Глава 47
«Как синица тихо за морем жила…»
– С девчонкой мы сами поговорим, – объявил Клавдий Мамонтов. – И привезем ее сюда. Все равно пока ничего не ясно с ней.
– Поезжайте. Я отлучиться не могу, здесь работы непочатый край, – майор Скворцов сосредоточенно что-то обдумывал. – Даже если Суслова сказала нам про Галу правду, то они действительно обе в равной ситуации по мотиву убийства – у одной вклад, у второй дорогая квартира. Но против Сусловой у нас решающая улика – марганцовка, в которой она, возможно, дала яд Псалтырникову. Лично я в этом уже не сомневаюсь. Токсикологи недаром столько времени механизм отравления пытались воссоздать – многоступенчатое отравление в несколько этапов. Когда последняя главная смертельная доза была дана уже после того, как организм пытался самоочиститься рвотой. Ну, если, конечно, не брать в расчет яд поганки, яд номер два – подарок Меланьи, который все равно бы Псалтырникова доконал только через несколько дней.
Катя с ними не спорила. Думая о Царице Савской и о Гале, она все равно мысленно возвращалась к Макару и Меланье. Как проходит сейчас их встреча внизу в ИВС? Какие слова жене скажет он? Какие выберет она… Муж и жена… Одна… красота…
Ворота поместья, когда они подъехали, оказались распахнуты настежь. Робот-автомат-привратник, наверное, устал. Или его от всего этого хаоса закоротило. На веранде одиноко сидел, нахохлившись, закутавшись в плед, юродивый ахтырский губернатор. Пил морковный сок из бутылочки и что-то бормотал себе под нос.
– Эдик, где Гала и Дроздов? В доме наверху? – спросил его Мамонтов.
Юродивый губернатор указал на спортзал.
– Всех посадили, кроме них, да? – спросил он печально. – А теперь и за ними явились? Я там с ними был, скучно мне, страшно. Гала ему – покажи мне карате. И кулачками его в грудь, в живот лупит – стук, стук. Как по камню это бить, по гранитной плите. Он ей – сильней давай, отрабатывай удар. А она обвила его шею руками. И все. И кончилось все карате сразу. Он мне – Эдик, пойди погуляй. И за дверь меня. Интересно, выйдет она замуж за него? Он-то мечтает. Только ею одной и живет, и дышит. А для нее, шалуньи, он просто игрушка.
Катя подумала, что юродивый Эдичка порой изрекает удивительно мудрые, верные вещи, несмотря на свой детский разум.
Стеклянную дверь спортзала они отодвинули бесшумно. Катя думала – Дроздов совершенно лишний сейчас при таком разговоре. Но, видно, ничего не поделаешь. Надо допрашивать Галу при нем. Однако Гала в спортзале находилась одна. Стояла возле тренажера – в коротком белом топике-бра и надевала спортивные штаны, пританцовывая на месте. Мелькнули черные стринги на упругой попке. Она сунула ноги в кроссовки на липучках, топнула ножкой.
– Гала, – окликнула ее Катя.
Гала обернулась.
– Отпустили вас?
– Да.
– Что вообще происходит? Я в полнейшем шоке! Про второй какой-то яд от Ивана услышала. Что это такое? Неужели это Лариса дядю отравила?! Или Меланья? Или они обе? Обе, что ли? Две убийцы в одном доме?
– Ничего пока точно не известно. А где Иван Аркадьевич?
– В душе, – Гала взяла с тренажера белую толстовку и натянула ее через голову. – А я пренебрегаю традицией. Парижанки никогда не идут в душ после… Знаете, Катя, они считают, что надо оставить весь флер на себе, ну вы понимаете… и носить гордо. Потому что мужика в таком возрасте это потом дико заводит снова. Я наблюдала вас с Макаром. Он от вас без ума. Что же вы не пользуетесь этим, а? У него жажда подчиняться. Я думаю, он такой, потому что вырос без матери. И всегда хотел ее иметь в виде госпожи своего «я». Ну и подчините его себе. Это же так легко сейчас вам. Мой, например, никому не желает подчиняться. Такой характер. Мне пришлось это делать через его гордость, через его «не хочу». Правда, в этом и вся прелесть – сломать, победить, заставить себе беззаветно служить. Такой редкий кайф – власть… Полная власть, когда делаешь с ним что хочешь, а он только…
– Кончай свой бабий треп, у нас к тебе серьезный разговор, – оборвал ее Клавдий Мамонтов.
Взял стул, сбросил с него чехол для тренажера и заблокировал стулом стеклянную дверь спортзала внизу на раме. Прошел в ту самую комнату отдыха, где когда-то Макар угощал Катю чаем – через нее можно попасть в спортзал из дома – и закрыл дверь изнутри на ключ.
– Что все это значит? – спросила Гала.
– Значит то, что вы в прошлый раз сказали нам неправду, – ответила Катя. – О причине, по которой ваш дядя на вас так разгневался. Вы сказали лишь половину правды. И умолчали о самом главном – о том, что он требовал у вас возврата его собственности – квартиры на Елисейских Полях.
– Квартиру он купил мне. Он никогда не требовал меня отдать ее.
– Ложь, – отрезал Мамонтов. – У нас есть свидетельница, которая утверждает обратное.
– У вас, фонда, или у полиции? А, вы теперь заодно, что ли? – взгляд Галы был уже совершенно иной, чем в начале беседы. – Что вы себе навоображали?
– Квартира, которую Псалтырников купил себе как вложение капитала, но оформил на вас, стоит целое состояние. Восемь миллионов евро. Это был тот самый подарок Макару, который он хотел сделать на день рождения, отобрав ее у вас, заставив вас переоформить документы на владение, – ответил Мамонтов. – Но вы отказались делать это. Псалтырников вам пригрозил судебным иском. Совсем не по-родственному. У нас есть свидетель – Суслова. Он ей все рассказал о вас.
– Она сама отравительница! Это же она убийца. Она и Меланья.
– А мне кажется – Меланья и вы, Гала.
– Да пошел ты! – Гала бешено сверкнула темными глазами. – Ты кто такой здесь вообще? Ты полицейский?
– Гала, вы отказались возвращать квартиру. Я вас могу понять, – сказала Катя. – Ваш брат… Макар и так богатый человек. А вы… вы тоже росли в этом доме, в этой семье. Конечно, вы рассчитывали на что-то. Не просто на роль бедной родственницы, приживалки. Тот ваш брак, который устроил вам дядя… Первое время это ведь был золотой брак, насколько мы слышали. А потом все рухнуло. Обидно оставаться у разбитого корыта и жить на подачки дяди, когда у Макара и его жены столько всего…
– Да, да, да! А если и так – то что? А ты сама? – Гала обернулась к ней. – Ты сама что, не такая, как я? Явилась сюда, глазом повела, улыбнулась и сразу подцепила самое ценное, что здесь есть. Его! Моего брата! Скажешь – нет? Скажешь, все само собой вышло, а ты ни при чем? Ты не соблазняла его? Не влюбляла в себя? Да кто тебе поверит? Только не я. Знаешь, цыпочка, я сразу поняла – мы с тобой похожи. Мы одного поля ягоды.
– Нет. Не одного поля ягоды. Я никого не травила, Гала. А вот ты, кажется…
– Я не травила дядю!
– Ты постоянно крутилась на конюшне. И ты взяла там яд, – Клавдий Мамонтов повысил голос. – За восемь миллионов евро ты решила отравить своего дядю-благодетеля, который решил тебя обобрать ради сына. Я допускаю, что все это случилось спонтанно – ты была в ярости, считала, что с тобой поступили несправедливо…
В этот момент со стороны комнаты отдыха послышался какой-то шум из-за запертой двери. Словно кто-то хотел попасть в спортзал, но обнаружил дверь на замке.
– Да, ты посчитала себя ограбленной, – подхватила Катя лейтмотив допроса с пристрастием, – униженной близким человеком. В твоей жизни уже такое случалось, когда муж тебя бросил. И ты решила тогда, что лучше умереть, ты заглянула смерти в лицо. О, это неизгладимый след, это как рубикон… ценность жизни своей и чужой. Все границы стираются, все моральные принципы. И когда можно заплатить чужой жизнью за собственную жизнь в комфорте, в тех условиях, к которым ты привыкла, которых всегда для себя желала! Когда можно навсегда остаться в Париже, когда весь мир снова к твоим услугам… И сделать-то всего для этого надо сущую малость – бросить кристаллики какой-то лошадиной химии в стакан и дать выпить, угостить… Не ударить ножом, не задушить руками, не выстрелить из пистолета в сердце, а просто… Дать дяде стакан воды… или молока… или чашку кофе… Или это был чай, Гала?
– Коньяк! – закричала Гала. – И это не я, не я, не я убила его! Я просто… О боже, я была в панике! Но не я дала ему тот чертов коньяк!!
Страшный удар потряс стеклянную дверь спортзала.
Катя еще успела подумать – их же всех троих видно снаружи, с улицы. Они как на ладони.
А затем в дверь снова ударили – ногой. Стул вылетел, дверь соскочила с металлической рамы. Пластик треснул и обрушился на пол.
