Книга: Воришка Мартин. Бог-скорпион (сборник)
Назад: 10
Дальше: 12

11

Мысль лепилась как скульптура по эту сторону глаз, перед невидимым центром. Центр следил за ней в промежутки безвременья, когда капли пота преодолевали путь от одного пузыря до другого. Однако он знал, что эта мысль – враг, и потому, хоть и смотрел, не соглашался и не делал из нее выводов. Если медлительный центр сейчас и действовал, он сосредоточился на себе, пытаясь идентифицировать свою сущность, а мысль оставалась неподвижной, как застывшая мраморная фигура в парке, на которую никто не обращает внимания. Кристофер, Хэдли и Мартин стали разрозненными фрагментами, и в центре тихо тлело негодование на то, что они посмели отделиться. Зрительное окошко заполнялось цветовым рисунком, но центр в своем странном состоянии не воспринимал его как нечто внешнее. Цвет был единственным видимым пятном, словно освещенная картина в темном зале. Снизу доходило ощущение струящейся влаги и неудобства, доставляемого твердым камнем. Пока центр был удовлетворен, он знал, что существует, пусть даже Кристофер, Хэдли и Мартин – всего лишь далекие осколки.

Картину на стене скрыла завеса из волос и плоти, и изучать стало нечего, кроме единственной мысли. Он познал мысль. Ужас, пришедший с нею, заставил использовать тело. Огненные вспышки нервов, напряжение мышц, вдохи и выдохи, дрожь. Мысль обратилась в слова и вытекла изо рта:

– Меня никогда не спасут.

Ужас сотворил большее: шарниры суставов распрямились, тело встало на ноги и заметалось по площадке Наблюдательного поста под тяжестью неба, а потом приникло к Гному. Каменная голова тихо кивала, и солнце лучом металось туда-сюда, вверх-вниз по серебряному лицу.

– Заберите меня отсюда!

Гном ласково кивнул блестящей головой.

Он скорчился над белесой канавой, цветовые пятна снова замелькали перед окошком.

Кристофер, Хэдли и Мартин шагнули друг к другу. Подчиняясь воле центра, цвет занял все пространство над скалой, разлился по морю и небу.

– Надо знать своего врага.

Телом владела болезнь. Солнечные ожоги, потом отравление – и мир сошел с ума. Надежды падали в пропасть, где клубилось одиночество. Пришла мысль, а за ней другие, невысказанные и непризнанные.

– Возьми их и посмотри.

Запас воды висел на волоске, сохраняемый лишь илистой запрудой. Еды с каждым днем становилось все меньше. Тяжесть, неописуемая тяжесть давила на тело и мозг, за сон приходилось бороться с обрывками старых фильмов. Еще был…

– Был и есть.

Он сидел, скорчившись на скале.

– Возьми и посмотри.

– Еще картинка. Я не знаю, что это, но разум смущает даже неясная догадка.

Нижняя часть лица шевельнулась, обнажая зубы.

– Оружие. Кое-что еще осталось.

Разум – последний рубеж. Монолитная воля. Стремление выжить. Мой разум, ключ ко всем картинкам: разум способен создать их и наложить на окружающее. Сознание в дремлющей вселенной – темный, неуязвимый центр, убежденный в своей самодостаточности.

Слова снова закапали на промокательную бумагу.

– Здравый смысл – это способность к восприятию реальности. Какова же реальность моего положения? Я один на скале посередине Атлантики. Вокруг – безбрежное пространство плещущейся воды. Однако скала стоит твердо, она уходит далеко вниз, соединяясь с морским дном, а значит, и с родными берегами и городами. Я должен помнить, что скала тверда и незыблема. Если она сдвинется, значит, я сошел с ума.

Над головой захлопал крыльями летающий ящер и выпал из поля зрения.

– Надо держаться. Во-первых, за жизнь, во‐вторых, за рассудок. Я должен что-то предпринять.

Он снова зашторил окошко.

– Я отравлен. Прикован к свернувшейся кольцами кишке длиной не больше крикетного поля. Все ужасы ада всего лишь следствие обыкновенного запора. Что копаться в добре и зле, если змея свернулась в моем собственном теле?

Он подробно представил себе кишечник, его медленные сокращения и результат смены привычной пищи на отравленную пробку.

– Я Атлант. Я Прометей.

Он представил себя гигантом, высящимся на вершине скалы. Челюсти сжались, глаза надменно посмотрели сверху вниз. Герой, которому по плечу невозможное. Он встал на колени и неумолимо пополз вниз по склону. Нашел в расщелине пояс, взял нож и отпилил от резиновой трубки металлическую насадку с колпачком. Пополз дальше, к «Красному льву». Вдали заиграла музыка: отрывки из Чайковского, Вагнера, Хольста. Ползти было не обязательно, но торжественная размеренная музыка требовала движения неторопливого и непреклонного, наперекор всем преградам. Колени крушили пустые ракушки, словно глиняные черепки. Торжествующие аккорды рвались к небу, раздуваемые сияющей медью.

Он добрался до камня с лужицей, где жила обросшая тиной мидия и три аккуратных анемона. Крошечная рыбка по-прежнему плавала, но уже с другой стороны. Он погрузил пояс в воду, и рыбка отчаянно заметалась. Из трубки струйкой вырвались пузырьки. Он сжал резину, потом расправил. Вода заструилась внутрь между рвущихся вверх пузырьков. Еще, еще глубже. Он вытащил пояс и потряс, внутри забулькало. Он снова утопил его и сжал. Звук струящейся воды сливался с голосами медных и деревянных труб. Скоро, совсем скоро оркестр на миг умолкнет, а затем зазвучит кода… Над водой показалась обросшая водорослями верхушка мидии. Крошечная рыбка в ужасе от неожиданного отлива забилась на влажной скале, борясь с поверхностным натяжением. Анемоны захлопнули рты. Спасательный пояс заполнился на две трети.

Расставив ноги, он откинулся на скалу. Море играло с солнцем под ликующую музыку, вселенная затаила дыхание. Охая и постанывая, он ввел себе трубку в задний проход, сложил пояс вдвое и уселся на него, добавляя давления руками. От морской воды в кишечнике холодно покалывало. Он мял и жал резиновый мешок, пока не вышла вся вода, затем извлек трубку и осторожно подполз к краю утеса. Гром оркестра затих.

Кода приблизилась – и наступила. Она обрушилась в море во всем торжественном великолепии отточенной техники: как прорыв плотины, как мощная атака, сметающая все препятствия – судороги нот, могучие аккорды, сверкающие арпеджио. Отдав коде все силы, он растянулся на скале, опустошенный. Оркестр умолк.

Он обернулся к скале.

– Ну что, кто победил?

Рука небес была тяжела. Он поднялся на колени среди россыпей пустых ракушек.

– Теперь я в здравом рассудке и не буду рабом собственного тела.

Он опустил глаза на мертвого малька. Ткнул пальцем в анемона. Изящные лепестки дернулись, пытаясь ухватить добычу.

– Жжет. Отрава. Меня отравили анемоны. Похоже, дело не в мидиях.

Силы понемногу возвращались, но не настолько, чтобы героически ползти. Он медленно побрел на вершину.

– Все на свете можно предвидеть. Я знал, что не утону, – и вот она, скала. Знал, что смогу здесь выжить, – и живу, переборов змею в своем теле. Знал, что буду страдать, – и страдаю, но я все равно выйду победителем. В этой новой жизни есть свой смысл, невзирая на тяжесть и промокательную бумагу.

Он уселся рядом с Гномом, задрав колени. Глаза смотрели наружу, а значит, он жил на свете.

– Похоже, я хочу есть.

Почему бы и нет, если жизнь начинается заново?

– Еда в тарелке. Вкусная еда и уют. Еда в магазинах и мясных лавках, еда, которая не уплывет, не сожмется в кулак, не скользнет в расщелину – разделанные туши на прилавках, целые груды даров…

Глаза повернулись к морю. Начинался отлив, от Трех скал потянулись глянцевые полосы.

– Оптический обман.

Скала стоит твердо, это факт. Порой кажется, что она вдруг двинулась вперед, но это лишь оттого, что у глаз нет другой точки отсчета. Однако за горизонтом – берег, и как бы вода ни перемещалась, расстояние до него останется неизменным. Губы искривились в мрачной ухмылке.

– Неплохо задумано. Кто-то бы купился.

Это как поезд, который стоит на месте, но кажется, будто поехал назад, когда отходит соседний. Как перечеркнутые наклонные линии.

– Разумеется, скала стоит, а вода движется. Ну да. Прилив – это гигантская волна, которая омывает весь мир, вернее, это мир крутится в волнах прилива, а я со скалой…

Он поспешно глянул вниз между ног.

– Ну да, стоит.

Еда на прилавках, она не уплывает, навалена в кучу, все дары моря. Омар, который не скроется, не скользнет в расщелину…

Он вскочил на ноги и уставился в подводные заросли у Трех скал.

– Кто и когда видел в море красного омара?

Ощущение пустоты. Он падал, потом наступила тьма, где не было ничего.

Нечто выбиралось на поверхность. Оно не знало себя, потому что забыло свое имя. Нечто состояло из частей и пыталось собрать их вместе, чтобы понять, что собой представляет. Шум, разрозненные звуки… Части, дрожа, сошлись вместе – он лежал на краю утеса, изо рта струился тихий храп. Из глубины тоннеля тянуло ощущением бессилия. Настоящее было отделено от мгновения ужаса, позволяя забыть, в чем ужас состоял. Тьма отделенности казалась глубже темноты сна, глубже любой живой темноты, потому что время здесь пришло к своему концу. Провал в небытие, колодец, выводящий из мира. Любая попытка просто быть изматывала настолько, что оставалось лишь лежать на скале, ощущая свое существование.

Перед глазами возникла мысль.

Значит, я умирал. Это была смерть. Я до смерти перепугался, рассыпался на части, а теперь части соединились, и я жив.

Вид в окошке тоже изменился. Три скалы торчали совсем рядом, острые предметы резали щеку. «Осколки раковин», – догадался он.

– Кто меня сюда принес?

Слова сопровождала боль – он проследил ее до кончика языка. Язык распух и болел, во рту стоял соленый вкус. Рядом на скале лежали брюки, на скале виднелись странные отметины – белые, параллельные друг другу. В них была кровь и следы пены.

В твердом, как палка, предмете он узнал правую руку, вывернутую назад. Боль в плече. Он переложил руку удобнее и перевел взгляд на пальцы, которыми она заканчивалась.

Теперь он понял, что лежит нагишом: пальцы сжимали трусы – рваные, в кровавых пятнах.

– Я дрался.

Он лежал, погруженный в размышления.

– Значит, на скале есть еще кто-то, кроме меня. Подкрался и избил.

Лицо скривилось.

– Не валяй дурака, ты здесь один. Это был припадок.

Он нащупал левую руку и вскрикнул от боли.

– Сколько времени прошло? Сейчас сегодня или вчера?

Тело медленно поднялось на четвереньки.

– Как раз в тот момент, когда я снова стал собой, когда победил, что-то произошло. Новый страх. Чем он порожден, реальностью?

И провал в ничто.

– На этой стороне провала все совсем иначе. Будто в театре после репетиции, когда выключили свет, и вместо ярких живописных декораций видишь грубо размалеванный картон в лучах дежурной лампы. Как в шахматах: проводишь блистательную атаку, но прозеваешь шах, и вот ты уже связан по рукам и ногам.

Сверкающее море, надежда, хотя и почти потерянная, героизм… а потом, в самый момент торжества, осознание и страх, как удар кулака.

– Что же такое я вспомнил? Лучше не вспоминать. Не забыть забыть. Сумасшествие?

Хуже сумасшествия. Здравый смысл.

Он пополз вверх по своему следу: раскиданная одежда, пятна на скале. На вершине возле Гнома остановился, рассматривая странные отметины на камне – ровную линию перечеркивали следы зубов.

– Этого следовало ожидать. Все можно предвидеть. Мир движется по правилам, запомни.

Он задумчиво взглянул на полосы, которые скала оставляла за собой.

– Не надо смотреть на море. Или надо? Что лучше – потерять рассудок или сохранить? Лучше сохранить. Я видел совсем не то, что мне казалось. Память меня обманула.

Внезапно пришедшая идея заставила его обыскать всю скалу, тщательно, дюйм за дюймом. Лишь спустя вечность, полную волнения, падений и ушибов, он понял, что глупо искать кусочек дерева, которого здесь нет.

Трусы все еще болтались в руке, и ему вдруг пришло в голову, что их можно надеть. Туман в голове постепенно рассеивался, осталась только боль. Он ощупал голову – там была шишка, волосы слиплись от крови. Оглядел ноги – белые пузыри опали и уже не беспокоили. Ноги привычно понесли его к выбоине с водой. В проеме на дальнем конце внезапно вспыхнул яркий свет, и глубоко засевший рассудок тут же погнал тело на Наблюдательный пост. Он знал, что предвещает эта вспышка и последовавший за ней звук.

Солнце все еще сияло, но одна сторона горизонта уже менялась. Он встал на колени, наблюдая за переменой. Небо вновь перечеркнула вертикальная вспышка, оставив след в каждом глазу. Он заглянул за зеленые полосы и увидел на поверхности моря четкую линию тьмы. Линия стремительно приближалась. Сознание взорвалось, заполняя каждую клеточку тела.

– Дождь! Я же говорил, будет дождь!

Да будет дождь – и стал дождь.

Он спустился по Хай-стрит, взял зюйдвестку и пристроил на дне расщелины, где заканчивался Клавдий. Спрятал всю одежду, ощущая нарастающий шум и яркие вспышки. Расправил на скале плащ, окунул тело в резервуар. Стал подниматься на вершину и тут услышал шорох дождя – темная завеса накрыла скалу Спасения. Капли воды ударили в лицо, запрыгали под ногами, отскакивая от Гнома и каменной площадки. Тело тут же вымокло с головы до ног – и засверкало.

Содрогаясь от громовых ударов и вспышек, рвущихся из-под занавеса, он забился в расщелину головой вниз, но мертвенный свет, раздиравший слух, проникал в самую глубину. Потом наступала короткая тишина, в которой осталась лишь одна пронзительная нота. В ней слышалось что-то знакомое, проникавшее в голову не хуже грома. Дождь барабанил по ногам, изо рта лились звуки, но слова было невозможно разобрать. Вода хлынула в расщелину, затекая под щеку, капала со скалы, омывала все тело. Он выбрался из щели и оказался под настоящим водопадом. Струя воды хлестала из Клавдия, зюйдвестка уже наполнилась до краев. Он взял ее, ощущая тяжесть, и стал лить воду в рот. Положил зюйдвестку на место, вернулся к плащу. Ванна была готова, но тело уже омыл ливень, словно под душем. Он забрал зюйдвестку, снова полную, и пошел к запруде. Струйки влаги журчали под крышей. Вода устремлялась вниз, просачивалась в невидимые щели и стекала в выбоину, перекликаясь множеством голосов. Полоса красной грязи почти исчезла.

– Я же говорил, будет дождь.

Дрожа в ледяной пещере, он ждал, когда наступит удовлетворение от исполнившегося предсказания, но не дождался.

Он нахмурился, не прислушиваясь больше к звукам воды.

– Что же я прозевал в этой партии? У меня была атака, все шло хорошо, а потом…

Потом темный провал, отделивший одно светлое время от другого. То, что произошло, осталось на той стороне провала – лучше о нем не вспоминать. Но как же контролировать то, что нарочно забыл? Это было как-то связано с картинкой, с новой картинкой.

– Враг.

Он рассмотрел слово, произнесенное ртом. Если не думать о смысле, звучит безобидно. Стараясь не вспомнить, он заставил себя не думать, подчиняя рот своей власти.

– Как скала может быть врагом?

Он поспешно выполз под дождь, который чуть утих. Шторм уходил к Трем скалам, волны с этой стороны успокаивались. Тучи тяжело висели над головой. Под ними лежало серое тусклое море, беспокойный ветер свистел в расщелинах скалы.

– Это краевой шторм. Циклоны в северном полушарии вращаются против часовой стрелки. Ветер южный, значит, я на восточном краю циклона, который идет на восток. Раз я могу предсказать погоду, я уже вооружен. Теперь проблема в том, как пережить избыток воды, а не ее нехватку.

Он почти не обращал внимания на слова. Рот читал лекцию лишь для самоутверждения. Однако даже жалкие обрывки знания напугали центр внутренней сферы, и он пришел в движение. Едва увернувшись от одного клочка информации, он тотчас натыкался на другой и пытался стереть, пока не понял, что игнорировать их не удастся.

– Проблема безумия столь сложна, что удовлетворительного определения нормы пока никто не дал.

Там, вдали, рот продолжал трещать:

– Где, к примеру, провести границу между легко возбудимой психикой и случаем настоящего маниакально-депрессивного психоза?

Центр следил за штормом, в ужасе ожидая его возвращения, и думал о том, как различить сон и бодрствование, если видишь одни только киноролики из прошлого.

– Что такое навязчивый сон? Невроз? Но тогда самый нормальный ребенок еще в колыбели выдает все симптомы невроза.

Если идти шаг за шагом, не обращая внимания на провал тьмы и ужас, повисший на губах, идти прочь от скалы – сквозь службу на флоте, сцену, университет, школу – назад к колыбели, то попадешь в подвал. А из подвала – назад на скалу.

– Ответ дает только разум. Именно он отличает нас от беспомощных животных, запертых в рамках застывших моделей поведения.

Однако темный центр уже разглядывал новую мысль, словно монумент, возникший на месте прежнего в сумрачном парке.

Птичий помет не растворяется.

А если так, то вода в верхней расщелине не может быть липкой влагой, от прикосновения к которой в глаз вонзается огненная игла.

Язык прошелся вдоль барьера зубов – назад и вбок, где между коренными зиял провал. Сердце заколотилось. Глаза смотрели на море, но ничего не видели. Язык вспоминал, ощупывая провал и воссоздавая забытые очертания. Коснулся вершины скалы, прошелся по склону, преодолевая одну за другой ноющие расщелины, вниз к площадке «Красного льва» как раз над десной… – и понял наконец, чем так навязчиво и болезненно знакома одинокая растрескавшаяся скала посреди океана.

Назад: 10
Дальше: 12