Глава 8

Полковник Рихтенгден прибыл в группу армий «Центр» на следующий день после начала решающего наступления на Москву. В штаб фон Бока он не поехал – получить там нужные сведения полковник не рассчитывал. Выяснив, на каком аэродроме базируются ночные истребители, Рихтенгден приказал водителю отвезти его прямо туда.

Днем «дорнье» не летали, так что все пилоты находились в расположении эскадрильи. Рихтенгден побеседовал с каждым из девяти летчиков, хотя в наибольшей степени его интересовал лишь один из них – обер-лейтенант Беккер. Он был единственным выжившим из тех, кто столкнулся в бою с русским стрелком в небе под Киевом.

«Дорнье» Беккера упал в лес, бортмеханик погиб, но сам пилот сумел спастись, выпрыгнув с парашютом из теряющей управление машины. На свое счастье, в хаосе, царившем на земле во время прорыва русских из окружения, летчик опустился прямо на головы немецких танкистов одиннадцатой танковой дивизии, стоявших в ожидании приказа, который, к слову, поступил только через несколько часов, когда время было уже безвозвратно упущено.

– Герр оберст, я не знаю, как он это сделал, – удрученно покачал головой Беккер. Полковник видел, что воспоминания даются летчику тяжело. – В течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, русский буквально нашпиговал мой «дорнье» пулями. Вилли, мой бортмеханик и специалист по локаторам, сначала был ранен, но почти сразу русский попал в него еще несколько раз. Не знаю, как я выжил. В кабине живого места не осталось – все вокруг меня разбило пулями. Такая точность стрельбы в темноте без ночного прицела и радиолокатора… Это просто мистика какая-то.

– Скажите, обер-лейтенант, – Рихтенгден изобразил на лице сочувствие, – вчера во время ночного вылета вы не заметили ничего необычного?

– Скорее, я не увидел ничего обычного, герр оберст, – кривовато усмехнулся пилот. – Почти сразу после взлета пропала связь. Я быстро обнаружил позиции русской тяжелой артиллерии. Их было трудно не заметить, но сообщить на землю координаты целей я не мог – все частоты оказались наглухо забиты помехами. Пришлось возвращаться на аэродром и докладывать лично, но, похоже, за это время моя информация успела устареть.

– А самолеты противника в воздухе были?

– Сначала я никого не заметил, но уже по пути на аэродром бортмеханик доложил, что радиолокатор засек самолет. Судя по полученной нами вводной, в этом районе наших быть не могло.

– Вам удалось определить тип самолета? – напрягся Рихтенгден.

– Радар не дает четкой картинки, герр оберст, – с сожалением покачал головой Беккер. – Но бортмеханик доложил, что, скорее всего, это двухмоторный истребитель или скоростной бомбардировщик. Он летел вдоль линии фронта курсом на север с очень приличной скоростью. Не уверен, что наш «дорнье» смог бы его догнать, да и задача у меня была совсем другая – срочно доставить на аэродром данные о позициях русских артиллерийских батарей.

– Это мог быть пикировщик Пе-2? – спросил Рихтенгден, пристально глядя в глаза летчику.

Беккера будто током ударило.

– Герр оберст… Это он?

Рихтенгден не ответил, продолжая молча сверлить пилота взглядом.

– Да, герр оберст. Скорость и размеры цели позволяют утверждать, что это мог быть Пе-2.

– Что помешало вам сбить этот самолет в ночном бою под Киевом? – продолжил допрос полковник.

– Дистанция, герр оберст, – не задумываясь, ответил Беккер. Он уже не раз прокручивал тот бой в голове и теперь лишь озвучивал выводы, к которым пришел в результате долгих размышлений.

– Поясните.

– Противник открыл огонь с расстояния, почти вдвое превышающего обычную дистанцию прицельной стрельбы из бортовых пулеметов. Так стрелять, конечно, можно, но вот попасть в цель получится вряд ли. А русский укладывал очереди в мою машину, как будто бил по ней в упор. Даже если бы со мной тогда была вся моя эскадрилья, не думаю, что мы бы с ним справились.

– Почему?

– У «дорнье» нет преимущества в скорости перед Пе-2. Скорее, наоборот. Поэтому зажать его у нас бы не вышло, и русский просто расстреливал бы нас издалека, почти не подвергая себя опасности.

– Обер-лейтенант, – выдержав небольшую паузу, произнес Рихтенгден, – вы хотели бы отомстить русскому стрелку за своих погибших товарищей?

– Приказывайте, герр оберст! – Беккер не колебался ни секунды.

– Приказ вы получите от своего командира, – с легкой улыбой ответил полковник, – Не беспокойтесь, долго ждать его вам не придется.

Выходя из одноэтажного деревянного дома, где размещались летчики эскадрильи ночных истребителей, полковник уже знал, что ему нужно делать дальше.

Вечером того же дня транспортный «Юнкерс» доставил Рихтенгдена в Берлин, и его непосредственный начальник, уже собиравшийся отправляться домой, был вынужден изменить свои планы и надолго задержаться в штаб-квартире Абвера.

– Герр генерал, у нас появился реальный шанс уничтожить русского стрелка, – заявил полковник, сразу переходя к делу.

– Неужели? – в вопросе генерала звучал сарказм, – В который раз по счету, не напомните? Впрочем, прошу меня извинить, нервы. Ситуация под Москвой не располагает к спокойствию. Не завидую я адмиралу Канарису – Фюрер винит нашу службу в больших потерях на начальном этапе операции. Итак, я вас слушаю, полковник.

– Противник повторяется, – Рихтенгден старался говорить как можно увереннее, – красные вновь используют стрелка в качестве корректировщика артогня. Радиолокатор нашего ночного истребителя засек русский Пе-2, летевший вдоль линии фронта во время артналета, который столь дорого обошелся нашим танковым и моторизованным частям. Самолет был один, и в ударах по нашим войскам он участия не принимал. Это мог быть только корректировщик. Я убежден, что стрелок находился на его борту.

– Допустим, вы правы, – кивнул генерал, – что нам это дает?

– Пока идет сражение, эти полеты будут происходить каждую ночь, герр генерал. Русские просто не смогут отказаться от столь эффективного средства наведения своей артиллерии на цели в нашем тылу.

– Хотите устроить засаду, полковник? А как же высокая скорость русского самолета? Он не пересекает линию фронта, и при приближении наших истребителей просто уйдет на восток. Догнать его они не смогут. А если и догонят… Не помню, чтобы кто-то возвращался на аэродром после боя с этим Пе-2.

– Тем не менее, под Киевом мы смогли сбить пять тяжелых бомбардировщиков из его авиагруппы, – возразил Рихтенгден. – Мы применили новейшую технологию, о которой русский не знал, и добились пусть и не полного, но несомненного успеха.

– Предлагаете опять применить что-то из наших новинок? – заинтересовался генерал. – Что на этот раз?

– Ракетный истребитель «мессершмитт» Me-163 «Комета».

– Разве он уже прошел стадию летных испытаний?

– В сентябре состоялся первый полет. Люфтваффе не слишком заинтересовалось новинкой – сейчас их вполне устраивают истребители с поршневыми двигателями, и для ракетного перехватчика они не видят серьезных задач, да и недостатков у нового самолета пока немало, и главный из них – всего восемь минут в воздухе.

– И чем нам поможет эта дорогая игрушка? – удивился генерал.

– «Дорнье» засекут Пе-2 русского стрелка и подадут наблюдателям на земле условный световой сигнал. По проводной связи на аэродром базирования ракетного истребителя будут переданы координаты цели, и Me-163 вылетит на перехват.

– Как он ночью увидит цель? И почему вы думаете, что русский не расстреляет его так же, как все предыдущие сбитые им самолеты?

– Я говорил с инженерами «Мессершмитта» и «Телефункена». Они уверяют, что смогут установить на ракетный перехватчик ночной прицел и инфракрасный прожектор. Ну и, конечно, «дорнье» с радиолокаторами будут сопровождать русский Пе-2 и укажут пилоту «Кометы» нужное направление трассерами. А что касается расстрела, мы этого не допустим. Вместо обычных пушек Me-163 будет нести две ракеты – стандартные боеприпасы к «небельверферам», но со специальными дистанционными взрывателями для стрельбы по воздушным целям. Это тоже новая разработка. К сожалению, у пилота будет только один шанс на пуск ракет – на второй заход у него не хватит горючего, но зато ракетами можно стрелять с куда большего расстояния, а радиус поражения осколочной боевой части позволяет надеяться сбить Пе-2, даже если пилоту «Кометы» не удастся добиться прямого попадания.

– Я слышал о попытках применения ракет для стрельбы по самолетам, – нахмурился генерал. – С приемлемой точностью это получается только у одного пилота из двадцати. А тут еще и ночью, с самолета, летящего с непривычно большой скоростью… За штурвалом должен находиться настоящий мастер.

– У меня есть на примете такой пилот, герр генерал. Если вы одобрите план операции, я немедленно вылечу на место и переговорю с ним.

– Техника не подведет? – усомнился генерал, – это же, по сути, опытный образец.

– Герр генерал, создатели ракетного перехватчика в лепешку расшибутся, чтобы все сработало штатно. Для них это последний шанс доказать руководству люфтваффе перспективность своей разработки.

Попав под массированный и неожиданно точный ночной удар советской артиллерии, немцы были вынуждены отложить начало операции. Наименее пострадали их войска, сконцентрированные для действий вдоль Минского шоссе. В соответствии с планами руководства вермахта, именно этим силам и предстояло первыми перейти в наступление.

Как и ожидало немецкое командование, на Можайском направлении сопротивление Красной армии с ходу преодолеть не удалось. Следуя многократно проверенной тактике, немцы не пытались пробить лбом сильно укрепленные позиции. Попробовав раз-другой взломать оборону на каком-либо участке и убедившись в наличии там сильных укреплений, минных полей и развитых инженерных заграждений, они отходили на исходные позиции и пытались нащупать слабые точки, уделяя особое внимание стыкам между советскими частями и соединениями.

Основной накал сражения быстро сместился в сторону от шоссе, где советская оборона была не столь плотной. Замерзшая земля позволила подвижным частям вермахта наносить удары вне дорог, чем немецкие генералы не замедлили воспользоваться.

Несмотря на все их усилия, пехотные дивизии не смогли прорвать оборону советских частей на всю глубину, хотя местами, особенно там, где их поддерживали танки и штурмовые орудия, немцам удалось вклиниться в оборонительные порядки Красной армии на несколько километров.

В итоге на Можайском направлении в начале ноября кризиса удалось избежать, чего нельзя сказать о ситуации на юге, в районе Калуги и Малоярославца и, особенно, на севере, между Волоколамском и Клином.

Мои ночные полеты вдоль линии фронта стали обыденным мероприятием – Ставка быстро оценила качество получаемых таким образом разведданных. Кроме того, практически вся тяжелая артиллерия по ночам работала по координатам, передаваемым мной по радио.

Немцы, конечно, подобное положение дел искренне не одобряли и всячески пытались затруднить мне работу. Они быстро поняли, что сосредоточивать пехоту и технику для нанесения ударов можно только в дневное время, когда не летает русский разведчик, иначе любое скопление войск попадает под огонь тяжелых гаубиц.

Русские гаубичные батареи, совершавшие опустошительные ночные артналеты, стали изрядной головной болью для вермахта, и немцы бросили на борьбу с ними все имевшиеся в наличии средства. Налеты на Москву полностью прекратились. Вместо этого немецкие бомбардировщики ночами висели над собственными войсками, немедленно реагируя на активность советской артиллерии. Ночью работу гаубиц видно издалека, и нужно признать, такая тактика приносила немцам ощутимые результаты – потери в артполках РГК неуклонно росли, а эффективность их ударов по врагу снижалась.

Кроме того, немцы постоянно наращивали число ночных истребителей, оснащенных радиолокаторами и ночными прицелами. Мой Пе-2 по-прежнему легко избегал встреч с ними, но при этом нам приходилось терять время, постоянно уходя от линии фронта на восток, чтобы оторваться от навязчивых «дорнье» и Me-110. Тем не менее, вылеты я совершал каждую ночь, но маршруты моих полетов неуклонно смещались все дальше на восток вместе с приближением линии фронта к Москве.

Седьмого ноября на Красной площади прошел парад в честь двадцать четвертой годовщины Октябрьской революции. Товарищ Сталин совершил сильный политический ход, поднявший боевой дух войск и показавший всему миру, что у Ставки еще есть резервы, и сдавать Москву русские не собираются. Тем не менее, на следующий день Красная армия оставила Волоколамск, а десятого был потерян Клин. На центральном участке обороны под угрозой неминуемого окружения защитникам столицы пришлось оставить Можайск. На юге у немцев дела шли заметно хуже, но Малоярославец они все-таки взяли, и к пятнадцатому ноября вышли к окраинам Наро-Фоминска.

Несмотря на большие потери, вермахт еще не выдохся, и самым неприятным козырем в рукаве Гитлера оставалась практически свежая танковая группа генерала Роммеля, пока что практически не участвовавшая в боях, если не считать нескольких локальных операций по отражению не слишком опасных контрударов Калининского и Юго-западного фронтов во фланг танковым дивизиям Гёпнера и Гота.

Ставка накапливала силы. Я видел со спутников, как к столице стягиваются все новые дивизии. Они прибывали из Средней Азии, с Дальнего Востока, снимались и отправлялись на защиту Москвы с относительно спокойных в данный момент участков фронта. Маршал Шапошников не торопился бросать их в бой на подступах к столице. Судя по всему, для этих свежих соединений Ставкой была заготовлена совсем другая задача, и я, кажется, начинал догадываться, какая именно.

– Гюнтер, тебя хочет видеть какой-то важный чин. Судя по виду, он прибыл к нам прямо из столицы, – крикнул только что приземлившемуся пилоту его товарищ по эскадрилье.

– И большой чин? – уточнил летчик с легкой усмешкой.

– Целый полковник.

– Что ж, не будем заставлять герра оберста ждать, – пожал плечами лейтенант и быстро направился к блиндажу, где размещался штаб эскадрильи.

У входа в штаб Гюнтера встретил незнакомый обер-лейтенант и проводил к стоявшему под деревьями «хорьху».

– Садитесь в машину, лейтенант, – сказал он, указав Гюнтеру на заднюю дверь автомобиля, – герр оберст ждет вас.

Пилот удивился, что гость из Берлина не захотел разговаривать с ним в штабном блиндаже, но виду не подал.

– Лейтенант Гюнтер Ралль, – представился летчик, забираясь на заднее сиденье «хорьха», – прибыл по вашему распоряжению, герр оберст.

– Только что из боя, лейтенант?

– В этот раз обошлось. Сопровождали «штуки», работавшие по колоннам русской пехоты под Клином, но истребители красных так и не появились.

– Я представляю Абвер, лейтенант, и у моей службы есть к вам серьезное предложение. Однако прежде чем перейти непосредственно к делу, я бы хотел задать вам один вопрос. Скажите, какова максимальная скорость вашего «мессершмитта»?

– Пятьсот двадцать километров у земли, шестьсот на высоте, – чуть запнувшись, ответил Гюнтер, не ожидавший от полковника Абвера подобного интереса.

– Хватает?

– Обычно, да, герр оберст, – пилот отвечал осторожно, не понимая, к чему клонит берлинский гость, – Но в бою скорости много не бывает.

– Несомненно, – понимающе улыбнулся полковник. – Лейтенант, а что вы скажете об истребителе, способном летать со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час?

– Это фантастика, герр оберст, – тряхнул головой Гюнтер, – ну, или мечта, смотря с какой точки зрения смотреть.

– Ваше командование рекомендовало вас, как одного из лучших пилотов люфтваффе. Тридцать пять подтвержденных побед – не шутка.

– Герр оберст, разрешите вопрос?

– Вас интересует, зачем Абверу понадобился опытный и талантливый пилот-истребитель? – усмехнулся Рихтенгден, и, не дожидаясь реакции лейтенанта, продолжил. – Два с небольшим месяца назад у русских появился очень опасный боец, обладающий совершенно ненормальными для обычного человека возможностями. Начну с того, что вам ближе. По нашим данным он лично уничтожил от десяти до пятнадцати наших самолетов.

– На чем он летает, герр оберст? – Гюнтеру показалось, что он начинает что-то понимать.

– Он не пилот, – отрицательно покачал головой полковник. – Бо́льшую часть самолетов он сбил огнем с земли, хотя последние пять наших истребителей были уничтожены им из пулемета ШКАС с борта русского Пе-2.

– Пикирующий бомбардировщик? – Ралль не верил своим ушам.

– Скажу больше. Последними тремя его жертвами стали ночные истребители «дорнье», оснащенные новейшими радиолокаторами, ночными прицелами и инфракрасными прожекторами. У русского стрелка всего этого не было, но он расстреливал их, как мишени на полигоне. Но это не самое страшное. Противник, несмотря на ночь, каким-то образом определяет с борта самолета места сосредоточения наших войск и корректирует огонь своей тяжелой артиллерии. Моторизованные и танковые соединения несут неприемлемые потери. Мы должны любыми средствами пресечь эти действия.

– И вы хотите, чтобы я уничтожил Пе-2 русского корректировщика, герр оберст? Считаете, я на своем «Фридрихе» справлюсь лучше, чем оснащенные по последнему слову техники «дорнье»? У меня, конечно, есть опыт ночных полетов, но…

– На «Фридрихе», естественно, не справитесь, – перебил Гюнтера полковник, – Но я не зря говорил вам о самолете, способном летать в полтора раза быстрее вашего Bf-109F. Это новейший самолет-перехватчик «Комета» с ракетным двигателем. Не буду скрывать, Me-163 существует пока в единственном экземпляре. Мало того, это опытный образец, однако он уже летал и продемонстрировал выдающиеся летные характеристики. Предупрежу сразу – риск технических отказов очень высок. Но даже если техника поведет себя безупречно, у вас будет всего восемь минут в воздухе. Топлива хватит только на один удар, и этот удар должен быть неотразимым. Никаких пулеметов и пушек – только две ракеты с осколочными боевыми частями. Стрелять нужно с четырехсот метров, иначе русский нашпигует вас пулями из своего ШКАСа. Лететь придется ночью – днем Пе-2 русского стрелка в воздухе не появляется. На цель вас наведут «дорнье» с радиолокаторами. На «Комету», к сожалению, такой прибор поставить не получится, но у вас будет ночной прицел и инфракрасный прожектор, так что вблизи цель вы рассмотреть сможете.

Гюнтер Ралль потрясенно молчал. Он ожидал всего, чего угодно, только не такого расклада. Ночной боевой вылет на экспериментальном ракетном самолете… Услышанное отдавало бредом, но пилот понимал, что такие шансы выпадают только раз в жизни.

– Я, конечно, могу вам приказать, Гюнтер, – полковник неожиданно обратился к летчику по имени. – Необходимые полномочия у меня есть, но вы должны понимать, что мне нужен только доброволец. Русский не знает о том, что в нашем распоряжении есть такой козырь, как «Комета», и считает, что на борту своего Пе-2, летящего над контролируемой советскими войсками территорией, он находится в относительной безопасности и всегда может сбежать в тыл. От «Кометы» ему не уйти, но бить надо с первого захода и наверняка, а такое по принуждению не сможет сделать никто.

– Я согласен, герр оберст, – Гюнтер услышал свой голос как будто со стороны. – Вот только я никогда не летал на самолетах с ракетными двигателями.

– Это решаемый вопрос, – кивнул полковник Рихтенгден, – сейчас в обстановке строжайшей секретности достраиваются две специальных взлетных полосы. Одна находится здесь, в тридцати километрах от фронта и предназначена для боевого вылета «Кометы», а вторая расположена под Смоленском – для тренировочных полетов. У вас будет возможность совершить несколько дневных и ночных вылетов для адаптации к новой машине и получения навыков стрельбы неуправляемыми ракетами по воздушным целям.

К концу первой декады ноября в наркомат внутренних дел начали поступать первые, пока небольшие, партии гранатометов. Берия в категоричной форме настоял на том, чтобы войсковые испытания нового оружия проходили под эгидой НКВД.

Смысл этого решения был вполне понятен. Пока гранатометов мало, коренным образом изменить обстановку на фронте они не в состоянии, а вот попасть в руки противника как раз могут очень даже легко. Поэтому пусть уж лучше новое противотанковое оружие сосредоточится в руках специально подготовленных бойцов НКВД, для которых сохранение новинки в тайне будет не менее, а, возможно, и более важной целью, чем уничтожение конкретного танка противника.

Каждый из первых пяти сотен гранатометов оснащался специальным зарядом, служившим для его уничтожения в случае возникновения угрозы попадания нового оружия к противнику, а командирам и бойцам противотанковых гранатометных рот строжайше вменялось в обязанность не допустить его захвата врагом.

Помимо ночных разведывательных полетов, на меня теперь свалилась еще и головная боль по организации обучения бойцов этих новых подразделений стрельбе из гранатометов.

Однако заниматься этим лично я не стал. Лена и Игнатов на испытаниях продемонстрировали отличное владение новым средством поражения бронетехники противника, и теперь именно их я и назначил руководить учебным процессом, а сам лишь контролировал результаты и работал над организационной структурой новых тактических единиц.

По моему замыслу, гранатометные роты должны были обладать высокой мобильностью и иметь возможность постоянно перемещаться вдоль фронта, укрепляя наиболее уязвимые направления и противодействуя прорывам танков противника.

Каждая рота состояла из трех гранатометных взводов, взвода ПВО, и взвода управления. Роте по штату полагались семь грузовиков и два бронеавтомобиля. Очень жирно по текущим меркам, но войска НКВД могли себе позволить несколько больше, чем обычные стрелковые части. Собственно гранатометов на роту полагалось двадцать семь штук с боекомплектом по десять гранат на ствол – семь кумулятивных и три осколочных.

Первые номера расчетов вооружались наганами, а вторые и третьи – автоматическими винтовками Токарева АВТ-40, что в какой-то степени компенсировало отсутствие у отдельной гранатометной роты собственного пехотного прикрытия.

Сроки обучения были предельно сжаты. Дела у Западного фронта под Москвой складывались откровенно кисло, и я опасался, что очень скоро специальные противотанковые роты НКВД окажутся в окопах на ближних подступах к столице. Как оказалось, я даже сам не представлял, насколько был прав.

Аэродром нам пришлось сменить – к старой площадке фронт придвинулся слишком близко, и помимо регулярных налетов вражеской авиации это грозило вскоре обернуться еще и ударами тяжелых гаубиц противника.

Пе-2 взлетел с заснеженной полосы и лег на курс в сторону еще державшейся Тулы. Облет линии фронта мы в этот раз решили начать с южного фланга, как и в первый раз, когда Можайская линия обороны еще только готовилась к отражению ударов противника.

Сейчас линия фронта уже настолько сместилась к Москве, что маршрут полета сильно сократился. Дмитров, Крюково, Наро-Фоминск и Кашира оказались в руках врага. Немецкие танкисты рассматривали советскую столицу в бинокли, а тяжелая артиллерия забрасывала городские окраины снарядами.

И все же это были уже совсем не те танковые дивизии, которые рванулись к Москве в начале ноября. Во многих из них не насчитывалось и четверти начального состава боевых машин. Противники перемалывали друг друга в течение нескольких недель, и хрупкое равновесие на фронте смещалось то в одну, то в другую сторону.

И у Сталина, и у Гитлера имелись резервы. Собранные со всей страны советские стрелковые дивизии и танковые бригады начали смещаться на юг и на север от Москвы, формируя в районе Калинина и Тулы два мощных ударных кулака. Пока это движение было каким-то неуверенным – Западный фронт генерала Жукова трещал и прогибался, с трудом балансируя на грани коллапса и попадания в новый впечатляющий котел.

Глядя на это шаткое положение, маршал Шапошников уводил резервы на фланги с большой оглядкой. Сталин бесстрастно наблюдал за жаркими спорами начальника генштаба и командующего Западным фронтом, но почти не вмешивался. Шапошникову вождь доверял, но и Жукова знал, как талантливого полководца. Колебался фронт, колебалась и Ставка. Сейчас очень многое зависело от того решатся ли немцы поставить все на одну карту и бросить в бой последнюю мощную ударную силу, припрятанную в рукаве – танковую группу генерала Роммеля.

Наши полеты превратились в рутину. Да, опасную. Да, чрезвычайно полезную, но уже многократно отработанную и не предвещавшую никаких сюрпризов. Способы уклонения от встреч с немецкими ночными истребителями мы довели практически до совершенства, и старший лейтенант Калина безупречно выполнял необходимые маневры.

Два сбитых нами на прошлой неделе «дорнье» отбили у немцев охоту соваться к нам поодиночке, а когда они собирались в группы, мы предпочитали отойти вглубь своей территории и появиться вновь уже на другом участке фронта.

Вот только в этот раз что-то в тактике немцев изменилось. Я уже привык к присутствию в ночном небе над линией фронта десятков немецких самолетов. В основном это были «юнкерсы» Ju-88 и «штуки», барражировавшие в своем неглубоком тылу в ожидании открытия огня русскими гаубицами и батареями реактивной артиллерии. Кроме бомбардировщиков в воздухе находились и прикрывавшие их ночные истребители.

У немцев, как и у советской стороны, число летчиков, способных уверенно летать ночью, было сильно ограничено. Они считались элитой, ведь ночные полеты требовали специфического опыта, и, пожалуй, даже таланта. Слишком трудно ориентироваться в непроглядной темноте, зачастую определяя свое местоположение только по карте и приборам. Что уж говорить о необходимости вести в таких условиях бой? Поэтому массовых ночных сражений в воздухе не происходило, хотя отдельные стычки все же случались, и охраной своих бомбардировщиков немцы не пренебрегали.

– Нас обнаружили, – сообщил я старшему лейтенанту, увидев как отметки двух ночных истребителей противника меняют курс и начинают сближаться с нашим Пе-2. – «Дорнье» и «сто десятый». Заходят с северо-запада. Высота четыре тысячи.

– Двое? – удивился Калина, – обычно меньше, чем вчетвером они к нам не лезут. Жду указаний.

– Курс пока не меняем. Чувствую я, они нас отжимают от каких-то вкусных целей на земле. Поднимись немного, старший лейтенант – не стоит давать им зайти сверху.

– Вижу русского, – доложил бортмеханик, глядя на три небольших круглых экрана радиолокатора. – Высота три двести. Скорость четыреста шестьдесят. Курс почти точно на юг.

– Уверен, что это он? – уточнил обер-лейтенант Беккер. – У нас нет права на ошибку – если русские узнают, что мы доставили сюда «Комету», эффект внезапности будет потерян.

– Думаю, это он, – ответил бортмеханик, но уверенности в его голосе Беккер не услышал.

– Подойдем ближе, – решил обер-лейтенант, – Подай ведомому световой сигнал «делай, как я».

Радио по-прежнему работало отвратительно, и немецким пилотам приходилось прибегать к, казалось бы, давно ушедшим в прошлое способам связи.

– Если это русский стрелок, он нас не испугается, – озвучил свои соображения Беккер, – но, скорее всего, как-то отреагирует, чтобы занять более выгодное положение для отражения атаки. А если нет, то заметит он нас только когда мы начнем рвать его из пулеметов и пушек.

– Пе-2 начал набор высоты, – откликнулся бортмеханик.

– Это он, – с удовлетворением в голосе произнес Беккер, – увидел, что мы изменили курс, и собирается нас встретить в наиболее удобной позиции. Готовься к сбросу сигнальных бомб.

Бортмеханик сверился со специальной таблицей условных сигналов, врученной ему перед вылетом, провел необходимые расчеты и доложил:

– Готово, герр обер-лейтенант.

– Сброс!

Пять небольших бомб покинули бомбовый отсек «дорнье». Над ними раскрылись парашюты, и спустя тридцать секунд в небе над линией фронта вспыхнули пять ярких точек разных цветов.

Служба наземного наблюдения приняла сигнал и передала его по телефону в штаб авиагруппы, откуда информация о местоположении и курсе русского самолета немедленно ушла на секретный объект Абвера в двадцати километрах от Можайска.

– Лейтенант Ралль, примите координаты и курс цели, – раздался в наушниках Гюнтера голос полковника Рихтенгдена.

– Я готов, герр оберст, – ответил пилот, приняв целеуказание.

– Взлет разрешаю.

Пилот секунду помедлил, сдвинул в сторону предохранительную скобу и плавным движением включил тумблер запуска двигателя. После получения приказа на взлет его захлестнула волна паники, но, как это всегда бывало и раньше, стоило Гюнтеру коснуться органов управления самолетом, как к нему возвращалось спокойствие и уверенность.

Загудели турбонасосы, подавая в камеру сгорания окислитель – стабилизированную перекись водорода, и горючее – смесь метанола и гидразин-гидрата. Система зажигания двигателю не требовалась – при слиянии окислителя и горючего химическая реакция начиналась сама.

Ракетный двигатель с ревом выбросил из сопла длинную струю огня, ударившую в бетонные плиты полосы, и Me-163 рванулся вперед, начиная первый в истории этой планеты боевой вылет реактивного истребителя.

Немцы вели себя странно. Казалось бы, они сближались с нами для атаки, но делали это как-то неуверенно. Между собой они общались световыми сигналами, что, конечно, обеспечивало какую-то возможность связи, но в бою имело крайне низкую эффективность.

В роли ведущего выступал «дорнье», а чуть отставая от него, шел «мессершмитт-110». Подбирались они к нам по весьма замысловатой траектории, как будто специально оттягивая момент выхода на дистанцию эффективно огня.

Меня такая тактика противника вполне устраивала – чем медленнее сближение, тем больше у меня будет времени на прицельный огонь до того, как немцы смогут ответить мне тем же.

Сбоку, откуда приближались самолеты противника, замелькали вспышки, и в воздухе засверкали росчерки трассеров – «дорнье» открыл огонь. С пятисот метров! Естественно, немец не попал, зато вызвал у меня закономерный вопрос: «что это было?».

Между тем странный спектакль в ночном небе повторился. На этот раз нас обстрелял Me-110. С тем же результатом.

– Старший лейтенант, ты что-нибудь понимаешь? – задал я вопрос командиру экипажа Пе-2, но выслушать ответ не успел. Меня отвлекла резкая вибрация импланта, подававшего сигнал тревоги.

В воздухе появилась еще одна отметка вражеского самолета. Пока я раздумывал над странностями поведения двух немцев, новое действующее лицо успело нарисоваться на сцене, причем весьма впечатляющим образом. Такой скорости пилотируемых летательных аппаратов я в этом мире еще ни разу не видел, хотя теоретически о существовании подобных разработок знал. Но уж точно не ожидал увидеть ЭТО здесь!

– Уходим, старший лейтенант! Курс – юго-восток! Полный газ! По моей команде начинаешь маневры уклонения! Я к пулемету.

– Что происходит, товарищ старший…

– Нас атакует ракетный перехватчик, – перебил я Калину, – Скорость почти тысяча километров в час. Через две минуты он будет здесь!

Противник проглатывал расстояние между собой и нашим самолетом, как будто мы стояли на месте. Я все еще не мог до конца поверить в то, что вижу. По всем канонам до боевого применения ракетного истребителя должно было пройти еще не меньше года, но сейчас нас догонял именно такой самолет. Немцы еще раз смогли меня очень неприятно удивить, и я подозревал, что сюрпризы сегодняшней ночи еще только начинаются.

– Товарищ старший лейтенант государственной безопасности! – в голосе командира экипажа я услышал металл, – вам необходимо срочно покинуть самолет.

– Отставить разговоры! – рявкнул я в ответ, – Готовьтесь к совершению маневров уклонения. По моей команде резкий уход вправо со снижением!

– У меня приказ! – не сдавался Калина.

– В задницу твой приказ, старший лейтенант! Твою ж…

Вот теперь я его увидел. Не в качестве отметки на виртуальной карте, а «вживую», в режиме дополненной реальности. Длиннющий огненный хвост, мелкая вибрация корпуса и какие-то нехорошие штуковины под крыльями…

– Маневр уклонения! – взревел я, как только силуэт вражеского перехватчика расцвел вспышками стартовавших ракет.

Если бы я сам сидел за штурвалом, возможно, нам удалось бы уйти из зоны поражения. А старший лейтенант Калина в момент получения приказа, похоже, был занят обдумыванием того, что ему делать со строптивым и крайне невежливым пассажиром, ответственность за жизнь которого была возложена на него чуть ли не прямым приказом товарища Берии. В общем, на прохождение команды и реакцию пилота ушла лишняя секунда…

Я открыл огонь из пулемета. Трассеры перечеркнули стремительный перехватчик, но это было уже бесполезно – истребителем управлял действительно хороший пилот и не менее талантливый стрелок. Увернуться от его ракет мы не успевали.

– Вот он… – бортмеханик завороженно смотрел вправо-вниз, где, стремительно набирая высоту, в небо взлетала яркая звезда с длинным огненным хвостом. – Действительно, настоящая комета.

Обер-лейтенант тоже наблюдал за полетом Me-163, стремительно догонявшего русский Пе-2, в панике удирающий на восток. Со словами бортмеханика он был полностью согласен. Сегодня Беккер еще раз убедился в том, что этим диким русским никогда не победить Рейх. Какими бы природными талантами ни обладали варвары, они неизбежно разобьются о высокие технологии и научные достижения немецких ученых.

– Ракеты пошли… – забывшийся бортмеханик орал, как ребенок и подпрыгивал в своем кресле, – Есть! Он горит! Русский горит!

В темноте действительно было видно, как пылает левый двигатель Пе-2. Перед самым попаданием русский самолет попытался уклониться от ракет и совершил правый поворот. Еще секунда, и осколки, веерами разлетевшиеся в небе после взрывов ракет, не смогли бы его достать, но русские чуть опоздали с маневром, и получили в корпус и двигатель изрядную порцию железа.

– Что с «Кометой»? – встревоженно спросил Беккер, найдя взглядом яркую точку перехватчика.

– Похоже, истребителю тоже досталось. Русский пытался отстреливаться – я видел трассеры.

Двигатель ракетного «мессершмитта» работал с перебоями. Огненный хвост то пропадал, то вновь вспыхивал в небе, но был уже не таким тонким, напоминающим сотканную из пламени рапиру, а каким-то рыхлым, потерявшим фокусировку. Тем не менее, перехватчик все еще держался в воздухе. Выхлоп двигателя мигнул раз, другой, и вновь превратился в стабильную струю огня.

– Дотянет, – скорее убеждая самого себя, чем действительно испытывая уверенность в своих словах, произнес Беккер.

– Русский падает!

Обер-лейтенант перевел взгляд на подбитый Пе-2. Огонь охватил уже бо́льшую часть его фюзеляжа. Второй двигатель тоже горел, и самолет, беспорядочно кувыркаясь, несся к земле. Спустя несколько секунд он упал в лес и на земле на мгновение расцвел огненный цветок сгорающих остатков топлива.

– Жаль, что радиолокатор не способен увидеть, что происходит на земле, – негромко сказал Беккер, – Если кому-то из русских удалось выпрыгнуть с парашютом, стоило бы снизиться и закончить работу.

– Мы сделали все, что могли, герр обер-лейтенант, – ответил бортмеханик, явно не разделявший сомнений командира, – задача выполнена, а значит, последует заслуженная награда. Думаю, уже завтра при обращении к вам я буду говорить: «герр гауптман!».

– Экипажу покинуть машину! – слабый голос старшего лейтенанта Калины выдавал его состояние. Несколько осколков, пробив остекление кабины, вошли в тело пилота. Помочь ему на этой планете не смог бы уже никто.

Штурман погиб на месте. В отличие от командира экипажа, осколок попал ему в голову. Живыми и более-менее транспортабельными остались только мы со стрелком-радистом, и сейчас нам действительно следовало немедленно прыгать.

Засевший в ноге осколок сильно мешал. Импланты в боевом режиме снимали почти всю боль, но нога слушалась плохо, а времени у нас не было.

– Давайте вместе, – стрелок-радист схватил меня за плечо и потащил на себе к уже сброшенному фонарю кабины. Я, как мог, помогал ему, что было непросто в полностью потерявшем управление самолете. Наконец, под нами замелькали поля и деревья. Вернее, это перед моими глазами они замелькали, а стрелок-радист видел только черноту ночи. Высоты оставалось километра полтора, и я не стал медлить. Подгадав нужный момент, чтобы не удариться о хвостовой киль собственного самолета, я прыгнул в чернильную тьму.

Хлопок раскрывшегося над головой купола возвестил о том, что парашют сработал штатно. Я огляделся вокруг. В трех сотнях метров от меня белел еще один купол – стрелок-радист тоже успешно покинул горящий самолет, но его все дальше сносило ветром на юго-восток.

Оценив обстановку на земле, я тихо присвистнул. Мое непревзойденное умение находить приключения на мягкие части тела не подвело меня и в этот раз. Не слишком сильный ветер сносил меня в сторону Рогачевского шоссе, в расположение стихийно сформированной оперативной группы советских войск под командованием генерал-майора Захарова. После захвата немцами Клина группа попала в окружение, и теперь сдерживала яростные атаки немецких танковых и пехотных дивизий.

Что ж, хорошо хоть к своим, а не на территорию противника. К тому же в данном случае имело место разительное отличие от всего того, что я уже видел в котлах – попавшие в окружение пять стрелковых дивизий, танковая бригада, два артиллерийских полка и отдельная мотострелковая бригада спецназа не собирались бросать тяжелое оружие и куда-то прорываться. Они продолжали стоять на своих позициях, намертво перекрывая шоссе, и отбивать непрерывно следующие атаки врага, несмотря ни на какие, даже самые неблагоприятные, изменения обстановки на фронте.

Парашют зацепился за крону дерева. Меня дернуло в сторону, и я с размаху влетел в какие-то кусты. На удивление, нестандартное приземление не принесло мне дополнительных травм. Ветки смягчили удар, а лицо и голову я успел защитить руками.

Мое появление не осталось незамеченным. Воздушный бой был, похоже, неплохо виден с земли, и сейчас ко мне через небольшое поле уже бежали красноармейцы с оружием наизготовку. Ну, правильно, они же не в курсе, кто и кого сбил над их головами.