Глава девятая

Пока Килгор Траут совершенно непреднамеренно отравлял мозги всех ньюйоркцев, Двейн Гувер, свихнувшийся владелец агентства по продаже автомобилей «понтиак», спускался с крыши принадлежащей ему гостиницы «Отдых туриста» на Среднем Западе.

Двейн вошел в устланный коврами холл гостиницы незадолго до восхода солнца – он хотел взять для себя номер. Несмотря на такой неподходящий час, впереди него уже ждал очереди другой человек, к тому же чернокожий. Это был Сиприан Уквенде, индаро, врач из Нигерии, который решил остановиться в гостинице до приискания подходящей квартиры.

Двейн скромно ждал своей очереди. Он забыл, что гостиница отчасти принадлежит ему. А к тому, что вместе с ним в гостинице живут темнокожие, он относился вполне философически. Он только подумал с горечью, отчасти приятной: «Времена меняются. Да, времена меняются».

Этой ночью дежурил новый администратор. Он не знал Двейна. Он заставил Двейна заполнить подробную анкету. Двейн, со своей стороны, извинился, что не помнит номера своего водительского удостоверения. Он чувствовал себя виноватым, хотя знал, что ему винить себя было не в чем.

И он обрадовался, когда клерк выдал ему ключ. Значит, он прошел испытание. И он влюбился в свой номер. Комната была такая новая, такая прохладная и чистая. Она была такая безличная. Она была родной сестрой тысячи тысяч номеров во всех гостиницах мира.

Может быть, Двейн Гувер и не знал, зачем он живет или что ему дальше делать со своей жизнью. Но одно он уже сделал правильно. Он поместил себя в безукоризненно удобный контейнер для человеческой особи.

Контейнер ждал любого жильца. Он дожидался и Двейна.

На унитазе красовалась вот такая бумажная полоса – ее надо было снять перед тем, как воспользоваться унитазом:

Эта бумажная полоса гарантировала Двейну безопасность – ему нечего было бояться, что крохотные штопоры микробов заползут в него через анальное отверстие и разъедят его нервную проводку. Теперь у Двейна стало одной заботой меньше.

На внутренней ручке двери висела картонка, которую Двейн сразу перевесил наружу. Надпись на картонке была такая:

Двейн на минуту раздвинул сплошные, от пола до потолка, гардины на окне. Он увидел рекламу, которая объявляла усталым путникам, едущим по большой магистрали, что их ждет гостиница. Вот эта реклама:

Двейн задернул гардины. Он наладил отопление и вентиляцию. Он уснул, как агнец Божий.

Так назывался молодой барашек, и о нем ходила легенда, будто он спал лучше всех на планете Земля. Вот какой это был барашек:

Глава десятая

За два часа до рассвета, на следующий день после Дня ветеранов, полиция Нью-Йорка выпустила Килгора Траута из рук, как невесомое тело. Он брел через весь остров Манхэттен, с востока на запад, и вместе с ним летели бумажные салфетки, старые газеты и сажа.

Траут попросился на грузовик. Грузовик вез семьдесят восемь тысяч фунтов испанских оливок. Водитель подобрал Траута у выхода из туннеля Линкольна. Туннель назывался так в честь человека большого мужества и такой широты взглядов, что он сумел провести закон, запрещавший рабовладение в Соединенных Штатах Америки. Это было тогда большим новшеством.

Рабов просто отпустили, без всякого имущества. Отличить их от других людей было несложно. Все они были чернокожие. И они вдруг оказались на свободе – устраивайся как знаешь.

Водитель грузовика был белый. Он велел Трауту лежать на дне кузова, пока они не выедут за город, потому что подвозить никого не разрешалось.

Было еще темно, когда он позволил Трауту сесть. Они ехали по отравленным болотам и луговинам штата Нью-Джерси. Грузовик фирмы «Дженерал моторс» – модель «Астро-95» с дизельным двигателем – тянул прицеп в сорок футов длиной. Это была такая махина, что Трауту его собственная голова казалась величиной с дробинку.

Водитель рассказывал, что раньше он любил охотиться и рыбачить. Сердце надрывается, как представишь себе, какие тут были луга и поймы всего лишь каких-нибудь сто лет назад.

– Только подумать, сколько дерьма делают на всех этих заводах – стиральные порошки, всякую мерзость, отраву.

Он сказал правильно. Всю планету отравляла промышленность, а производила эта промышленность по большей части всякую дрянь.

Траут, в свою очередь, тоже высказал правильную мысль.

– Знаете, – сказал он, – когда-то и я тоже был за охрану природы. Расстраивался до слез, когда люди убивали птиц из автоматов, даже с вертолетов, и всякое такое. А потом махнул рукой. В Кливленде есть река, до того отравленная нефтяными отходами, что раз в год она воспламеняется. Бывало, посмотрю на все это – душа болит, а теперь мне на это начхать. А когда какой-нибудь танкер случайно вышлепывает нефть в океан и убивает миллионы птиц и миллиарды всякой рыбы, я только говорю: «Расти и крепни, “Стандард ойл”, – или кто там разлил эту нефть!» – Траут приветственным жестом поднял обе руки: – «Растуды и вас, “Мобильгаз”»!

Водитель очень огорчился.

– Шутите! – сказал он.

– Я понял, что Всевышний вовсе не намерен охранять природу, – сказал Траут, – значит, и нашему брату охранять ее вроде как святотатство и пустая потеря времени. Вы когда-нибудь видали, какие у Него вулканы, как Он закручивает смерчи и бури на море, напускает потопы? Вам рассказывали, как Он каждые полмиллиона лет устраивает ледниковые периоды? А болезни? Хорошенькая охрана природы! И это Бог творит, а не люди. Вот дождется, пока мы наконец очистим наши реки, взорвет всю нашу Галактику, и вспыхнет она, как целлулоидный воротничок. Помните, была такая Вифлеемская звезда?

– А что она такое, эта звезда?

– Какая-то галактика вспыхнула как целлулоидный воротничок, – объяснил Траут.

На водителя это произвело впечатление.

– Да, как подумаешь, в Библии и взаправду ничего не сказано про охрану природы.

– Если не считать истории про потоп, – сказал Траут.

* * *

Некоторое время они ехали молча, но потом водитель опять высказал правильную мысль: он сказал, что отлично знает, как его грузовик отравляет воздух, а чтобы грузовики могли пройти где угодно, всю планету специально заковывают в асфальт.

– Значит, я совершаю самоубийство, – сказал водитель.

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Траут.

– А мой брат еще хуже делает, – сказал водитель. – Он работает на заводе, где вырабатывают всякие химикалии, чтобы убивать деревья и посевы во Вьетнаме.

Вьетнамом называлась такая страна, где Америка старалась отучить людей от коммунизма путем сбрасывания на них всякой пакости с самолетов. Те химикалии, о которых говорил водитель, должны были изничтожить листву на деревьях, чтобы коммунистам некуда было прятаться от самолетов.

– Вы только не волнуйтесь, – сказал Траут.

– А в конце концов, и брат мой самоубивается, – сказал водитель. – Вообще так выходит, что какую бы работу ни делал американец, все ведет к самоубийству.

– Правильно подмечено, – сказал Траут.

– Не понимаю, всерьез вы говорите или нет, – сказал водитель.

– Я и сам не пойму, пока не установлю, серьезная штука жизнь или нет, – сказал Траут. – Знаю, что жить опасно и что жизнь тебя здорово может прижать. Но это еще не значит, что она вещь серьезная…

Конечно, после того как Траут стал знаменитостью, самой большой тайной для всех так и остался вопрос – шутит он или нет. Одному особенно настырному типу Траут сказал, что, когда он шутит, он всегда втайне скрещивает пальцы.

– И прошу вас заметить, – добавил Траут, – что, давая вам эту ценнейшую информацию, я скрестил пальцы.

И так далее…

Чем-то он людей ужасно раздражал. Через час-другой и водителю надоело с ним разговаривать. Траут воспользовался этим его молчанием и стал сочинять рассказ против охраны природы. Он его назвал «Гильгонго».

В «Гильгонго» описывалась некая планета, очень несимпатичная, потому что там шло непрестанное размножение.

Рассказ начинался с большого банкета в честь человека, который совершенно истребил породу прелестных маленьких медвежат – панда. Он посвятил этому всю свою жизнь. Для банкета был заказан специальный сервиз, и гостям разрешалось уносить тарелки с собой на память. На каждой тарелке красовалось изображение медвежонка-панды и дата банкета. Под картинкой стояло слово

Гильгонго!!!

На языке планеты это слово означало: «Истреблен!»

Люди радовались, что медвежата уже «гильгонго», потому что на этой планете и так было слишком много разных видов и почти каждый час появлялись все новые и новые разновидности. Совершенно невозможно было привыкнуть к невероятному разнообразию животных и растений, кишмя кишевших вокруг.

Люди всеми способами старались сократить количество новых существ, чтобы жизнь стала более уравновешенной. Но сладить с творчеством природы им было не под силу. В конце концов планета задохнулась под живым пластом в сто футов толщиной. Пласт этот состоял из скалистых голубей, и орлов, и орланов с Бермудских островов, и серых журавлей.

– Хорошо хоть, что у нас тут оливки, – сказал водитель.

– Как? – спросил Траут.

– Могли бы везти и чего похуже…

– Верно, – сказал Траут. Он совершенно забыл, что главной их целью было доставить семьдесят восемь тысяч фунтов оливок в Талсу, штат Оклахома.

Водитель поговорил о политике.

Траут никогда не мог отличить одного политикана от другого. Все они казались ему одинаковыми восторженными обезьянами.

Как-то он написал рассказик про такого оптимиста-шимпанзе, который стал президентом Соединенных Штатов. Траут назвал этот рассказ «Слава Вождю!».

Шимпанзе носил короткую синюю курточку с медными пуговками, причем к боковому кармашку была пришита печать президента США. Выглядела эта курточка так:

Где бы шимпанзе ни появлялся, оркестр играл гимн «Слава Вождю!». Шимпанзе обожал этот гимн. Он даже подпрыгивал на месте вверх и вниз, вверх и вниз.

Грузовик остановился у закусочной. Вот что было написано на вывеске этой закусочной:

И они стали есть.

Траут увидел слабоумного, который тоже ел. Этот слабоумный белый мужчина находился под наблюдением белой сиделки. Говорить слабоумный не мог, и ел он с трудом. Сиделка привязала ему на шею слюнявчик.

Но аппетит у этого больного был потрясающий. Траут смотрел, как он набивает рот вафлями, свиной колбасой и запивает апельсиновым соком и молоком. Траут поражался, до чего этот слабоумный похож на большое животное. Изумляло и то, с каким восторгом этот идиот подтапливал себя калориями, которые должны были продлить его жизнь еще на целый день.

Траут так и подумал: «Накапливает топливо еще на день».

– Извините, – сказал водитель, – пройдусь насчет лужицы.

– Там, откуда я родом, – сказал Траут, – «лужицами» называют зеркала.

– В жизни не слыхал такого, – сказал водитель и повторил: – Лужицы. – Он ткнул пальцем в зеркало на автомате для сигарет: – Вы это зовете «лужицей»?

– А вам не кажется, что похоже? – спросил Траут.

– Нет, – сказал водитель. – Откуда, говорите, вы родом?

– Родился на Бермудских островах, – сказал Траут.

Через неделю водитель рассказал своей жене, что на Бермудских островах зеркала зовут «лужицами». Жена рассказывала об этом всем своим знакомым.

Когда Траут с водителем возвращались к грузовику, Траут впервые как следует, целиком рассмотрел это средство передвижения издали. На боковине грузовика огромными оранжевыми буквами, в восемь футов высотой, было написано название. Вот оно:

Траут подумал: интересно, что при виде этой надписи подумает ребенок, который только еще учится читать? Ребенок решит, что это – очень важная надпись, раз кто-то так расстарался, что написал ее этакими огромными буквами.

И тут Килгор Траут, как будто он сам ребенок, стоящий у обочины, прочел вслух надпись и на другом грузовике. Надпись была такая: