. Она тряслась от ужаса.

– А, это мы мигом, сейчас. Пошли.

Спустились во двор, на улице он остановил какую-то случайную машину. Посадил их, сунул водителю деньги, сказал:

– Отвези в тридцать третью их.

Леля смотрела на него во все глаза – он обошел машину и явно запомнил номер.

Тронулись. Тридцать третья была для взрослых и славилась на всю Москву бессердечным отношением к бомжам. Туда свозили с трех вокзалов помирающих доходяг.

У тридцать третьей они вышли, Леля сказала мужику: «Спасибо».

Тут же, только он уехал, нашла другую машину и велела ехать в детскую больницу. Леля там сказала, что везет детей из гостей и они отравились какими-то конфетами, и хотела предъявить пакет с конфетами – но только тут обнаружила, что забыла его в морозильнике. Фамилии детей она сказала другие. Документы обещала привезти завтра утром. Сказала, что сама врач, и назвала имя своего завотделением реанимации. Дети были в таком состоянии, что говорить почти не могли.

Леля сидела ночь в приемном покое, все равно деваться было некуда.

Утром ей сказали, что налицо какая-то очень сильная интоксикация, но вещество не определилось, вроде бы ничего такого в содержимом желудка не было.

Сердечная недостаточность – таков был диагноз у обоих ребят.

Дети лежали в реанимации под капельницами. Леля тут же пошла в отдел кадров, медсестрой ее не взяли, оформилась санитаркой куда сказали, в приемный покой. Триста квадратных метров пола мыть за одно дежурство плюс туалеты. Не было охотников на такую работу за эти деньги.

Зато пустили к детям.

Они оба были почти незаметны под простынями, выглядели плохо, на слова не отзывались, но были пока что живы.

Успела.

Вечером смоталась посмотреть, что с квартирой. Со двора было видно, что горит свет, тихо прокралась по лестнице, прижала ухо к двери, Никита что-то говорил, голос его приближался. Леля отпрыгнула и взлетела на один пролет выше, затаилась. Никита вышел из квартиры, говоря кому-то: «Ремонт, ты представляешь себе, во сколько это выльется, сколько это будет стоить?» Леля не выглянула, не посмотрела, с кем он говорит. Женский голос отвечал: «Ну квартиру-то такую не сдашь без ремонта». Опять Никита: «Жуткая берлога, я только сейчас рассмотрел, потолки, стены, ужас, срач такой». – «Да, неподходящее для жизни помещение», – шутливо подтвердила женщина. Голос уверенный, жирный. Они стояли у лифта. «Как можно называться матерью, если квартира в таком виде?» – сказал опять женский голос.

– Да всё, всё уже, – отвечал Никита. – Надо съездить в больницу.