Чрезвычайный посол 

Десятое чудо света

Голос евнуха беспрепятственно проникал через тонкие занавески на лоджии. В рассуждениях о страсти звучала божественная безмятежность – вполне объяснимая. Голос то извивался на разные лады, то взмывал ввысь, а временами, как будто невольно выдавая всю глубину страданий оратора, артистично срывался и глотал окончания от нехватки воздуха. Юноша, стоящий у колонны на лоджии, мерно покачивал головой из стороны в сторону. Нахмуренный лоб прорезали морщины, неглубокие в силу юного возраста; веки были опущены, словно их тянуло вниз непосильное бремя. Сад был залит закатным светом – бесстрастным, как евнух, но даже сумерки не могли скрыть, что юноша высок, рыжеволос и изыскан. Его губы дрогнули, издавая вздох.

Старик, тихо сидящий у другой колонны, поднял голову.

– Мамиллий?

Юноша повел плечами под тогой, однако глаз не открыл. Лицо наблюдавшего за ним старика было непроницаемым; в лучах закатного солнца, отраженных от каменного пола, нос казался небольшим, а рот – неестественно безвольным. Впрочем, за маской благодушия угадывалась легкая улыбка.

– Пусть продолжает, – чуть громче сказал старик.

Зазвучала арфа: тоника, доминанта и субдоминанта – три краеугольных камня Вселенной. Голос взмывал все выше, а солнце неумолимо продолжало опускаться. Мамиллий поморщился. Старик подал знак левой рукой, и голос мгновенно умолк.

– Подойди ко мне! Расскажи, что тебя тревожит.

Мамиллий открыл глаза. Повернув голову, взглянул вниз на сады – тенистые зеленые террасы, границы которых обозначали тисы, кипарисы и можжевельник, – затем на мерцающее море под ними.

– Ты не поймешь.

Старик скрестил ноги в сандалиях на скамеечке и откинулся на спинку кресла. Сложил вместе кончики пальцев, блеснув аметистовым перстнем. Закат раскрасил его тогу роскошнее сирийских мастеров; широкая пурпурная кайма казалась черной.

– Понимать мне положено по статусу. Ведь я твой дед, пусть ты и не принадлежишь к основной ветви имперского древа. Поведай же, что тебя тревожит.

– Время.

Старик серьезно кивнул.

– Время убегает сквозь пальцы, подобно воде. Нам только и остается, что в изумлении наблюдать его быстротечность.

Мамиллий вновь закрыл глаза, наморщил лоб и принялся мерно раскачивать головой:

– Время стоит на месте. Каждый день тянется вечность. Я не в силах выносить длительность бытия.

Старик на мгновение задумался, потом вынул из стоящей справа корзины какую-то бумагу, бегло просмотрел и бросил в левую корзину. Множество искусных рук потрудилось над тем, чтобы придать его облику исключительное благородство, заметное даже на фоне погруженного в полумрак сада, и безупречность, от блестящей под редкими седыми волосами лысины до кончиков ухоженных ступней.

– Миллионы людей уверены, что внук Императора – пусть и от побочной ветви – совершенно счастлив.

– Я уже испытал все возможные пути к счастью.

Император издал странный звук, который можно было бы принять за смех, если бы он не завершился приступом кашля и по-римски громким сморканием, и снова обратился к бумагам.

– Час назад ты хотел помочь мне с петициями.

– Тогда я еще не начал их читать. Неужто весь мир думает только о том, как бы вымолить себе подачку?

В саду вспорхнул соловей, опустился на темной стороне кипариса и робко взял пару нот.

– Продолжай сочинять поэзию. Мне особенно понравилось стихотворение, которое ты решил выгравировать на яичной скорлупе. Оно потешило мои чувства гурмана.

– Я узнал, что так уже делали до меня. Больше не буду писать стихов.

Некоторое время они молчали, готовясь внимать соловьиным трелям, но птица, будто почуяв высокое происхождение слушателей, смутилась и улетела.

Мамиллий тряхнул тогой.

– Все эти годы я скорбел об Итисе. Что за глупая страсть!

– Попробуй другое искусство.

– Декламацию? Кулинарию?

– Для первого ты чересчур застенчив, а для второго – чересчур молод.

– Мне казалось, ты поощрял мои наклонности гурмана.

– Пойми, Мамиллий, кулинария – это не юношеские забавы, а способ воскресить юность.

– Отец Империи любит говорить загадками. Но мне по-прежнему скучно.

– Не будь ты столь восхитительно прозрачен, я прописал бы тебе отвар сенны.

– Увы, мой стул регулярен до отвращения.

– Причина в женщине?

– Неужто я похож на дикаря?

На сей раз Император не сдержался. Он почти совладал с выражением лица, однако затрясся всем телом и через миг расхохотался до слез. Лицо юноши порозовело в закатных лучах.

– По-твоему, я смешон?

– Прости. Не знаю, поймешь ли ты, что отчасти моя суровая нежность к тебе коренится в твоей… Мамиллий, ты так отчаянно современен, что лишаешь себя простых радостей из боязни прослыть старомодным. Если бы ты только мог увидеть мир моими скорбными гаснущими глазами!

– Беда в том, дед, что я не ищу радостей. Ничто не ново под луной. Все уже изобретено, все изучено. Время застыло.

Император бросил в корзину очередное прошение.

– Ты слышал о Китае?

– Нет.

– Я впервые узнал об этой земле лет двадцать назад. Тогда я решил, что это остров где-то за Индией. С тех пор мне удалось собрать кое-какие обрывочные сведения. Известно ли тебе, Мамиллий, что Китай – Империя побольше нашей?

– Не может быть. Это нарушение законов природы.

– И тем не менее. Порой я замираю от восторга, представляя, что наш земной шар держат две руки – одна загорелая, а вторая, насколько мне известно, желтая. Быть может, как в той комедии, рано или поздно человек встретится со своим утраченным двойником.

– Байки путешественников.

– Я пытаюсь показать тебе, что мир необъятен и полон чудес.

– Предлагаешь посетить Китай?

– Морем плыть нельзя, а пешком или по реке ты будешь добираться десять лет, если пропустят аримаспы. Оставайся дома и развлекай одинокого старика.

– Благодарю за приглашение в личные шуты.

– Мальчик мой, – решительно сказал Император, – тебе пойдет на пользу кровавое побоище.

– Подобные подвиги я оставлю твоему законному наследнику. Постум – прирожденный вояка. Пусть забирает все сражения себе. Кроме того, война удешевляет жизнь, а я и так считаю, что моя – дешевле некуда.

– Тогда Отец Империи не в силах помочь своему внуку.

– Я устал от безделья.

Император вперился в юношу пристальным взглядом.

– Так я был слеп? Берегись, Мамиллий. Наша странная дружба возможна только при условии, что ты не будешь слишком деятельным. Я хочу, чтобы ты прожил долгую жизнь, пусть даже и умер от тоски. Забудь о честолюбивых притязаниях.

– Меня не интересует власть.

– Продолжай убеждать в этом Постума. Оставь трон ему. Он мечтает править.

Мамиллий покосился на занавески, шагнул вперед и прошептал Императору на ухо:

– И все же ты предпочел бы, чтобы твою тогу с пурпурной каймой унаследовал я.

Император наклонился вперед и торопливо проговорил:

– Если его люди услышат, мы оба не проживем и года. Не смей повторять подобные слова!

Мамиллий вернулся к колонне; Император взял новую бумагу, бегло просмотрел ее в сумеречном свете и отбросил прочь. Собеседники молчали. Соловей, уверовав, что в темноте его не обнаружат, вернулся на кипарис и вновь завел свою песню. Наконец Император тихо сказал:

– Спустись по ступенькам, пересеки лужайку, устилающую нашу низину, обогни пруд с лилиями и войди в туннель. Через сто шагов ты окажешься на портовом причале…

– Я хорошо изучил окрестности.

– К тому времени уже совсем стемнеет, и ты толком ничего не увидишь. Просто скажи себе: «Здесь два причала отделяют от моря сотню кораблей, тысячу домов и десять тысяч человек. И любой из них отдал бы все на свете, чтобы стать незаконнорожденным, но любимым внуком Императора».

– Склады, таверны, притоны. Деготь, масло, трюмные воды, фекалии, пот.

– Ты не любишь человечество.

– А ты?

– Я мирюсь с ним.

– А я его избегаю.

– Нужно, чтобы Постум сделал тебя наместником. Египет?

– Греция, если это обязательно.

– Боюсь, там занято, – сокрушенно сказал Император. – И еще очередь стоит.

– Ну, тогда Египет.

– Да, отправляйся туда, Мамиллий, ради твоего же блага. По возвращении ты застанешь вместо меня лишь горсть пепла и одну-две статуи. Так будь же счастлив, если хочешь подбодрить стареющего правителя.

– И что в Египте может меня осчастливить? В мире нет ничего нового, и Африка – не исключение.

Император развернул очередную петицию, улыбнулся и даже позволил себе краткий смешок.

– Вот тебе новое. Двое твоих будущих подданных. Лучше познакомься с ними лично.

Мамиллий без интереса взял бумагу и поднес к свету, повернувшись спиной к Императору. Прочел до конца и с усмешкой обернулся через плечо. Оба расхохотались. Император – с чувством, от души, сразу помолодев. Мамиллий – неожиданно срывающимся, как у подростка, голосом.

– Проситель хочет поиграть в морской бой с Кесарем?!

Они беспечно рассмеялись под соловьиные трели. Старик успокоился первым и кивнул на вход. Мамиллий открыл занавески и сухим официальным тоном произнес:

– Император примет просителей Фанокла и Ефросинию.

И отступил за колонну. Дед и внук заговорщически подмигнули друг другу.

К Императору нельзя было приблизиться как к простому смертному. Из-за занавеса появился толстый секретарь, преклонил одно колено и разложил на другом дощечки для письма. Чеканя шаг и лязгая доспехами, на лоджию промаршировал солдат в полном боевом облачении и встал за спиной Кесаря с мечом наизготовку. Два раба подняли занавес. Раздался удар посоха о каменный пол.

На лоджию вошел мужчина, за ним женщина с какой-то ношей. Рабы опустили занавес, и мужчина замер, ничего не видя в тусклом закатном свете. Пока глаза гостя привыкали к сумеркам, присутствующим представилась возможность его рассмотреть. Светлая туника, сверху наброшен длинный зеленый плащ. Взъерошенная темная шевелюра и растрепанная борода – не то признак беспокойной натуры, не то следы дерзкого порыва ветра, который, однако, не допускался в уединенную императорскую резиденцию. Истрепанный плащ, весь в заплатках и в пыли. Руки и ноги неухоженны; массивное, ничем не примечательное лицо.

Его спутница вжалась в темный угол. Фигура ее была задрапирована с головы до пят; лицо скрывала просторная вуаль. Женщина встала боком к мужчинам и склонилась над своим узлом. Подол длинного платья чуть подернулся вверх при ходьбе, на четыре дюйма открывая сандалию и стопу безупречной формы. Солдат с мечом не шелохнулся, но, вращая глазами, принялся разворачивать драпировку взглядом и оценивать с высоты долгого опыта по едва заметным намекам скрытое под одеждой женское тело. Он мысленно отметил наполовину спрятанную кисть руки, очертания круглого колена под тканью. И снова перевел взгляд на меч, сжав и округлив губы. В менее торжественный момент его выдох прозвучал бы вполне отчетливым свистом.

Заподозрив неладное, Император коротко глянул через плечо. Солдат смотрел прямо перед собой; трудно было поверить, что его застывшие глаза вообще способны двигаться. Император обернулся к Мамиллию.

Тот украдкой наблюдал за женщиной, взглядом разворачивая драпировку и оценивая скрытое под одеждой женское тело с безграничным оптимизмом юности.

Император удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Посетитель взял у женщины сверток и теперь, не зная, куда его положить, близоруко таращился на ножную скамеечку Императора. Тот поманил пальцем секретаря:

– Записывай.

Странный посетитель наконец решился. Он развязал узел и поставил на пол между Императором и Мамиллием модель корабля – длиной около ярда и довольно несуразную на вид. Император посмотрел на модель, затем на гостя.

– Ты зовешься Фанокл?

– Фанокл, Кесарь, сын Мирона, александрийца.

– Мирона? Так ты библиотекарь?

– Был, Кесарь, помощником библиотекаря, пока не…

Он резким жестом указал на корабль. Император продолжал пристально изучать собеседника.

– И ты хочешь поиграть в морской бой с Императором?

Ему удалось сохранить серьезное выражение лица, но в голос предательски вкралась насмешка. Фанокл в отчаянии обернулся к Мамиллию; тот по-прежнему не сводил глаз с неведомой гостьи. Тогда Фанокл неожиданно разразился пламенной тирадой:

– Кесарь, меня на каждом шагу ждали препоны. Мне говорили, что я напрасно трачу время, что я ударился в черную магию, меня высмеивали. Я беден, и теперь, когда последние деньги отца… понимаете, он завещал мне немного – скромную сумму… когда последние деньги закончились, что еще мне оставалось, Кесарь?..

Император молча наблюдал за ним. Похоже, Фанокл видел в сумерках не хуже, чем обычно, а значит, был близорук. Этот недостаток придавал его лицу растерянно-гневное выражение, как будто в воздухе перед ним парил постоянный источник изумления и ярости.

– …и я понимал, что если смогу пробиться к Императору…

Однако препятствия сваливались на героя одно за другим: непонимание, насмешки, презрение.

– Во сколько тебе обошлась нынешняя встреча?

– Семь золотых.

– Разумная цена, я ведь не в Риме.

– Мои последние сбережения.

– Мамиллий, позаботься о том, чтобы Фанокл не остался в убытке. Мамиллий!

– Да, Кесарь.

Тень вползала на лоджию с крыши и сочилась из углов. На высоком кипарисе по-прежнему пел соловей. Император вслед за солдатом посмотрел на женщину под вуалью, затем, в отличие от солдата, перевел взгляд на Мамиллия.

– А твоя сестра?

– Ефросиния, Кесарь, свободная женщина и девственница.

Ладонь Императора развернулась на колене, как будто сама собой, и палец согнулся, приглашая женщину подойти. Повинуясь, Ефросиния бесшумно выскользнула из угла и встала перед Императором. Складки на платье теперь легли иначе, вуаль над губами чуть подергивалась.

Император покосился на Мамиллия и пробормотал:

– Ничто не ново под луной.

Затем обернулся к Ефросинии.

– Госпожа, покажите нам свое лицо.

Фанокл быстро шагнул вперед, едва не наступив на модель корабля.

– Кесарь…

– Тебе следует привыкнуть к нашим западным нравам.

Старик посмотрел на ступни в сандалиях, очертания колена, затем на безупречные кисти рук, крепко сжимающие складки одеяния. Ласково кивнул и успокаивающе протянул вперед руку с аметистовым перстнем.

– Госпожа, мы отнюдь не намерены задеть ваши чувства. Скромность – достойное украшение девственности. Но позвольте хотя бы увидеть ваши глаза, чтобы мы знали, с кем разговариваем.

Девушка повернула скрытое вуалью лицо к брату. Тот беспомощно застыл, приоткрыв рот. Наконец из-под драпировки появилась рука и чуть сдвинула вуаль, открывая верхнюю половину лица. Ефросиния взглянула на Императора и тут же склонила голову, словно ее тело было маковым стеблем, не способным удержать такую тяжесть.

Император встретился с ней глазами, хмурясь и улыбаясь одновременно. Он не произнес ни слова, однако слуги распознали невысказанное желание. Занавески распахнулись, и на лоджию торжественно проследовали три женщины. Каждая несла в пригоршне огонь, от чего лица их были освещены, а пальцы казались прозрачно-розовыми. Император, не сводя глаз с Ефросинии, начал мановением пальца расставлять эти безликие светильники: один впереди справа, второй – за спину гостьи, у которой мгновенно замерцали волосы. Третий он велел поднести совсем близко к ее левой щеке, так что от тепла затрепетал локон над ухом.

Мамиллий молчал; на лице юноши застыло потрясенное выражение человека, которого резко пробудили от глубокого сна. Ефросиния порывистым движением опустила вуаль, словно погасив четвертый светильник. Меч солдата подрагивал.

Император откинулся на спинку кресла и сказал Фаноклу:

– Ты привел с собой десятое чудо света.

Лицо Фанокла блестело от пота. В надежде сменить тему он кивнул на модель.

– Кесарь, я еще не объяснил…

Император отмахнулся.

– Успокойся. Мы не причиним вреда ни тебе, ни твоей сестре. Мамиллий, это наши гости.

Мамиллий выдохнул и поднял глаза, будто пытаясь вырваться из невидимых уз. Женщины выстроились в ряд, освещая дверной проем за занавесками, и на лоджию вошла степенная матрона. Она поклонилась Императору, Мамиллию, Ефросинии, взяла последнюю за руку и увела. Занавески вновь сомкнулись, и на лоджии стемнело; только огни на сетях рыбацких лодок плясали вдали.

Мамиллий подошел к Фаноклу.

– Как звучит ее голос? Какова манера речи?

– Она заговаривает очень редко, повелитель. Я не помню, какой у нее голос.

– Мужчины воздвигали храмы в честь меньшей красоты.

– Она моя сестра!

Император пошевелился в кресле.

– Раз уж ты так беден, Фанокл, тебе никогда не приходило в голову, что можно заработать на блистательном родстве?

Фанокл безумно завертел головой.

– И кого же вы прочите мне в жены, Кесарь?

Напряженную тишину, последовавшую за репликой Фанокла, нарушила соловьиная рулада. Пение приманило вечернюю звезду, которая засияла в густо-синем ореоле среди черных зарослей можжевельника. Мамиллий спросил прерывистым голосом:

– У нее есть притязания, Фанокл?

Император тихонько засмеялся.

– Для женщины быть красивой – уже притязание.

– Для кого еще слагать стихи, если не для нее?

– Ты изъясняешься, как коринфянин, Мамиллий. Однако продолжай.

– Она обладает величественной простотой.

– Твоих банальностей хватит на двадцать четыре тома.

– Не смейся надо мной.

– Я не смеюсь. Ты меня очень радуешь. Фанокл, как тебе удалось сберечь это сокровище?

Фанокл мешкал, обезоруженный темнотой и близорукостью.

– Что я могу сказать, Император? Она моя сестра. Ее красота взошла за одну ночь. – Он запнулся, подбирая слова. И вдруг выпалил: – Не понимаю я вас и вообще мужчин. Разве затаскивать людей в постель – единственное удовольствие, когда перед нами простирается океан вечных взаимосвязей, которые можно исследовать?

В темноте было слышно клокотание в горле Фанокла, словно его сейчас стошнит. Но когда он снова заговорил, слова прозвучали одновременно разумно и бессмысленно.

– Если выпустить камешек из руки, он упадет.

Император скрипнул креслом.

– Я не уверен, что понял тебя.

– Каждое вещество неразрывно связано с другим веществом. Человек, который это осознает – например, этот господин…

– Мой внук, Мамиллий.

– Повелитель, насколько хорошо вы знакомы с юриспруденцией?

– Я римлянин.

– Ну вот! Вы хорошо ориентируетесь в мире законов. Я ориентируюсь в мире вещества и силы, поскольку предполагаю у Вселенной по меньшей мере разум юриста. Как вы, благодаря знанию законов, можете подчинить своей воле невежественную мошку, подобную мне, так и я могу подчинить своей воле Вселенную.

– Запутанно, – произнес Император, – нелогично и крайне самонадеянно. Скажи, Фанокл, когда ты излагаешь подобные идеи, тебя часто принимают за сумасшедшего?

Растерянное лицо Фанокла вновь выплыло из сумрака. Он постарался не задеть модель корабля, но едва не налетел на новое препятствие – тускло блеснувшее лезвие меча, – и неуклюже попятился.

Император повторил конец фразы, сделав вид, что в первый раз не договорил.

– …принимают тебя за сумасшедшего?

– Да, Кесарь. Поэтому я ушел из библиотеки.

– Понимаю.

– Я сумасшедший?

– Еще рано говорить.

– Вселенная – это механизм.

Мамиллий заерзал.

– Ты маг?

– Магии не существует.

– Твоя сестра – живое воплощение магии.

Фанокл поморщился, как от боли.

– От всех слышу одно и то же. Поэзия, магия, религия…

Император усмехнулся.

– Берегись, грек.

Фанокл поднес к лицу палец.

– Кесарь разделяет верования Великого понтифика?

– Я предпочел бы не отвечать.

– Господин Мамиллий, верите ли вы в глубине души, что за пределами ваших свитков существует безрассудная и непредсказуемая сила поэзии?

– Тогда она существует вне законов Природы.

– Не исключено. Существует ли поэзия в вашей Вселенной?

– До чего же скучно тебе живется!

– Скучно? – Фанокл шагнул было к Императору, но вовремя одумался, памятуя о страже с мечом. – Я живу в состоянии благоговейного изумления.

– Тогда простой Император не в силах тебе помочь, – терпеливо произнес Кесарь. – Диоген в бочке был не счастливее тебя. Я могу лишь не заслонять тебе солнце.

– Да, я беден. Без вашей помощи я умру от голода. А с ней – смогу изменить вселенную!

– Станет ли она от этого лучше?

– Кесарь, он безумец.

– Ну и пусть, Мамиллий. Фанокл, мой опыт говорит, что перемены почти всегда оказываются к худшему. И все же я займусь тобой ради моей… ради твоей сестры. Объясни коротко, чего ты хочешь.

Фанокл пустился в объяснения. Во-первых, его окружают недоброжелатели. Во-вторых, десятое чудо света – не его сестра, а корабль. Пусть он плохо разбирается в людях, но уверен: с этим кораблем Император станет более знаменитым, чем Александр.

Мамиллий рассеянно бормотал себе что-то под нос, отбивая такт пальцем.

Император слушал излияния гостя, не перебивая, однако без особого внимания. Наконец даже нечуткий Фанокл понял, что пора замолчать.

– «Безмолвно красноречье идеала…» – начал Мамиллий.

– Где-то я это уже слышал, – задумчиво отозвался Император. – У Биона, что ли? Или у Мелеагра?

– Кесарь! – вскричал Фанокл.

– Ах, да, твоя модель… Чего ты хочешь?

– Велите принести свет.

На лоджию с ритуальной торжественностью вернулась женщина со светильником.

– Как называется твоя модель?

– Никак.

– Корабль без названия? Мамиллий, придумай ему имя.

– Мне все равно. Пусть будет «Амфитрита». – Мамиллий демонстративно зевнул. – Дед, если позволишь…

Император ласково улыбнулся внуку.

– Позаботься, чтобы наши гости ни в чем не нуждались.

Мамиллий торопливо двинулся к занавескам.

– Мамиллий!

– Император?

– Сожалею, что тебе скучно.

Мамиллий замер.

– Скучно? Ах, да, мне скучно. Приятных снов, дед.

Мамиллий с напускным равнодушием прошел за порог.

Стоило ему скрыться из виду, как шаги зазвучали чаще. Император засмеялся и перевел взгляд на корабль.

– Корабль непригоден для плавания, клюет носом, как зерновая баржа, у него плоское дно и кривые борта. А что это за орнамент? Какие-то религиозные символы?

– Едва ли, Кесарь.

– Итак, ты хочешь поиграть со мной в морской бой. Не будь твоя наивность столь искренней, я бы оскорбился.

– У меня есть три забавы для вас, Император. Это только первая.

– Рассказывай, не смущайся.

– Кесарь, вы когда-нибудь видели, как кипит вода в горшке?

– Да.

– При этом образуется много пара, который улетучивается в воздух. Что случится, если закрыть горшок?

– Пар не сможет улетучиться.

– Горшок лопнет. Пар обладает титанической силой.

– Вот как?! – с интересом воскликнул Император. – И часто ты видел, как лопаются горшки?

Фанокл сдержался.

– За пределами Сирии есть дикое племя. Земли там богаты натуральным маслом и горючим паром. Чтобы приготовить еду, дикари подводят пар по трубам к печам, пристроенным к каждому дому. Мясо, которым они питаются, жесткое и требует длительной обработки. Дикари накрывают блюдо вторым – перевернутым, пар под давлением проникает в мясо и быстро делает его мягким и нежным.

– И что, горшок не лопается?

– В этом вся гениальность изобретения. Когда давление слишком повышается, оно поднимает горшок, и пар выходит наружу. Видите? Верхняя крышка поднялась – пар способен поднять вес, недоступный слону.

Император сидел прямо, подавшись вперед и схватившись за подлокотники.

– А вкус, Фанокл! Он же останется внутри! Магия в полной мере раскроет потенциал блюда. – Он встал и принялся расхаживать по лоджии. – Пожалуй, начать нужно с мяса…

– Но…

– Я всегда был равнодушен к мясу. Слоновая нога, мамонт, все эти деликатесы, приправы и бальзамы для меня вульгарны и бессмысленны. Зато внук печется о том, чтобы мы испробовали все сорта и расширили границы гастрономического наслаждения…

– Мой корабль…

– …но все это детский лепет. Ощутив вкус мяса в его изысканной простоте, мы сможем воскресить юношеский восторг, притупившийся со временем. А хорошее красное вино…

Они застыли друг напротив друга, с открытыми ртами – каждый по своей причине.

– Фанокл, мы стоим на пороге грандиозного открытия. Как дикари называют свое сооружение?

– Скороварка.

– Быстро ли ты можешь сделать для меня скороварку? Или достаточно поставить одно перевернутое блюдо на другое…

Он постучал пальцем по ладони второй руки, глядя в сторону темного сада.

– …а если рыбу? Индюка? Пожалуй, рыба лучше. И белое вино, не слишком насыщенное, которое будет не привлекать к себе внимание, а скромно сопровождать блюдо. Форель? Палтус? В то же время вино должно иметь вкус, чтобы скрасить ожидание…

Он снова обернулся к Фаноклу.

– Кажется, был неплохой урожай на юге, в какой-то Сицилии, если я не путаю название…

– Император!

– Давай поужинаем вместе и определим план действий. Да, я поздно ужинаю. Это возбуждает аппетит.

– А как же мой корабль, Кесарь!

– «Амфитрита»?

Уже собираясь с достоинством удалиться, Император задержался.

– Я дам тебе что угодно, Фанокл. Чего ты хочешь?

– Если утихает ветер, как быть с кораблем?

– Нужно ждать, когда ветер вернется, – снисходительно пояснил Император. – Опытный капитан умеет вызывать ветер. Приносит жертвы и тому подобное.

– А если он не верит в бога ветров?

– Полагаю, тогда ничего не получится.

– Предположим, ветер стихнет во время боя, в самый критический момент?

– Тогда рабам велят грести.

– А если они устанут?

– Их будут подгонять кнутом.

– А если они выбьются из сил, и кнут не поможет?

– Тогда их выбросят за борт. У тебя сократическая манера беседы.

Фанокл бессильно уронил руки. Император ласково улыбнулся.

– Ты утомлен и голоден. Не бойся ни за себя, ни за сестру. Ты стал мне дорог, и твоя сестра будет на моем попечении.

– Сейчас я не думал о ней.

– Что же тебе нужно? – озадаченно спросил Император.

– Я пытался сказать. Я хочу построить для вас боевой корабль по образцу «Амфитриты».

– Боевой корабль – дело серьезное. Мне трудно поверить, что бывший библиотекарь окажется умелым кораблестроителем.

– Тогда дайте мне любой ненужный остов корабля. Хоть от старой зерновой баржи. И деньги, чтобы его перестроить.

– Разумеется, дорогой Фанокл, все, что пожелаешь. Я распоряжусь.

– А другие мои изобретения?

– Скороварка?

– Нет, следующее. Я называю его взрывчаткой.

– Оно взрывается? Как чудно! А третье изобретение?

– Я пока оставлю его в тайне, чтобы позднее преподнести вам сюрприз.

Император с облегчением кивнул.

– Хорошо. Займись кораблем и этой своей взрывчаткой. Но сначала скороваркой.

С широкой улыбкой он ласково взял Фанокла за плечо и легонько повернул. Вынужденный постигать науку поведения при дворе, Фанокл пошел в ногу с Императором, едва заметно клонясь в его сторону. Занавеси распахнулись, и навстречу хлынул поток света. Яркий луч упал на секретаря, солдата, пустое кресло, блеснул на медном котле и трубе «Амфитриты».