Глава 50
«Капли… Право, чудно, как действуют они…»
10 февраля 1861 г. 7 часов
Пожарный сарай
«Ингерманландского корнета» сотрясал дикий кашель, который лишь усилился во время, что они провели с ним в Пожарном сарае, куда добрели по снегу. Пока ждали поднятого с постели коллежского секретаря из Присутственного места, чтобы тот официально задокументировал допрос, пока допрашивали, задавали вопросы. Пока солдаты пожарной команды переносили тело конюха Кузьмы в мертвецкую, пока Пушкин-младший осматривал его там. Пока корнета… ее, Аликс, обыскивали солдаты.
Оружия при ней не нашли. Нож откопали при свете фонарей в сугробе, где она его бросила. За обшлагом рукава доломана обнаружили маленькую бутылочку темного стекла.
– Это мое лекарство, микстура от кашля, – пояснила Аликс хрипло.
Пушкин-младший вернул ей микстуру. Она вытащила пробку и отпила пару глотков. Аликс сотряс новый приступ кашля. Ее била дрожь, она совсем замерзла в своем гусарском мундире. Клавдий Мамонтов видел – она больна. На щеках ее пятна румянца, на лице засохшая кровь. У девушки явно жар. Он снял с себя шубу и набросил ей на плечи.
– Спасибо, – Аликс благодарно глянула на него.
– Я сожалею.
– О чем?
– Что все так случилось. Мы подозревали вас. Но я старался гнать эти мысли прочь. Я думал, это Дроздовский.
– Как он, наш дуэлянт? – Аликс выпрямилась. – Кстати, как его рука?
Усмешка появилась на ее разбитых губах, и она снова лихим мальчишеским жестом хлебнула из бутылочки микстуру. Пушкин-младший смотрел на нее, и вдруг…
– Так это тоже были вы?!
Клавдий Мамонтов сначала ничего не понял – о чем он? Что с ним? Отчего у него такое лицо сейчас?
– Дуэль! Так это были вы? – снова воскликнул Пушкин-младший, словно его осенило свыше. Он смотрел на Аликс так, словно видел ее впервые. – Тот незнакомец, которого мы… Но как же это… это невозможно! Это не по правилам. Как вы решились? Как осмелились?!
– Мсье Дроздовский недалекого ума, – ответила Аликс презрительно. – И он был ослеплен ею… но и он в конце концов начал прозревать. Когда мы репетировали ту пьесу про циклопа и нимфу в Москве. Я видела – он наблюдает за Макаром. Если бы он только догадался, что Макар и Меланья – любовники, он бы застрелил его. Просто застрелил бы, и все – как раба, как дворового холопа. Я решила, что такому не бывать, я хотела спасти его и отвлечь Дроздовского – пусть думает, что у Меланьи другой поклонник, который готов стреляться из-за нее на дуэли.
– Значит, вот когда вы стали гусарским корнетом, но вы же сказали…
– Не корнетом, лицеистом Пажеского корпуса, маленьким хлыщом с моноклем, – Аликс снова усмехнулась. – Я переоделась в мужское платье, благо у актеров можно кое-что приличное найти в гардеробе. Изменила с помощью грима внешность. Стричь волосы не потребовалось тогда. Я убрала их под цилиндр. Я грассировала, когда говорила, я кривлялась. Встретила поручика Дроздовского вечером у офицерского клуба. Он меня не узнал, хотя мы часто встречались у Меланьи. Я его оскорбила, унизила его мужское достоинство. Сказала, чтобы он не смел на Меланью даже смотреть. Хоть все это и было без свидетелей, он сразу потребовал от меня сатисфакции. Сказал, что я мальчишка, щенок, и он убьет меня. Мы стрелялись в ту же ночь на Яузе. У меня не было ни секунданта, ни пистолетов дуэльных. Я сказала, что в Москве у меня нет знакомых. А пистолетам Дроздовского я вполне доверяю, полагаюсь на его порядочность. Мы стрелялись на шести шагах.
Клавдий Мамонтов смотрел в ее опаленное жаром простуды, распухшее от побоев лицо. Она снова глотнула из бутылочки микстуру, запивая свой страшный кашель.
– Он прострелил мне цилиндр. К счастью, тот не свалился с моей головы. А я попала ему в руку. У нас оставалось еще по выстрелу. И, возможно, я даже убила бы его… как знать, но этот дурак вдруг рухнул в снег – от боли он потерял сознание и упал в обморок. Настоящий обморок, не тот, что я показала вам в прошлый наш раз.
– Поручик Дроздовский в обморок? – воскликнул Пушкин-младший. – Неудивительно, что он не распространяется о своем противнике и о той дуэли! Но постойте, его же чуть не разжаловали… его перевели из гвардии в захудалый армейский Ахтырский полк.
– Это потому что я написала тайный анонимный донос жандармам. О том, что такого числа состоялась дуэль – они же запрещены сейчас – на Яузе между Дроздовским и… великим князем Николаем Николаевичем. Он как раз был в Москве в то время, я в газетах читала об этом. Дроздовский воевал вместе с ним под Инкерманом в Крыму – он сам нам рассказывал об этом.
– Это невероятно!
– Я написала донос жандармам, что это была дуэль без чинов и званий ради женщины, – повторила Аликс и осушила свою бутылку с микстурой до дна, бросила ее на пол Пожарного сарая. – Конечно, кто из подлых жандармов осмелится расспрашивать героя войны, великого князя, младшего брата государя? А у поручика Дроздовского – рана. Доказательство налицо. Поэтому его выслали из Москвы. Что мне было и надо: удалить его от Макара. Дело не стали придавать огласке. Но поручик такой настойчивый, он отправился за ней сюда, в эту глушь. Он ведь тоже сходил с ума от любви. Я не удивилась, я понимала его как никто, – она поднесла руку к горлу и расстегнула тугой воротник расшитого доломана.
– Меня вы удивляете, Аликс, – тихо произнес Пушкин-младший, который не сводил с Аликс своего взора. – Я, наверное, буду думать о вас весь остаток моей жизни, потому что такая женщина, как вы… Ах, если бы силу вашего духа и вашу отвагу, храбрость направить на что-то другое, кроме ненависти и крови…
– Вы удивитесь скоро еще больше, Александр.
– А шкатулка с драгоценностями? – спросил Клавдий Мамонтов. – Кто же ее все-таки украл? Мертвый конюх?
– Я, – Аликс встала с лавки, на которой сидела, положила руку себе на горло, словно кашель мешал ей дышать. Но она сейчас не кашляла. – Я взяла ее в номере, когда… ну уже после… после всего. Подумала, что если придется бежать, скрываться, то бриллианты и жемчуг пригодятся. Я ее спрятала надежно и не скажу вам где. Все это доказывает, что я действовала хладнокровно, расчетливо и не была ни в исступлении ума, ни в нервном расстройстве, коими у нас любят в судах объяснять и оправдывать преступления по…
Она вдруг тихо осела на пол.
– Снова в обморок упала! – Пушкин-младший бросился к ней.
Ее губы шевелились. Глаза были закрыты, ресницы трепетали.
– По страссссти, – прошептала она. – Ах, господа, право, это такое… merde…
– Аликс! – Пушкин-младший подхватил ее на руки с мерзлого пола.
Но ее рука безвольно повисла, голова запрокинулась назад. Он схватил ее за запястье, проверяя пульс, и…
Мамонтов поднял бутылочку от микстуры, понюхал.
– Лауданум. Это не микстура, это настойка опия, Саша… Она мертва. Отравилась лауданумом на наших глазах.
Они стояли над ней. Затем Пушкин-младший снял с себя накидку и укрыл это бедное истерзанное страстями тело, опустил его на пол.
В Пожарный сарай вошли солдаты и с ними обсыпанный снегом фельдъегерь в мундире.
– Его сиятельство граф фон Крейнц, господин полицмейстер с жандармами только что прибыли, – доложил фельдъегерь. – Они в Присутствии, просят вас, господин мировой посредник, сей же час пожаловать с докладом о событиях, здесь происшедших!
Они последовали за ним через городскую площадь к Присутственным местам. Костры на площади уже погасли. Серый зимний рассвет брезжил в подслеповатых окнах городка. Возле постоялого двора стояли сани и возок: крепостная труппа, осиротевшая без своей хозяйки, суетливо грузила в них весь свой актерский скарб. Старые комедианты возвращались в Москву, чтобы там ждать решения своей судьбы.
Клавдий Мамонтов, глядя на них, вдруг подумал, что пьеса о циклопе Полифеме и нимфе Галатее закончилась. И уже не будет никогда сыграна впредь.
