9 ноября

Помм – остров Груа

На нотах разлеглась кошка Ива и Жакоты.

– Как ее зовут?

– Ее зовут Мамзель Годен, потому что она мурлычет точь-в-точь как годеновская печка. – Ив открывает потертый чемоданчик: – Собери инструмент, Помм.

Вынимаю камышовую дощечку и сосу ее, как леденец.

– Эта штука называется «трость» еще и потому, что на нее надо опираться языком или зубами?

– Да ни в коем случае! Я же тебе говорил, что трость, или язычок, делают из тростника, отсюда и название. А еще она так называется, потому что от твоего дыхания начинает вибрировать – примерно так, как тростник от ветра, – и рождается звук. Положи ее на мундштук, нет, не так, сейчас она слишком выдвинута наружу, надо ее сдвинуть назад. Правильно. Теперь надень машин… лигатуру. Нет, наоборот. Теперь завинти…

А я-то думала, саксофон – как гитара: бери и играй.

– Ну? Надевай мундштук на зеку… так… только не задень трость!

Ох, какая же я неловкая! Или пальцы еще слишком маленькие?

– Молодец, справилась. И наконец – вставь зеку в корпус. Все. Бери мундштук в рот. Твои верхние зубы должны быть на расстоянии трети от конца мундштука, сам мундштук должен лежать на твоей нижней губе и легонечко опираться на нижние зубы.

Вот это да! Столько сложностей! Разве недостаточно сложить рот буквой «о» и подуть?

– Расслабь плечи, не поднимай их. Не надувай щеки. Ну, дуй.

– Я никогда, никогда не смогу! Я думала, достаточно выучить, где какая клавиша, как на пианино, – чуть не плачу я.

Но решаю попробовать. Последний раз. Если не получится, брошу, никогда больше не возьму в руки инструмент. И в тот момент, как я, ни во что уже не веря, это решаю, – рождается звук! Он вырывается из раструба и вибрирует, кажется, везде, ощущаю его от корней волос до кончиков ногтей на ногах. Смеюсь от счастья. Лу, ты слышала?

– Видишь, смогла!

Кричу от радости, потом пробую еще раз. Ничего не выходит.

– Не буду больше заниматься. Это для меня чересчур сложно, ничего не получается.

Ив даже не пробует со мной спорить, меня переубеждать, он просто берет в руки саксофон. А я сажусь на кушетку и слушаю музыку, от которой сердце рвется в клочья. Ив играет с закрытыми глазами, перенося меня на мыс Пен-Мен, ровно в то время, когда птенцы чаек под присмотром родителей учатся летать, моя семья уже больше не неполная, у меня уже нет злой мачехи и сестры с двумя лицами, как у бога Януса, нет грустного папы и умершей бабушки… А есть два крыла, которыми я пока не очень умею пользоваться, заботливые взрослые, готовые в любую секунду меня защитить, и бесконечное небо. Я лечу вслед за Жюли, Бобом и Лолой. Лечу над берегом с отвесными скалами, лечу над океаном. Я задыхаюсь от этой музыки. Ив перестает играть.

– Эта вещь называется Amazing Grace. Если будешь заниматься каждый день, сыграешь ее на Рождество.

Жо – остров Груа

Мои друзья Жан-Пьер и Моника пригласили меня на ужин, я согласился – сколько можно торчать дома и мозолить глаза Маэль. Когда ты, с июня, была в пансионате, мне, конечно, тебя не хватало, но я мог представить себе, что ты рано или поздно вернешься, и это помогало не раскиснуть, а теперь если что меня и держит, то только бутылка «Мерсье» с твоим голосом внутри и письмо в ящике нотариуса, по возрасту годящегося мне в сыновья.

За окнами ревет океан, гнутся под ветром деревья, а в комнате тепло, кошка Мисти дремлет, шевеля лапами, Жан-Пьер перемешивает кочергой угли в камине. Моника приготовила твое любимое блюдо. Их дочку все время тянет на остров, она приезжает при любой возможности.

– Когда-то мы были близки с Сарой и Сирианом, потом я стал заведовать отделением, пахал день и ночь, и мы отдалились друг от друга. А вам с Магали повезло… Что вы делаете, для того чтобы так прекрасно с ней ладить?

– Ничего. Она же наша дочка, мы ее просто любим.

– Интересуйся их работой, их друзьями, их планами, – советует Моника.

– С ними поинтересуешься! Что один, что другая – молчат как могила! – я морщусь, уж очень неприятное сравнение.

– Знаешь, наверное, тебе надо оформить на Гугле рассылку, и ты будешь получать мейлы всякий раз, как имя кого-то из твоих детей мелькнет в Сети.

Обдумываю эту идею. Конечно, это было бы вмешательством в их личную жизнь, но причина-то у меня самая что ни на есть уважительная… Жан-Пьер не сомневается, что я соглашусь. Он уже включил компьютер и ищет.

Жан-Пьер и Моника – светлые люди, проницательные, нежные, благородные, они просто незаменимы как друзья. Их гостевая комната – тихая гавань.

Всем они щедро делятся – своим домом, своим садом, своим фирменным вареньем, видом на океан… Уезжаю от них сытый и пьяный. Обычно, когда мы возвращались от друзей, машину вела ты, а я сидел на месте смертника, но выжил-то я, а не ты. Отчаливаю. Летом жандармы всегда начеку, и особенно в стратегических пунктах типа «аперитив», но в это время года и в этот час они предпочитают не вылезать из теплого дома. А жаль! Если бы меня задержали, я бы мог поговорить с ними о тебе.

Все-таки это счастье – жить на острове, который можно проехать из конца в конец за десять минут. Как-то я подсчитал, сколько часов жизни погубил в парижских пробках. Тысячи! Тысячи часов, которые я мог бы провести рядом с тобой! На площади горит фонарь. Электричество у нас провели в 59-м, телефон – в 65-м. До того как в шестидесятых наступила эра телевидения, островитяне куда чаще собирались вместе, теперь все сидят по домам и каждый пялится в собственный ящик.

Боюсь заснуть за рулем, включаю радио. Рено поет: «Эй, Маню, ты дурной? Вены резать не смей: вместо девки одной будет десять друзей!»

– Я могла бы за тобой приехать, – говорит Маэль; она не ложилась спать, ждала моего возвращения.

– Не волнуйся, я в полном порядке.

Иногда меня захлестывает все, что тебе теперь недоступно. Музыка волн, прибегающих к берегу и с грохотом обрушивающихся на песок. Пена, которая разлетается по садам и виснет на ветках, напоминая сбитые сливки на кофе по-ирландски. Книжки, которые ты уже не прочтешь, диски, которые уже не услышишь, смех, который не подхватишь, ясный взгляд Помм…

Ухожу в нашу спальню. Теперь она только моя. Смотрю на картину Перрины, которую ты мне подарила: грубый холст с изображением бретонской матросской фуфайки; на картину Янник, которую я тебе подарил: остров посреди океана и алый парус вдали. Бодренько звонит айпад – напоминает, что я уже десять дней не синхронизировал его с компом. Десять дней. С тех пор, как тебя не стало. У меня появляется безумная надежда: вдруг там сообщение от тебя? Нет. Конечно, нет. Разбираюсь с почтой, выбрасываю в виртуальную помойку рекламу путешествий, которые нам больше не светят, лосьонов и кремов, которые тебе больше не понадобятся, уйму предложений, на которые ты никогда не откликнешься.

А есть еще – вот она, копится на столике у входной двери – твоя почта, я не решаюсь ее выкинуть. Тебе предлагают подписку на газеты, помощь в случае проблем со слухом, договор о ритуальном обслуживании. Ты выиграла путешествие, микроволновку и электронную записную книжку, ради этого стоило остаться. На вешалке твоя куртка, в прихожей, рядом с нашими, твои резиновые сапожки с психоделическими рисунками. В городе ты все покупала так, чтобы никого не обидеть, чтобы никто никому не позавидовал, у всех по очереди: хлеб – в двух булочных, книги – в трех книжных, остальное – тоже в трех больших магазинах. Ты ушла в конце октября, с тебя возьмут налоги за десять месяцев. Я отправил в Фонд социального страхования справку о расходах на визит коллеги, который засвидетельствовал смерть, ты получила – на свое имя! – письмо: фонд не зачтет визита, поскольку ты умерла.