Суровый закон эпонимии

«Кто похоронен в могиле Гранта?» Таков был бонусный вопрос, который задавал Граучо Маркс невезучим участникам в своей телевикторине «Ставка – жизнь» (You Bet Your Life), которая шла в 1950-е годы. Казалось бы, в вопросе явная подсказка, но будьте осторожны: такие загадки могут быть с подвохом. Рассмотрим хотя бы вопросы «Кто открыл теорему Байеса?», «Кто открыл парадокс Гиффена?», «Кто открыл теорему Пифагора?», «Кто открыл Америку?». Если вы ответили, соответственно, Байес, Гиффен, Пифагор и Америго Веспуччи, не видать вам коробки «Сникерсов».

Практика называть разные вещи в честь связанных с ними людей, реальных и вымышленных, называется эпонимией. Бывают эпонимические слова – гильотина, альфонс, садизм. Бывают эпонимические названия – Пенсильвания, Пелопоннес. А бывают эпонимические словосочетания – Коперникова система мира, комета Галлея. Когда подобные выражения возникают в науке, предполагается, что обозначаемый предмет открыт ученым, чье имя ему дано. Это предположение почти всегда ошибочно.

Если вам кажется, что я преувеличиваю, вы, очевидно, не знакомы с законом Стиглера об эпонимии. Этот закон в своей простейшей форме гласит, что «ни одно научное открытие не получает название в честь первооткрывателя», а название он получил в честь историка и статистика Стивена Стиглера. Непозволительное самопрославление? Едва ли. Если закон Стиглера верен, из его названия следует, что открыл его не Стиглер. Сам ученый поясняет, что заслуга принадлежит великому специалисту по социологии науки Роберту К. Мертону, и тем самым не только заслуживает очки за скромность, но и добивается, чтобы закон, которому он дал свое имя, сам себя подтверждал.

Почему закон Стиглера справедлив? Начать стоит со знаменитой гипотезы Мертона: «Все научные открытия в принципе множественны». Вероятно, по какой-то причине открытие всегда получает название в честь одного из множества своих авторов, но не главного.

Однако закон Стиглера интересен не только этим. Возьмем теорему Пифагора. Пифагор не входил в число ее первооткрывателей. Теорема была известна и до него, а доказана – после, более того, не исключено, что Пифагор не представлял себе всего масштаба ее последствий для геометрии. Подобные грубые ошибки наименования встречаются на каждом шагу. Я решил проверить предположение Стиглера, что парадокс Гиффена («спрос на некоторые товары повышается с ростом цены») и не снился экономисту Роберту Гиффену, в честь которого его назвали. В ходе изысканий я натолкнулся на энциклопедическую статью о сэре Томасе Грешеме, англичанине, жившем в XVII веке, в честь которого получил свое название закон Грешема («худшие деньги вытесняют из обращения лучшие»). «Считается, что Грешем первым вывел этот принцип, – гласит статья, – однако доказано, что он был предложен задолго до него, а Грешем его даже не формулировал».

Подобные эпонимические ляпсусы могли бы быть скорее исключением, чем правилом, если бы за наименование научных открытий отвечали историки науки. Однако такого права у них нет, решения принимают практикующие ученые, а они при всем своем пыле и самоуверенности не обладают профессиональными познаниями в истории. Как замечает Стиглер в своей книге «Статистика на столе» (Stigler, S. M., Statistics on the Table), «Названия редко даются и никогда не входят в обиход, если того, кто их дает, не отделяют от ученого, в честь которого они даются, большие расстояния в пространстве или во времени (или и там, и там)». Это для создания видимости беспристрастия. Ведь если в твою честь назвали теорему или комету, это обеспечивает своего рода интеллектуальное бессмертие, и научное сообщество должно понимать, что эта честь досталась тебе по заслугам, а не просто потому, что ты работал в нужной стране, дружил с нужными людьми или того требует политика.

Если учесть, заключает Стиглер, что «названия в честь кого-то даются только после долгого времени или на большом расстоянии, а делают это только активно работающие ученые, зачастую не очень хорошо знающие историю, которые больше заинтересованы в признании общих заслуг, а не отдельных достижений, не следует удивляться, что большинство названий ошибочно, и даже может оказаться (как я смело заявляю), что все общепризнанные названия, строго говоря, ошибочны».

О том, какой огромной силой обладает закон Стиглера об эпонимии, можно судить, если применить его к частному случаю – к формуле распределения вероятности, график которой имеет форму колокольчика и известен как гауссиана. Согласно закону Стиглера, можно заключить, что открыл ее не Гаусс. И верно: в своей книге, вышедшей в 1809 году, Гаусс в связи с этим распределением упоминает Лапласа, и Лаплас и в самом деле затрагивал этот вопрос еще в 1774 году. Однако иногда это распределение называют распределением Лапласа или Лапласа – Гаусса, поэтому, если опять же обратиться к закону Стиглера, можно сделать вывод, что и Лаплас не был первооткрывателем. Так и есть: современные историки науки возводят его к статье Абрахама де Муавра, опубликованной в 1733 году.

Как ни удивительно, я обнаружил, что закон Стиглера относится даже к псевдоэпонимам. Возьмем, к примеру, английское словечко crap – «дерьмо». Многие полагают, что это слово эпонимически восходит к Томасу Крапперу, прославленному изобретателю ватерклозета, жившему в викторианскую эпоху. Однако это ложная этимология: слово crap применительно к испражнениям вошло в среднеанглийский язык из старофранцузского. Однако сам факт, что народная молва связала Краппера со словом crap, предполагает, согласно закону Стиглера, что ватерклозет изобрел не он. Чудо чудное, диво дивное: так и есть! Ватерклозет изобрел сэр Джон Харингтон, придворный Елизаветы I.

Я бы привел еще примеры, но пора перекусить, а я мечтаю об одном блюде, которое совершенно точно изобрел не четвертый граф Сэндвич.