Глава 17
Пасынки отечества

Иван Аркадьевич Дроздов, хромая, привел их по коридору в библиотеку – большую сумрачную комнату, сплошь уставленную стеллажами с книгами в помпезных золотых переплетах. У окна столик на колесах с графинами и бокалами – есть что выпить. В углу – большой круглый стол, вокруг него кожаные кресла с подлокотниками. На столе – шахматы. Неоконченная партия. Книги, книги и несколько гравюр.

Катя, проходя мимо стола, обратила внимание на одну гравюру.

– «Чтение Положения 19 февраля 1861 года». Издание Кнебеля», редкость, – сказал ей Дроздов. – Народ слушает про отмену крепостного права. Савва эту гравюру купил недавно. Хотел в багет оформить и сыну подарить на день рождения. Но затем решил сделать ему другой подарок.

Они с Мамонтовым не сели до тех пор, пока не уселась в кресло Катя. Дроздов расположился напротив нее, а Мамонтов поодаль.

– Вы нам на семинаре лекцию читали девять лет назад, – начал Клавдий Мамонтов. – Самой скорбной своей миссией телохранитель считает сопровождение тела шефа до морга.

– Вы свою миссию исполнили, насколько я слышал. Помню вас. И шефа вашего прежнего. На Питерском экономическом форуме все выступал – такой говорун, столько идей, завидный оптимизм. И как все печально закончилось – выстрелом из ружья в голову. Не уберегли шефа, коллега. А теперь, значит, на страховой фонд работаете?

Катя отметила – голос у Дроздова негромкий. Ну, такому нет нужды голос повышать – все и так слушают внимательно. Она старалась не пялиться на его черную повязку на глазу. Дуэлянт… Циклоп…

Дроздовский марш…

Почти вальсовые тихие ноты вначале, а дальше пряная гулкая звучная медь духовых инструментов… мощь, сила, печаль. Доблесть и безысходность, долг и… что еще, кроме долга? Эти белые, дроздовцы, они же все погибли, а часть дроздовского марша стала песней красных «По долинам и по взгорьям».

– Так точно, работаю на страховой фонд, Иван Аркадьевич, – отвечая на вопрос, проговорил Мамонтов.

– Я еще удивлялся, когда ваш табель смотрел послужной: папа – профессор РГГУ, такая семья известная интеллигентная московская, дворянские корни, либеральные взгляды потомственные… и в нашу профессию.

– Я брал пример с вас. Еще в школе Оямы Кекусинкай. Но вы тоже свой печальный долг телохранителя исполнили. И вы не уберегли своего шефа. Я-то на фонд работаю сейчас. А вы… завтра закроют этот дом на озере, продадут с молотка, все разбредутся, куда вы пойдете?

– В бочку, как Диоген, – Циклоп глянул на притихшую Катю. Улыбнулся ей уголком губ. И сделал такой жест рукой – изящный, как у фокусника, словно что-то в воздухе поймал. Раскрыл кулак, предлагая.

На ладони на выбор – леденец в прозрачной обертке и орешки васаби, зелененькие, тоже в прозрачной обертке.

Катя вдруг поняла – ее здесь угощают, это что-то типа ритуала в доме, где отравитель. И Макар с кофе… и Дроздов… если возьмешь подношение, значит, установишь контакт, показывая, что доверяешь и не боишься. Она взяла орешки васаби.

– Спасибо, Иван Аркадьевич, – развернула обертку и сунула все сразу в рот.

Слезы из глаз! Чертов васаби!

Циклоп протянул леденец Мамонтову. И тот принял подношение.

– У всех спрашиваем сначала, – Катя решила прервать их пикировку, – возможно ли такое, что ваш шеф сам покончил с собой?

– Нет. Исключено. Он слишком смерти боялся.

– Значит, убийство. Но вы такой профессионал. Вы просто не можете все это не просчитывать, не обдумывать. У вас ведь наверняка уже есть версии – девять дней прошло с его смерти. Есть подозрения?

Дроздов пожал плечами.

– Поделитесь с нами, – попросила Катя.

– С какой стати?

– Разве вы не хотите, чтобы убийца вашего шефа был пойман?

– Вами? Страховым фондом? И чтобы Макар получил страховку за отца?

– Я думала, что вы с нами захотите сотрудничать, вместе искать убийцу.

– Тот же вопрос – с какой стати?

– Потому что вы здесь особенный, – Катя сказала искренне, что думала. – Вы на других не похожи.

– Не льстите, коллега. Вы красивы и умны, и кое-кто здесь уже взял это на заметку. Но таких, как я, лесть давно уже не берет.

– Он был ваш шеф и ваш друг. Я думала, вы как никто хотите справедливости. Потому что и с вами когда-то поступили несправедливо.

– Против кого я буду вам помогать? Против сына, которого он обожал? Против его невестки, родившей ему любимых внучек? Против его любимой племянницы? Против старой подруги, прошедшей с ним огонь, воду и медные трубы? Против несчастного юродивого, которому он спас жизнь? Против его компаньона, что помогал ему прятать концы в воду и обходить рогатки? Нет, коллега. Исключено.

– А против себя поможете? – спросила Катя. – Вы ведь тоже в списке.

– Ну, против самого себя – так и быть. Давайте.

– Ладно, мы поняли, Иван Аркадьевич, – подытожил Мамонтов. – Не быть нам союзниками в этом деле. Но рассказать нам о ваших домочадцах вы же можете?

– Про кого вам рассказать?

– Про Тутуева, бывшего губернатора Ахтырской области, – выпалила Катя. Ей давно уже не давал покоя этот странный персонаж. – Он что, правда был губернатором?

– А то, – Дроздов кивнул. – Самым настоящим. Из тех, кто был всем и стал ничем. Как, впрочем, и Савва, как и я… Вы же так о нас думаете, вы, молодые. Мы с Саввой обсуждали это не раз. То, как быстро из сынов Отечества превращаются в пасынков. Как мало для этого нужно. Как необратима эта метаморфоза. И сколько их таких, пасынков Отечества, – не счесть. Когда из всесильных, облеченных властью в мгновение ока превращаются в лишних людей. Не нужных уже не только Отечеству, но и своим близким – детям, семье. Превращаются в обузу, балласт, в этакий тормоз, камень на шее, что так хочется скинуть. И никто уже не помнит заслуг, что ты совершил на благо Отечества, чем жертвовал, что сам потерял… И это примета не только нашего времени, так и раньше было, – он обернулся к Мамонтову. – Когда вы еще садились на горшок, коллега, а я, высунув язык, бегал вдоль контрольной следовой полосы новобранцем на границе, уже мололи эти беспощадные мельницы богов – сыны, пасынки, тени и прах. Не помните эпопею с памятником?

– Каким памятником? – спросила Катя с любопытством.

– Царю Ивану Грозному. Был такой бзик патриотический несколько лет назад – ставили всем памятники и возлагали цветы чуть ли не каждые пять минут. Эдичку Тутуева – губернатора – этот мейнстрим тогда не обошел стороной, и он вознамерился прославиться и воздвигнуть в своем Ахтырске волжском памятник Грозному. Слепили они этот памятник, финансирование выбили, но начался вселенский хай – кто за, кто против памятника. Поднялись потомки Ахтырской орды, написали в прокуратуру жалобу – мол, губернатор продавливает геноцид, возвеличивание губителя государственности и славы татарского народа – это из оперы «Казань брал, Астрахань брал». Ахтырск тоже брал. И там, по летописям, всех этих ордынцев бедных войско Грозного вырезало в одну ночь. Эдичку начали нещадно травить в прессе и соцсетях. Он стал отбиваться всеми лапками. У него уже тогда с психикой что-то странное творилось, но никто еще не замечал. А потом он собрал пресс-конференцию и пламенно начал кричать журналистам, что не убивал, ну не убивал царь Иван Грозный сына своего, потому что как раз в то время поехал царь на саночках в Санкт-Петербург, – Дроздов глянул на Катю. – Ну бывает, перепутал исторические факты. Царя Петра с царем Иваном – мало ли их, царей-то, да? И в Академии при Президенте такому не особо учат, это же школьная программа. Что началось! Приехал полпред разбираться лично – потому что такой резонанс на всю страну, такой скандалище – все ржут над губернатором Ахтырской области, моральный ущерб нанесен власти, партии… В Кремле кому-то плохо с сердцем стало. Короче, приехал полпред. И нет бы Эдичке покаяться – я, мол, оговорился, перепутал, уж простите. Нет, он стал упорствовать, отстаивать свои слова, а когда полпред его идиотом обозвал, то он послал далеко и надолго…

– Полпреда? – спросил Мамонтов.

– Если бы, – Дроздов отвечал ему. А Кате подмигнул своим глазом, что искрился сейчас как алмаз, – если бы только его…

Пауза.

– Ну, бунт, форменный бунт. Как водится, сразу в Ахтырск «доктора прислали» лечить без пощады. Даже выводок целый «докторов» – Следком, ФСБ, антикоррупционный комитет. Искать крамолу. Запала Эдички на все это естественно не хватило. Как только к нему постучали в дверь, – Дроздов стукнул по столу, – пробил понос и заикаться начал… Обычная картина, да? Только там было все намного грустнее. Савва в то время как раз в Ахтырск по делам приехал. Прикрыть Эдичку не мог, его самого уже со свету сживали. Я тоже им не помощник – со спиной сломанной лежал в клинике. Так что Савва один там оказался, как чувствовал. Пока кабинет губернатора ФСБ обыскивало, Эдичка наш шмыгнул в комнату отдыха. Закинул веревку на люстру и петлю на шею. Савва вошел, а он висит под потолком, качается. Савва к нему бросился, схватил за ноги, рванул. Люстру эту кабинетную с крюка долой и Эдичку на пол сдернул. А тот уже не дышит. При повешении шея ломается, но Эдичке повезло в этом отношении. Шея целой осталась, а вот сам он уже улетел на тот свет. Сердце у него не билось и пульса не было. Эти «доктора» набились в кабинет, никто палец о палец… «Скорую», правда, вызвали, но она бы уже не помогла ему. Савва один там начал ему делать массаж сердца, хоть и не умеет он этого. Сказал, что в отчаянии так ударил ему по грудной клетке кулаками, чуть ребра не сломал, но… сердце завелось. Начало биться. Откачали губернатора. Однако те минуты, что он был мертвым, не прошли для его мозгов даром. Он когда в себя пришел, пять дней просто рыдал, как ребенок. А после стал заговариваться, путать все. Психиатрам его показали. Те руками развели – а что вы хотите, постсмертная травма мозга. Дело уголовное прекратили, «доктора» из Ахтырска уехали. Эдичку после больницы с должности губернатора по-тихому сняли, никто из родственников его к себе не взял. Жена с ним сразу развелась и все имущество забрала. Он на нее перед назначением на должность все переписал, чтобы быть гол как сокол, как они все любят себя показывать. Она и обобрала его. Савва его пожалел один из всех. Забрал из Ахтырска, поселил у себя дома как приживала. Такая вот сказочка нашего времени. Это чтоб вам было понятно. Вот так у нас обстоят дела.

– Именно Тутуев обнаружил Псалтырникова на берегу в то утро, – заметил Мамонтов. – А во сколько это произошло?

– Где-то в половине седьмого. Они с Ларисой меня разбудили.

– Можно нам с ним поговорить сейчас? – спросила Катя осторожно. Она была под впечатлением от рассказа Дроздова.

– Вам же Макар все разрешил. Беседуйте. Позвать его сюда?

– Если нетрудно. И вы тоже, Иван Аркадьевич, останьтесь, пожалуйста. Вы же его лучше нас знаете, спросите у него то, что мы упустим.

– Вы определенно хотите, чтобы я вам помог, – Циклоп усмехнулся. – Ладно, с Эдичкой я вам помогу. Но это в виде исключения. Учитывая его здоровье.

Он поднялся и пошел к двери своей изломанной походкой.

– В этой партии – шах ферзем, – Мамонтов кивнул на шахматную доску. – Следующий ход – мат.

В дверь просочился взволнованный и встрепанный бывший ахтырский губернатор. Позади него возвышалась мощная фигура Дроздова.

– Эдик, не волнуйся. Все хорошо. Они с тобой просто поговорят.

– Вы нашли Савву Стальевича на озере в то утро, – Катя старалась говорить с бедным бывшим губернатором тоже мягко. – А что вас привело на озеро так рано?

– Встал с кровати и пошел. Проснулся. Разбудило меня.

– Что вас разбудило?

– Как в сердце толкнуло, – Тутуев уселся на краешек кресла. – Вставай и иди.

– Предчувствие?

– Не знаю. Раньше бы проснуться. А то я пока оделся, пока спустился – гляжу, внизу в холле свет, дверь дернул – она не заперта. Я сразу подумал, что он… Савва не в доме это сделает. Ну, чтобы не пугать… его, сынка своего… а где-то там. На воле, – Тутуев проникновенно глянул на Катю своими слегка косящими темными глазами. – Меня ноги сами на озеро привели. Гляжу – он в воде лежит. Я его вытащил и стал… как он мне рассказывал, когда меня спасал. Откачивать. Но я ж не доктор. А потом он уже холодный был весь. Мертвый.

– У вас было предчувствие, что Савва Стальевич покончит с собой?

– Ага.

– А почему? – спросил Мамонтов.

Тутуев покосился на него.

– Потому что он сам мне сказал об этом.

– Он сказал, что убьет себя? – Катя внезапно ощутила сильное волнение. Все, все просматривалось теперь словно под иным углом.

– Ага.

– Он сказал, что примет яд?!

– Нет, про яд речь не шла.

– А что он вам сказал? Пожалуйста, если можно, вспомните дословно. Это очень важно.

– Он сел возле меня на диван, взял меня за руку и спросил: «Ну и как там было? Если всю правду, что ты видел?» А я сразу понял, о чем он. До этого он меня все ругал, клял – как ты мог… зачем… грех такой… а если бы и правда умер? Так я же умер, – Тутуев смотрел на Катю. – Это он меня вернул, воскресил. Как Спаситель наш. И он до этого никогда меня не спрашивал, что я видел… ну, там… А в тот вечер спросил. И я ответил: «Савва, там просто темно. Очень темно. Но бесов нет. И вообще ничего нет. Пусто». А он спросил меня: «Может, ты просто до самого конца не дошел этого самого тоннеля?» А я ему: «Нет никакого тоннеля, Савва. Тьма, ничего не видно. Темная жопа… уж простите за грубое слово». Он сморщился так и говорит: «Жить не хочется. Незачем мне жить, Эдик, стало».

– И все это он вам сказал вечером?

– После застолья. Выпил он. Ну, а теперь давайте про памятник спрашивайте!

– Что? – Катя опешила, потому что до этого Тутуев производил хоть и нервное, но вполне нормальное впечатление.

– Спросят, спросят они тебя, – успокоил его Дроздов. – Ты постарайся сейчас, вспомни еще что-то из того вечера. Ты ведь сидел рядом с ним за столом?

– Да. А ты далеко. Рядом с ней, – Тутуев глянул на Дроздова. – Ты занят был. Не видел ничего, не слышал. Околдовала она тебя.

Дроздов ничего не ответил. А Катя запомнила эти слова.

– Что он ел? – спросил Мамонтов. – Вы видели, что он ел?

– Все ел. Стол богатый, из ресторана привезли. Мне все подкладывал на тарелку, словно я больной, шизанутый, сам не могу взять, – Тутуев вздохнул. – За счастье сына выпил. За внучек. За встречу. За присутствующих. За покойников. За здоровье. Рад был. Куда та радость после ушла? А про памятник я вам всем вот что скажу… пошли вы все со своей критикой знаете куда?!

Пауза.

Дроздов усмехнулся.

– Красивый был памятник? – тихо спросила Катя юродивого бывшего губернатора.

– Солидный.

– И где вы его хотели поставить?

– На берегу Волги. Как у поэта – я памятник воздвиг… к нему не зарастет народная тропа… вознесся выше он главою непокорной…

– С посохом был там Иван Грозный? – еще тише спросила Катя.

– С державой. Сам лично проект памятника я утверждал. Такого говна они сначала наделали, налепили. Гранты все у меня рвали… скульпторы… Но этот был особенный макет, классный. Понравился мне.

– И где он сейчас?

Бывший ахтырский губернатор поник «непокорной главой».

– Думают, я сумасшедший. Сдвиг у меня по фазе.

– Вы просто перенервничали, – Катя улыбнулась ему сочувственно. – Может, вспомните, Псалтырников еще что-то вам говорил в тот вечер?

– Что скажешь после слов: «Жить не хочется»? – философски изрек Тутуев. – Хотите, я вам фотографии памятника покажу? Они у меня в смартфоне, – он извлек из кармана теплой шерстяной кофты мобильный, сунул Кате.

– Замечательный памятник, – похвалила Катя.

Тутуев убрал мобильный.

– Разговор наш Филин Ярославич слышал. Он за спиной Саввы стоял с рюмкой, – объявил он. – В случае чего показания даст в суде о том, что я не вру.

– Где сейчас Лишаев? – спросил Мамонтов Дроздова. – Нам бы и с ним потолковать.

– В гостиной, – ответил юродивый. – Барыня Меланья Андреевна с него заживо кожу сдерет. А он и счастлив этим. Члены ей свои под когти подставляет. Зубами скрипит, но терпит. Чего не стерпишь, когда…

Он вдруг поднялся с кресла. И вышел вон.

– Довольны? – спросил Дроздов Катю.

– Он всегда такой?

– Сейчас, после смерти Саввы, лучше, чем был. Сгруппировался.

– Он высказал противоположную вам точку зрения на происшедшее, Иван Аркадьевич. Самоубийство. Так же и Лариса Суслова считает. И винит во всем Макара, а он…

– Он – тот, кто получает максимальную выгоду от гибели отца, – жестко заявил Клавдий Мамонтов.

Иван Аркадьевич Дроздов глянул на него, на Катю.

– Никакой он выгоды не получает.

– Как никакой? Такое наследство! – Мамонтов снова не сдержался.

– Нечего наследовать. Он и так всем уже давно владеет. Все состояние Савва на него перевел. Все активы, всю недвижимость. Через банки, через фонды, через того же Лишаева. Остались скромные суммы в сравнении с общим капиталом. И по мелочи – на старость здесь у озера – этот дом да расходы на его содержание, на жизнь. Так что не переживайте сильно в душе, коллега, что это он мог отца за деньги убить, – Дроздов-Циклоп смотрел на Катю. – Как раз этот мотив полностью отпадает.