Первые проблески божественности явились мне под маской отвращения. Когда я начал изучать мораль, то читал о моральных кодексах разных культур, и первое, что я усвоил – что большинство культур очень озабочены вопросами пищи, секса, менструации и манипуляций с мертвыми телами. Поскольку я всегда считал, что мораль – это то, как люди обращаются друг с другом, то отмел все это «чистое» и «нечистое» (как говорят Писания и антропологи) как что-то внешнее, не имеющее отношения к настоящей морали. Почему женщинам во многих культурах запрещается входить в храмы и прикасаться к религиозным артефактам во время менструации или первые несколько недель после родов (Левит 12; Buckley and Gottlieb, 1988)? Должно быть, это какой-то сексистский способ держать женщин в подчинении. Почему иудеям и мусульманам грешно есть свинину? Должно быть, это гигиеническая мера профилактики трихиноза. Но чем больше я читал, тем отчетливее видел логику в основе всего этого – логику отвращения. Согласно главенствующей теории отвращения, которую разработал в восьмидесятые годы Пол Розин (Rozin and Fallon, 1987), отвращение вызывают в основном животные, части их тел и продукты их жизнедеятельности (растения и неорганические материалы редко бывают отвратительными), и все отвратительное заразно через прикосновение. Следовательно, отвращение как-то связано с озабоченностью животными, продуктами жизнедеятельности (кровью, испражнениями), мытьем и прикосновениями, которая ясно прослеживается в Ветхом Завете, Коране, индуистских писаниях и этнографических данных, собранных в традиционных обществах. Когда я обратился к Розину, чтобы обсудить вероятную роль отвращения в религии и морали, оказалось, что и он размышляет над этим вопросом. Тогда мы вместе с профессором Кларком Макколи из колледжа Брин-Мор начали изучать отвращение и его роль в общественной жизни.

У отвращения есть эволюционные корни: оно помогает человеку решить, что можно есть (Rozin et al., 1997). В ходе эволюционного рывка, когда мозг наших предков резко увеличился, увеличилось и производство орудий труда и оружия, а с ним и потребление мяса (Leakey, 1994) (многие ученые полагают, что все эти перемены взаимосвязаны и к ним относится и усиление взаимной зависимости мужчины и женщины, о чем мы говорили в главе 6). Но когда первобытные люди добывали мясо, в том числе обгладывали скелеты, не доеденные хищниками, их атаковали сонмища новых микробов и паразитов, по большей части заразных, причем не так, как ядовитые растения: если ядовитая ягода случайно заденет твою печеную картофелину, картофелина не станет от этого ни вредной, ни отвратительной. Отвращение изначально возникло в ходе естественного отбора как страж на входе в рот: оно давало преимущество особям, которые не давали сенсорным качествам потенциально съедобного предмета ввести себя в заблуждение и думали о том, откуда он взялся и с чем соприкасался. Животные, которые едят падаль, экскременты, отбросы или ползают по ним (крысы, личинки, стервятники, тараканы), вызывают у нас отвращение: мы не станем их есть, а все, к чему они прикасались, считается нечистым. Кроме того, нам отвратительны продукты жизнедеятельности других людей, особенно экскременты, слизь и кровь, через которые могут передаваться болезни от человека к человеку. Отвращение гасит всяческие желания (голод) и стимулирует деятельность, приводящую к очищению – мытье, а если уже поздно, то и рвоту.

Однако отвращение охраняет не только рот – факторов, его вызывающих, в ходе биологической и культурной эволюции становится все больше, и теперь оно стоит на страже тела в целом (о наших исследованиях отвращения см. Haidt, and McCauley, 2000). Отвращение играет роль не только в выборе пищи, но и в сексуальной жизни: направляет человека в сторону ограниченного класса культурно приемлемых сексуальных партнеров и сексуальных актов. Здесь отвращение опять же отключает желание и пробуждает стремление отделиться и очиститься духовно и телесно. Кроме того, именно отвращение вызывает у нас неприятное чувство сродни тошноте при виде кожных болезней, уродств, ампутаций, крайней тучности или худобы – словом, когда попирается культурный идеал внешней оболочки человеческого тела. Главное – внешность: рак легких или отсутствие почки не отвратительны, а опухоль на лице или отсутствие пальца – да.

Расширение полномочий от стража рта до стража тела осмысленно с чисто биологической точки зрения: мы, люди, всегда жили тесно, наши колонии были больше, чем у большинства других приматов, и к тому же мы обитали не на деревьях, а на земле, поэтому больше рисковали подхватить заразу, распространяющуюся через физический контакт – бактерии или паразитов. Отвращение заставляет быть разборчивыми в контактах. Но самое удивительное в отвращении – то, что оно задействуется при обосновании огромного множества норм, ритуалов и верований, которые культуры считают для себя определяющими (Haidt et al., 1997). Например, многие культуры проводят резкую грань между людьми и животными, утверждают, что люди в чем-то выше, лучше и богоподобнее остальных зверей. Человеческое тело постоянно называют храмом, где обитает божественность: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?.. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии» (Первое послание к коринфянам святого апостола Павла 6:19–20).

Однако культура, утверждающая, что люди не животные, а тело – храм, сталкивается с большими сложностями: наши тела делают все то же самое, что и тела животных – едят, испражняются, спариваются, истекают кровью и умирают. Так что все данные за то, что мы все-таки животные, поэтому культура, отрицающая в нас животное начало, должна сильно постараться, чтобы эти данные утаить. Биологические процессы обязаны идти как положено, и отвращение за этим бдительно следит. Представьте себе, что вы приехали в город, где все ходят нагишом, не моются, прилюдно занимаются сексом «по-собачьи» и едят сырое мясо, отрывая куски зубами прямо с туши. Ну, скажем, возможно, вы бы заплатили за билет на подобное шоу уродцев, но, как после любого шоу уродцев, вы бы покинули этот город подавленными. При виде этого «дикарства» вас охватило бы отвращение и возникло бы интуитивное чувство, что с этими людьми что-то не так. Отвращение – страж храма нашего тела. В этом воображаемом городе всех стражей истребили, а храмы захватили бродячие псы.

Представление о третьем измерении – божественности – ось которого направлена от животных, находящихся внизу, до бога (богов), находящихся вверху, а люди на ней где-то посередине, прекрасно уловил Коттон Мэзер, пуританский проповедник из Новой Англии, живший в XVIII веке, когда справлял малую нужду и увидел, что рядом мочится пес. Собственный акт мочеиспускания преисполнил Мэзера таким отвращением, что он записал в дневнике: «И все же я буду более благородным созданием, и в тот самый миг, когда мои естественные потребности вынудят меня снизойти до животного состояния, мой дух – в тот самый миг, как я сказал! – воспарит к небесам» (цит. по Thomas, 1983).

Если человеческое тело – это храм, где иногда становится грязно, то выражение «чистота сродни Божественности» (John Wesley, 1986, sermon 88, «On Dress») обретает наглядный смысл. Если вы не воспринимаете это третье измерение, непонятно, какое дело Богу до количества грязи у вас на коже или у вас в доме. Но если вы живете в трехмерном мире, отвращение уподобляется лестнице Иакова: оно стоит на земле, на наших биологических потребностях, но уходит (и ведет людей) ввысь, к небесам, то есть, по крайней мере, к чему-то, что ощущается как «высшее».