2

Высоко в кроне огромного дерева, на конце голого сука чернело гнездо, сооруженное из прутьев, между которыми застряли клочья шерсти, обрывки шкурок. На краю гнезда трепетал на ветру пучок красных перьев. К нему-то и подбирался один из Леопардов. Одежды на нем было не больше, чем листьев на суку, – лишь узкая набедренная повязка из шкуры леопарда да такой же мешок, болтавшийся между ногами. Остальные Леопарды стояли под деревом, глядя вверх и смеясь. Всякий раз, как Лесной Пожар соскальзывал с сука, рискуя упасть и сломать себе шею, раздавался дружный хохот. Стоявшие внизу смеялись до изнеможения, хватаясь друг за дружку, утирая слезы и приседая. Но когда он снова пытался продвинуться вперед, они замолкали и следили за ним затаив дыхание. Они стояли в вольных позах; каждый держал в руке копье с обожженным над костром наконечником. Среди них были и совсем еще мальчики, но большинство, так, во всяком случае, казалось, – стройные юноши со светло-бронзовой кожей. По виду было почти невозможно определить их возраст. Пожилые выделялись лишь проблеском седины в волосах. Правда, они были лучше вооружены, щеголяли более богатой татуировкой и носили больше разных украшений, чем тот же Лесной Пожар, вцепившийся сейчас в свой сук, но на этом их различие кончалось; они, по существу, были так же наги, как он, – люди с угловатыми и гладкими, без морщин, но в шрамах лицами, черноглазые и черноволосые, с покрытыми пылью босыми ногами. Не было у них и бород – только жиденькая растительность на верхней губе и подбородке.

Лесной Пожар находился уже прямо под гнездом. Обхватив сук ногами и рукой, прогнув спину, он другой рукой пытался дотянуться до красных перьев. Возбужденные Леопарды подались вперед и затаили дыхание.

– А-ах!.. – одновременно вырвалось у всех.

Лесной Пожар схватил красные перья и сунул их за пояс. Леопарды уже было раскрыли рты, но вместо их радостных воплей раздался громкий клекот и с неба на смельчака обрушились громадный клюв и вихрь перьев и крыл. Миг – и на конце сука под гнездом все смешалось: коричневые руки и ноги и коричневые крылья. Вниз летели перья, капала кровь. Затем наступила тишина. Лесной Пожар с искаженным лицом с силой крутил обеими руками шею птице. Алая кровь змейками струилась по его телу. Издав громкий вопль, он отшвырнул мертвую птицу вниз, в листву. Леопарды откликнулись радостным смехом, хлопая себя по ляжкам, и гурьбой бросились к подножию дерева. С победным криком Лесной Пожар соскользнул с дерева, цепляясь за ветки. Сломанные сучки, листья и куски лишайника тучей сыпались впереди него. Он повисел, раскачиваясь на последней ветке, потом разжал руки и, пролетев по воздуху последние десять футов, был подхвачен товарищами. Молодые и взрослые, сияя, окружили его. Юноши принялись обнимать и целовать, не обращая внимания на то, что пачкаются его кровью. Звучали смех и возбужденные голоса.

Лесной Пожар вырвался из объятий и кричал громче всех:

– Алое перо Свирепому Льву!

– Мне? Ах, друг!

– Алое перо Бешеному Носорогу!

– Ты лучший из нас!

– Алое перо Разящему Орлу!

– Как я тебя люблю!

Лесной Пожар вздрагивал от не прошедших еще напряжения и возбуждения. Леопарды одобрительно хлопали его по плечу, спине, целовали. Вдруг Лесной Пожар замолчал, ощупал пояс и уставился на свои пустые руки. Челюсть у него отвисла. Он взглянул туда, где на голой земле под деревом лежали его оружие и украшения. Скрипнул зубами. Схватил копье и с силой вонзил в ствол дерева.

– Лесному Пожару не осталось алого пера!

И разразился слезами.

Юноши окружили его, стараясь успокоить песнями и ласковыми словами. Лесной Пожар шмыгал носом и глотал слезы. Свирепый Лев обнял его за шею, поцеловал и сунул в руку алое перо.

– Вот, Лесной Пожар, тебе алое перо!

– Нет, нет! Не хочу!

– Вот тебе еще перо…

– И еще…

– Я хотел, чтобы у вас были перья. Когда я увидел их, то сказал себе: вот перья для Свирепого Льва, и Бешеного Носорога, и Разящего Орла…

– У Лесного Пожара бусы из алых ягод…

– У Лесного Пожара ножные браслеты из алых ягод…

– Лесному Пожару – алые перья!

– Нет, нет. Не в этот раз. Вы правда хотите?..

– Наклони-ка голову…

– Вы уверены, что так надо? Не потому отдаете, что я сдуру расплакался?

– Воткнем их спереди, вот так!

Лесной Пожар задрожал и засмеялся сквозь непросохшие слезы. Поднял с земли и надел на шею бусы из красных ягод, на лодыжки – такие же браслеты. Разящий Орел снял с плеча трехструнный инструмент и запел, подыгрывая себе:

 

        Лесной Пожар спалил дерево от корней до вершины!

Лесной Пожар вырвал красные перья у солнца!

 

Лесной Пожар высоко подпрыгнул на месте. Потом побежал по широкому кругу голой земли под деревом, подскакивая и размахивая руками, будто крыльями, кренясь на бегу, как нападающая птица.

– Смотрите на меня! Я умею летать!

– И я умею летать!

– И я!

Он остановился, подскакивая на месте и продолжая размахивать руками.

– Смотрите на меня! Я – прекрасная птица!

– Он – прекрасная птица!

– Я – прекрасная птица! Смотрите на меня! Слушайте меня! Любите меня! Я – прекрасная птица!

Он пригнулся, подражая орлу, падающему на добычу, и подлетел к Старейшему.

– Я – Прекрасная Птица?

Старейший обвел всех взглядом; лицо его было строго. Поднял копье. Все торжественно повторили его движение. Воцарилась тишина. Старейший опустил голову. Лесной Пожар стал на колени.

Старейший медленно положил копье ему на плечо и возгласил:

– Прекрасная Птица!

Прекрасная Птица с сияющим лицом встал с колен, плача и смеясь от счастья. Разящий Орел обнял его за плечи и поцеловал.

В наступившей тишине послышалось отдаленное гуканье и повизгивание. Леопарды как один повернули головы на звуки и стали пристально вглядываться в высокую траву равнины, гуканье приближалось, трава зашевелилась – это стая шимпанзе возвращалась под тенистый полог дерева. Молодые обезьяны завидели людей и пронзительно завизжали. Самки с детенышами бросились назад и скрылись в траве. Молодые шимпанзе принялись подпрыгивать, угрожающе оскалив клыки. Леопарды стали в боевую позу. Вожак стаи поднялся на задние лапы, по плечи высунувшись из травы, показал клыки и злобно заворчал. Леопарды захохотали и замахали копьями. Вожак начал подскакивать, рыча и колотя лапами по земле. Молодые Леопарды со смехом передразнивали его. Но старшие стояли спокойно, положив копья на сгиб руки и снисходительно улыбаясь выходкам молодежи. Вожак перестал прыгать и медленно и неуклюже заковылял на задних лапах прочь сквозь высокую траву. Только зайдя в нее по плечи, он опустился на четвереньки и вразвалку удалился за стаей.

Когда шимпанзе скрылись из виду и напряжение спало, вновь раздались пение и смех. Старейший взглянул на свою короткую тень, едва выступавшую за пальцы ног. Потянулся и скривил челюсть в чудовищном зевке. Остальные как по команде тоже принялись зевать и побрели к подножию дерева. Каждый говорил что-то, мало слушая других.

Это были речи, в которые Пальма или Уклейка не подумали бы вникать. Они бы поняли, будучи женщинами, что смысла в их словах нет ни капли. Это было не более чем выражение эмоционального состояния, так что каждый из Леопардов говорил или пел ни для кого – для собственного удовольствия. Движения тела, песня, вылетавшая из гортани, были неким сообщением, одновременно общим и неопределенным, как и мысли, его родившие. В нем были и насмешка над шимпанзе, и радостное предвкушение полуденного сна и любви – любви, столь же бессознательной, как сон. Один снял с плеча свой инструмент – лук, на котором были натянуты три тетивы, другой – легкий барабан. Все как попало побросали оружие на землю возле отходящих от дерева высоких корней и уютно устроились, старые и молодые, на естественном ложе, так что, казалось, дерево у подножия оделось кружевом из смуглых и гибких тел. Узорчатая тень скользила по ним. Пение постепенно стихло, сменившись нежным бормотанием и тихим воркованием, с которым они принялись обниматься и ласкать друг друга. Долго они тешились любовью, но вот жара и усталость сморили их, и они погрузились в сон.

Но спали не все. Один юноша не стал искать себе место в тесной массе тел. Но он и не избегал товарищей, не перешел на другую сторону дерева, где было свободно. Вместо этого он сел у самых ног отдыхающих и, уткнув подбородок в колени, время от времени молча поглядывал по сторонам и осторожно трогал лодыжку, на которой красовалась огромная шишка, а под ней, на ступне, темный продолговатый синяк. Юноша то поглаживал опухшую ногу, то растирал ее, перебегая взглядом по лицам охотников, которые или занимались любовью, или засыпали, открыв рты и похрапывая. Разок юноша ткнулся свалявшейся бородкой и усами в колени и прикрыл глаза, но вскоре разлепил веки и опять украдкой взглянул на товарищей.

Прекрасная Птица лежал, прижавшись к мальчику, чья голова покоилась на его согнутой руке. Он приоткрыл сонные глаза, увидел сидящего и усмехнулся. Так же сонно показал ему язык, набрал воздуху и тихонько запел:

– Нападающий Слон хлопнулся носом перед антилопой!

Сонное общество задвигалось, послышались фырканье, смешки, впрочем, ленивые, как над порядком надоевшей шуткой. Мальчик, лежавший с Прекрасной Птицей, усмехнулся, глядя на юношу с распухшей ногой, и тесней прижался к своему другу. Прекрасная Птица, не раскрывая глаз и по-прежнему кривясь в усмешке, снова высунул язык.

Нападающий Слон ничего не ответил насмешнику, отвернулся и убрал руку с лодыжки. Он сидел, уставясь в землю, на разбросанные инструменты. Его хмурый взгляд перебегал с барабана на лук с тремя тетивами, на лежавшую у ног флейту из белой кости. Протянув руку, он поднял флейту и поднес к губам. Приготовился заиграть, но взглянул искоса на Старейшего и медленно положил флейту на землю. Позади кто-то шепотом произнес:

– Нападающий Слон хлопнулся носом перед антилопой…

Нападающий Слон заговорил, повторяя не первый раз:

– Камень там был… за веткой не видно, а еще корень торчал. Понятно?

Он вскочил на ноги и тут же чуть не упал, ступив на больную ногу. Стиснув зубы от боли, хромая, он принялся расхаживать возле отдыхавших. Мальчик, лежавший на груди Старейшего, радостно взвизгнул:

– Шимпанзе!

Старейший дернулся и крепко хлопнул его по заду, так что мальчишка завопил тонким голосом. Но тут со всех сторон послышались фырканье и тихое хихиканье – молодежь тряслась от сдерживаемого смеха. С другого края раздался звучный шлепок и ответный вопль; постепенно все угомонились, лишь изредка кто-нибудь прыскал украдкой да однажды кто-то открыто захохотал.

Шимпанзе застыл как вкопанный, получив новую кличку. Кровь бросилась ему в лицо, потом смуглые щеки побледнели, вновь потемнели. Колени его подогнулись, и он, ощупывая землю руками, не глядя, медленно опустился на корточки. Рот его был открыт, глаза выпучены, ноздри раздувались, лицо побагровело.

Солнце катилось по небу, и с одной стороны тень от кроны уже подбиралась к стволу. Шимпанзе по-прежнему сидел скрючившись. Лицо его приняло нормальный цвет, но он больше не опирался щекой о колени, а уныло смотрел на равнину.

Со всех сторон ее окружали горы. На их бледно-голубых вершинах там и тут белел снег. Ниже голубой цвет сменялся темно-синим, затем синим с примесью коричневого. Еще ниже, у самого подножия, шла зеленая полоса лесов. Но Шимпанзе не замечал этого чередования красок. Только когда в поле его зрения попала черная грозовая туча, наползавшая слева на склоны, он словно очнулся и нашарил рукой флейту. Но мгновение спустя оставил ее и продолжал без всякого выражения смотреть на грозу. Издалека туча походила на змею, ползущую по склонам гор. И где она проползала, там сверкали вспышки, а за грозовой тучей волочился искрящийся хвост. Юноша смотрел на смутную полосу ливня под тучей, и его глаза наполнялись слезами, отчего равнина и горы расплывались, теряя очертания.

Солнце заглянуло под крону дерева. Шаловливый ветерок затеял игры в листве, и могучее дерево очнулось, зашевелилось, зашумело и вновь затихло. Леопарды тоже начали просыпаться. Они зевали, потягивались, облизывали пересохшие губы, вставали, собирали разбросанные вещи. Старейший надел на шею бусы из птичьих скорлупок. Шимпанзе сунул флейту за пояс. Разящий Орел провел пальцами по веревкам бол, осмотрел камни, привязанные к их концам, будто за то время, пока он спал, в них произошла перемена. Никто больше не улыбался и не смеялся.

Старейший был полностью готов. Он хмуро поглядывал на остальных, поджидая, когда охотники наденут поясные и наплечные мешки, подтянут набедренные повязки. Когда сборы наконец были закончены и все ждали только сигнала к выступлению, он еще постоял несколько мгновений, прислушиваясь к звукам, доносившимся с равнины, потом приложил палец к губам и махнул копьем. Леопарды – мальчики, юноши и взрослые – беззвучно заскользили в высокой траве.

По всей равнине паслись стада диких животных; одним трава была по колено, другим – по шею. Плоское однообразие саванны, травяными волнами накатывавшейся на леса у подножия невысоких гор, кое-где нарушалось колючим кустарником, высокими термитниками или гигантскими деревьями, подобными тому, под которым Леопарды недавно отдыхали. Охотники углубились в равнину, шагая гуськом по узкой звериной тропе. Они шли неспешным ровным шагом, чтобы не спугнуть животных. Возглавлял отряд Светляк, который, низко пригнувшись, зорко глядел по сторонам и прислушивался. Наконец, когда пасущиеся стада оказались у них с трех сторон, охотники остановились. Даже Шимпанзе, хотя и отстал немного, замер на месте. Старейший оглядывался вокруг, примечая, где какие животные пасутся и какие из них тучные, какие тощие, старые или молодые, здоровые, больные, самки и самцы. Буйволы, зебры, антилопы, газели, носороги, он видел их всех – как они лежат, скрытые в траве между невидимыми оврагами с крутыми глинистыми откосами и мутной водой на дне. Он видел, знал, какое животное можно настичь у края обрыва или загнать в овраг. И когда он повернул голову налево, все сделали то же самое, увидели подножие близкого холма и вспомнили о сухом овраге, располагавшемся между ними и холмом. Нужно было обладать большим мастерством, чтобы провести отряд среди стад и вывести именно в ту точку, где можно было бы отрезать от остальных одно животное. Они двигались крадучись, когда двигался Старейший, безотчетно, но тем не менее верно выбирая такой путь, чтобы не спугнуть какое-нибудь из стад. Три стада – хотя и перемешавшиеся – находились между ними и оврагом: стадо буйволов, стадо зебр и стадо газелей. Чем ближе подходили к ним Леопарды, тем точней нужно было определять направление движения. Вожаки, охранявшие стада, подняли головы и внимательно осматривались. Искусство охотника заключалось в умении подойти к животным таким образом, чтобы вожаки, обнаружив их, не поняли, какому стаду угрожает опасность, – насторожились, но не испугались. Настороженность была пока не более чем первым пробуждением постоянно живущего в животных ужаса. Поэтому они, продолжая щипать траву, медленно передвигались в более спокойное место, где опасность была наименьшей. Зубры повернули направо, буйволы – налево. Газели предпочли пройти немного вперед, ближе к обрыву. Охотники остановились. Перед ними было множество животных – животных, неудержимых, как горсть воды, от которой остается лишь капля на ладони. Ибо между охотниками и ними было по меньшей мере десять шагов, и если последнее животное не взовьется в воздух, пытаясь перескочить овраг, оно сможет прорваться сквозь цепочку охотников. И охотники держали наготове копья, а левой рукой сжимали висевшие на поясе болы. Это будет отчаянный момент, когда отставшее животное повинуется одному только ужасу. Если оно выберет полет в гигантском прыжке сквозь цепочку людей или над ними, это будет миг визга и воплей, миг бол и свистящих копий с наконечниками, обожженными в огне, тяжелых, как камень, и жужжащих камней, планетарно вращающихся на конце длинной веревки. Тут можно лишиться глаза или зуба. Может кончиться сломанной рукой или ногой, а то и пробитым черепом. А потом, при должном искусстве и некотором везении, останется бьющееся в траве существо и приближающиеся к нему люди.

Леопарды остановились и, пока стада разбредались в стороны, приготовили оружие. Движения животных были все еще медленны, как если бы они обладали неким неопределенным чувством опасности и знали: мало что угрожает всем им, а смерть и вовсе ждет лишь одного. Охотники вновь крадучись пошли вперед, и животные прибавили шаг, но не из страха, а из предосторожности. Охотники двигались в траве, как движется корабль среди паковых льдов, когда белые поля отступают перед ним, не взламываемые сталью корпуса, но расходясь от легкого толчка или даже бегущей перед носом волны.

Охотники ускорили шаг. Теперь двигались только их ноги, скрытые в траве, словно следящий взгляд можно было обмануть впечатлением, что люди не подходят ближе. Внезапно охотники рванулись вперед и побежали, достигнув той самой точки, с которой можно было застичь большинство животных врасплох или по крайней мере заставить их растеряться перед лицом открытой опасности. Животные замычали, зафыркали и ринулись прочь; равнина задрожала под копытами, и над сухой травой поднялись облака пыли. Все быстрей бежали охотники, все быстрей мчались стада, все громче гремели копыта и пронзительней звучали вопли:

– У-лю-лю-лю-лю!

Отрезанными оказались пугливые газели – безобидные, бестолковые, беспомощные, которым, спасая жизнь, не на что положиться, кроме как на свои точеные ножки; газели бессловесные и нежные, мечущиеся в разные стороны, в прыжке взлетающие в воздух выше человеческого роста. Большинство их зигзагами унеслись прочь, делая огромные прыжки, касаясь земли только для того, чтобы вновь оттолкнуться. Болы описывали круги, копья застыли в поднятых руках. Последняя газель, растерявшаяся и не сумевшая прорваться, последняя из всего стада, осталась одна между глубоким оврагом, вопящими людьми и жужжащими камнями. Она кинулась к обрыву и повернула обратно. Копье просвистело над ней и исчезло в овраге. Когда за первым копьем последовало второе, она прыгнула вертикально, потом рванулась в сторону, туда, где человеческая фигура неуклюже и запоздало спешила занять свое место в шеренге. Человек поднял копье и тут же боком повалился в траву. Газель перемахнула через него и размашистыми скачками понеслась по равнине. Между полукругом охотников и обрывом не осталось ни одного животного.

Разящий Орел подбежал к упавшему и принялся лупить его, приговаривая:

– Ах ты, Шимпанзе!

Прекрасная Птица заглянул в овраг.

– Придется Прекрасной Птице лететь вниз за копьем.

– И Свирепому Льву!

– И Светляку!

Охотники подступили к краю оврага. Все кричали и зло смотрели друг на друга. Старейший показал на отлогую каменистую осыпь, начинавшуюся от края оврага и чуть больше чем на длину копья не доходившую до дна. Один за другим они попрыгали вниз и скатились по осыпавшейся под ногами земле на дно, где среди комьев мокрой глины торчали копья. Шимпанзе медленно поднялся на ноги, опираясь на копье. От боли он прикусил губу, лицо его исказилось в мучительной гримасе. Он не последовал за всеми, а заковылял по краю оврага, ища более удобное место для спуска. Вдалеке замирал глухой топот копыт убегавших животных. Шимпанзе не нашел ничего, кроме тропинки, столь крутой и узкой, что некоторое время стоял, глядя вниз на охотников, прежде чем решиться на спуск. Мальчик, по имени Стрекоза, опустился на колени перед лужей и аккуратно пил из пригоршни. Прекрасная Птица смывал с себя кровь, а остальные стояли вокруг него и любовались длинными царапинами от клюва и когтей. Шимпанзе посмотрел вдоль обрыва, но овраг слева и справа круто изгибался, скрывая обзор. Тогда он вверил свою судьбу тропинке и полез вниз, одной рукой цепляясь за сухую глину откоса, а другой опираясь на копье. Но за два человеческих роста до дна тропинка обрывалась. Последнее животное, которое спускалось по тропе, прыгнуло здесь, оттолкнувшись задними лапами, и обрушило глиняный уступ. Даже не делая логических умозаключений, Шимпанзе понял, что это было за животное, вернее, зверь, и волосы у него стали дыбом. Широко раздувая ноздри, он внимательно вглядывался в дно оврага. Внизу на грязи виднелись отпечаток лапы и пятнышко крови там, где зверь положил свою добычу на землю, чтобы напиться. Шимпанзе сразу все понял. Где-то вверх по оврагу или дальше есть пещера или подходящее дерево. Добыча – верней всего, газель – висит, полусъеденная, между его ветвями. Убийца нежится на солнце, сытый, вылизывая лапы. Лицо у Шимпанзе посерело, потом побагровело. У него перехватило дыхание. Он раскрыл рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвался лишь хрип. Он набрал воздуху и завопил:

– Леопард!

Охотники схватились за оружие и обернулись на вопль, застыв и внимательно глядя на Шимпанзе. Тот, одной рукой опираясь на осыпающийся склон, показал копьем на дно оврага.

– Леопард!

Стрекоза хихикнул, Разящий Орел неуверенно засмеялся.

Охотники сбились в тесную кучу. Ноги их дрожали. Старейший двинулся к тому месту, куда указывало копье Шимпанзе. Присел на корточки, понюхал след, потом пятно крови. Тронул его, лизнул палец. Посмотрел на обрыв, шагнул вперед и стал внимательно разглядывать пятнышко, столь малое, что только он мог заметить его. Лицо Старейшего оставалось бесстрастным, но дышал он часто, как и Шимпанзе. Повернувшись, он быстро подбежал к охотникам, схватил одного из старших за руку и заглянул ему в лицо. Мгновение оба стояли неподвижно, не произнося ни слова, потом обнялись и засмеялись. Стрекоза стоял рядом, вцепившись обеими руками в копье. Рот у него был открыт, зубы клацали. Он стиснул челюсти, но это не помогло – стал дрожать всем телом.

Старейший разжал объятия. Он снова был бесстрастен. Заглядывая охотникам в глаза, он без слов призывал каждого собраться с духом. Всех – сплотиться. Развернувшись, он молча зашагал по жидкой грязи вверх по оврагу, остальные двинулись за ним. Молодые охотники молчаливо шли по бокам Старейшего, мальчики и взрослые следовали позади. Они шагали, низко пригнувшись, держа копья наготове. Сейчас они так походили один на другого, что могли бы иметь одно лицо – лицо, выражавшее гордость, страх, радость.

Шимпанзе, застрявший на откосе, закричал – боль заставила его найти нужные слова:

– Подождите меня!

Он глянул вниз, на дно оврага, оскалился и приготовился прыгать. Но едва согнул колени для прыжка, как почувствовал неуловимое изменение в воздухе, слабый звук, новый, неопределенный. Нарастающий, доносящийся из дальнего конца оврага, приближающийся, становящийся все громче шум не был похож на топот бегущего стада. Он посмотрел туда, где овраг делал поворот, и охотники остановились, глядя в ту же сторону, колеблясь между страхом и гордостью, не позволявшей обратиться в бегство перед неведомой опасностью. Не выдержав, они подались назад – горделивое и радостное выражение исчезло с их лиц, выдававших теперь только страх и неуверенность, – и бестолково засуетились, хватаясь друг за друга. Гул перерос в мощный рев. Безумное существо из крутящихся глыб глины, сучьев, мелких животных, катящихся камней, грязной воды и пены вырвалось из-за поворота, будто чудовищная лапа. Оно вздымалось и гремело, заглушая вопли людей. Оно подхватило охотников: стариков, взрослых, молодых, опрокинуло их, завертело, закрутило, вышибло из рук оружие, отняло силы. Оно било головы о камни, залепляло лица грязью, гнуло руки и ноги, как соломинки. Оно было бессмысленно, неодолимо, всесокрушающе. Но вот первый вал прошел, рев сменился громким плеском. Поверхность воды успокоилась, поток, подмывая осыпающиеся склоны и принимая в себя рушащиеся комья глины, мчался по оврагу, бурный посредине, темный, как сырая земля, испещренный клочьями желтой пены. Свирепого Льва течение несло вверх задом, и только то, как он колотил ногами по воде, говорило о его отчаянных попытках принять вертикальное положение. Старейший стоял, увязнув в глине, и отплевывался от грязной воды. Обвалившаяся глыба земли снова сшибла его с ног. Вода доходила до колен. Прекрасная Птица встал на ноги, шарахнулся от змеи, проплывавшей, извиваясь, мимо. Стрекоза сидел, икая и поскуливая. Старейший вновь появился, далеко отнесенный течением. По его лицу и теперь нельзя было прочесть, что он думает, но на сей раз потому, что грязь залепила его. Поток наконец замедлил бег, успокоился; там и сям кружились небольшие воронки, воды стало всего по щиколотку. Опять наступила тишина – слышался лишь плеск воды под ногами Леопардов, бродящих по дну оврага, да плюханье обваливающихся комьев земли.

Шимпанзе сидел на корточках на откосе, недосягаемый для потока, и разинув рот смотрел на то, что творится внизу. Охотники собирались на дне оврага. Шимпанзе, глядя на них, зашелся смехом, хлопая себя по коленям так, что едва не падал. Слезы катились по его запрокинутому лицу. Он взвизгивал в изнеможении, а потом и вовсе вскрикивал, как женщина при потугах. Охотники хмуро глядели на него сквозь грязь, облепившую лица и волосы.

– Мы не Леопарды, мы – Рыбы! Ха-ха-ха!

Прекрасная Птица выдернул из прически перепачканное перо и разглядывал его:

– Как Прекрасная Птица будет теперь летать?

Слезы хлынули у него из глаз и полились, оставляя светло-коричневые полосы на щеках. Разящий Орел схватил пригоршню грязи и швырнул в Шимпанзе. Тут же все последовали его примеру. Комок с прилипшим к нему камнем угодил Шимпанзе в плечо. Он перестал смеяться, перебрался повыше и закричал во все горло:

– Нападающий Слон, Который Упал Перед Антилопой, прыгнул бы, как леопард, да зацепился о корень, и ветка помешала…

– Ты – Шимпанзе!

Разящий Орел шарил у себя на поясе. Нащупал болу и начал вращать ее над головой – в‐ж-ж, в‐ж-ж. Свирепый Лев полез на откос, цепляясь за неровности почвы, но вскоре заскользил вниз вместе с поехавшей под ним глиной. Камни бол, пущенных в Шимпанзе, со свистом пролетали рядом и впивались в землю; он кожей чувствовал волны вспоротого ими воздуха. В негодовании он шустро вскарабкался по откосу, выбрался из оврага, поглядел из-под руки на лезущих позади преследователей и, разозленный, побежал прихрамывая прочь, остановившись лишь тогда, когда стал недосягаем для копий. Обернулся, посмотрел назад, но охотники уже вылезали из оврага, и он отбежал дальше, снова остановился и оглянулся. Охотники столпились наверху, крича и размахивая руками. Он увидел, как Светляк погрозил ему кулаком. Прекрасная Птица стоял, закрыв лицо ладонями, а Разящий Орел обнимал его за плечи. Шимпанзе развел руками и склонил голову к плечу, как бы пытаясь выразить на расстоянии то, чего нельзя было сказать словами.

Свирепый Лев сделал вид, что бросает копье.

– Убирайся!

Бешеный Носорог сложил ладони рупором и прокричал:

– Мы тебя больше не любим!

Прекрасная Птица запрокинул голову и с надрывом завопил:

– Прекрасная Птица хочет летать!

Разящий Орел поцеловал его. Кто-то из охотников – Шимпанзе не мог разглядеть кто – выкрикнул, приставив ладони ко рту:

– Убирайся к своим шимпанзе!

Остальные завыли от восторга. Это было обидно. Шимпанзе зло пробурчал что-то, замахнулся копьем, потом швырнул его наземь. Товарищи поворачивались к нему спиной и уходили вдоль оврага, направляясь в глубь охотничьей территории. Он смотрел им вслед. Двинулся было за ними, но, словно почувствовав, что он тащится сзади, охотники повернули к нему смутно различимые лица, и чей-то голос прокричал, заставив его застыть на месте:

– Сражайся с вожаком шимпанзе!

Он опять услышал их смех, и даже на таком расстоянии ему было видно, как один из мальчиков подражает неуклюжей походке вставшего на задние лапы вожака обезьяньей стаи. Отряд постепенно удалялся, уже можно было различить только высокие прически охотников, а потом они и вовсе скрылись из виду.

Все это время Шимпанзе стоял и, раскрыв рот, недоуменно моргая, глядел на равнину, где скрылись охотники. Их давно уже не было видно, когда он наконец пошевелился. Вонзил копье в землю и вырвал. Пробежал несколько шагов и пошатнулся. Медленно опустился на колени и не глядя дотронулся до лодыжки. Его взгляд был устремлен туда, где недавно были охотники. Обхватив голову руками, он так низко склонился к земле, что коснулся ее лбом. Из глаз его полились слезы. Из груди рвались вопли. Он раскачивался из стороны в сторону, сидя на примятой траве, а выплакавшись, вытянул ноги и лег, уткнувшись лицом в сухие сломанные стебли.

Наконец наползшая тень и крики птиц разбудили его. Птицы возвращались на места ночевки, на лету сообщая друг другу о своих дневных делах. Для Шимпанзе смысл их щебета был прост и ясен. Он рывком поднялся на колени и уставился на багряное неистовство заката. Затем вскочил на ноги, закружился, словно почувствовал за спиной леопарда, сначала в одну, потом в другую сторону, и захромал на больную ногу. Несмотря на теплый вечер, его бил озноб. Он стиснул оскаленные зубы – а когда на миг разжал, они застучали еще сильнее. Побежал в ту сторону, куда ушли охотники, остановился, побежал опять, кружа на одном месте. Снова остановился и обхватил себя руками. Слезы струились по его щекам, но ни звука не вырывалось из груди. То, что он ощущал и для чего у него не было слов, было вокруг него и в нем самом – ни на что непохожее, не переживавшееся прежде, с чем ему еще не приходилось бороться. Он не был ни болен, ни стар – он был один.

В стороне, противоположной закату, высунулось из-за гор белое плечо. Как живая, Она вставала вдалеке, за женской деревней. Шимпанзе знал, что Она беременна, но не испугался еще больше. Она ничем не угрожала, никуда не звала, но, безмятежная и погруженная в себя, давала людям возможность охотиться. Однако, оглядываясь в ее меняющемся свете, Шимпанзе чувствовал беспокойство, слыша, как с ее появлением встают и выходят из своих дневных укрытий звери. Им Она тоже давала возможность охотиться. Он неуклюже потрусил по густой траве. Словно влекомый неким инстинктом, он слепо устремился туда, где, как он знал, равнина постепенно повышалась – туда, сквозь млечный свет, где овраг расширялся, переходя в берега широкого озера, и где начинались первые скалы предгорья. Камни бол колотили его по бедру, рука сжимала копье, словно запястье друга. Высоко в небе свободно плыла Небесная Женщина. Вдали вознесся над равниной крик настигнутой зебры, и Шимпанзе споткнулся на бегу. Небесная Женщина лила на него свой равнодушный свет. Ноги у него подкосились, и он рухнул на колени в траву, хватая воздух широко открытым ртом. Пот градом лил с него. Некоторое время он ничего не слышал, кроме стука собственного сердца. Потом обессиленно распростерся на земле и прижался к ней щекой, поднимая дыханием султанчики пыли. Впереди высились горы, за которые в этот миг закатилось солнце, и последние отблески пурпура исчезли со склонов. Синий и зеленый растворились во тьме земли. Гиены и дикие собаки вышли на охоту. Он слышал их, видел. Повсюду искрами холодного огня вспыхивали глаза зверей. Он поднялся и продолжил путь. Теперь он не бежал, а передвигался короткими рывками, то и дело застывая на месте, вглядываясь и вслушиваясь во тьму. Впереди равнина спускалась к озеру, и, подойдя ближе, он услышал раздавшиеся вдруг плеск воды, фырканье, стук и гром копыт – то всполошились пришедшие на водопой животные, которых он вспугнул. Он весь задрожал и оскалился.

И все же ему ничего не угрожало, хотя он и не знал об этом. Он сам представлял собой опасность, которая исходила от всего племени смуглых созданий, убивающих издалека: и для тех, кто обладал каким-то разумом, и для тех, кто не обладал им вовсе, одного его появления было достаточно для паники. Так что он безопасно проскользнул мимо озера в тень валунов, а вскоре – под тень высокого утеса. Утес был не слишком крутым, и он вскарабкался наверх, до расщелины, где возмущенные птицы встретили пришельца пронзительными криками и хлопаньем крыльев, или же, уступая превосходству противника, покидали гнезда и, тяжело взмахивая крыльями, улетали прочь в лунном свете.