В формировании любого признака, который развился в ходе полового отбора, участвовало, скорее всего, сразу несколько факторов: убегание, давление отбора в сторону рекламирования приспособленности и психологические предпочтения. По-видимому, большинство таких признаков служит одновременно и украшениями, и индикаторами. Одни элементы их дизайна развивались для предоставления труднофальсифицируемой информации о приспособленности, другие закреплялись потому, что оказывались волнующими и развлекательными. Чтобы рассматривать человеческий разум как набор признаков, развившихся в ходе полового отбора, мы должны представлять, как вообще декоративная и индикационная функции могут уживаться в одном признаке.

Индикатор должен в точности отражать некий показатель. Но это требование подчиняет себе не все элементы строения индикатора: всегда остаются те, которые могут свободно меняться. Точно измерит скорость автомобиля практически любой спидометр, но существуют сотни вариантов дизайна этих приборов для разных марок и моделей машин. Все наручные часы показывают время, но и их дизайн может разниться во всех возможных деталях в зависимости от вкусов изготовителей и потребителей. Если время, скорость и другие измеряемые величины определяются более или менее однозначно, дизайн индикаторов может свободно меняться, следуя эстетическим капризам и эксплуатируя всяческие излишества орнаментального стиля.

На самом деле, принцип гандикапа делает признаки, подверженные действию полового отбора, несколько менее свободными в самовыражении, чем дизайн часов. У фирмы “Ролекс” нет никакого резона вводить пользователей в заблуждение относительно времени суток. У животных же есть мотив обманывать потенциальных партнеров, демонстрируя более высокую, чем на самом деле, приспособленность. Пожалуй, более подходящей аналогией для признаков, на которые действует половой отбор, будут не часы, а монеты. Нумизматам отлично знакомы два требования к удачной монете: ее должно быть трудно подделать (жесткость этого требования повышается с увеличением стоимости монеты) и она должна быть приятной на вид и на ощупь. Монеты показывают стоимость так же, как часы показывают время. Но подделывать монеты гораздо соблазнительнее, чем подделывать часы.

Фальшивомонетничество стало проблемой уже в 560 году до н. э., как только царь Лидии Крёз ввел первую настоящую официальную монетную систему (выпускаемые правительством литые диски стандартного веса, состава и гарантированной стоимости). Чтобы бороться с подделками, власти стали производить монеты в соответствии с принципом гандикапа. Они придавали монетам такие качества, которые небогатый фальшивомонетчик просто не мог бы воссоздать из-за дороговизны. В древности обычно было достаточно изготавливать монеты с железной чеканкой, которую было трудно воспроизвести. К XVII веку правительства, чтобы сдерживать вал подделок, были вынуждены вкладываться в специальное оборудование: прокатные станы, калибровочные штампы, штамповочные прессы. Современные принципы чеканки монет – четкое воспроизведение размеров и дизайна, стандартный вес, легко определяемый сплав – были разработаны для того, чтобы сделать монеты точными индикаторами собственной стоимости.

И все же оставался огромный простор для видоизменения монет в декоративных целях. Многообразие декора – вот что делает монеты такими интересными для нумизматов. А половой отбор обеспечивает восхитительное многообразие живых организмов. В Древней Греции все монеты производились из одного и того же сплава драгоценных металлов и имели общий базовый дизайн, но их декоративные детали отличались в зависимости от полиса, где эти монеты чеканили. На афинских монетах были выгравированы совы, на эфесских – пчелы, в Абдерах монеты украшали изображением грифона, в Олимпии – орла Зевса, в Леонтинах – льва, в Кноссе – Минотавра, на острове Мелос – айвы, в Дамастие – серебряной кирки, в Наксосе – винограда. Сицилийская декадрахма, выпущенная в 480 году до н. э., должна была в точности отражать свою стоимость, но это никак не мешало ей обзавестись чудным декором: триумфальной колесницей над убегающим львом (который символизировал недавно завоеванный Карфаген) – на одной стороне монеты, а нимфой Аретузой – на другой. (В древнегреческой мифологии Аретуза – водная нимфа, которая спаслась от нежелательного сексуального внимания речного бога Алфея, попросив Артемиду превратить ее в родник, – и этим показала эволюционно контрпродуктивный способ осуществления женского выбора.) Через несколько лет после изобретения монетной системы греческие полисы уже не только боролись с подделками, но и соревновались в красоте выпускаемых монет. Было всего несколько принципов обеспечения гарантированной стоимости монет, но бессчетное число способов их декорирования.

В монетном деле, как и в половом отборе, действуют не только экономические, но и эстетические принципы. В то время как экономические принципы, обеспечивающие индикацию стоимости, способствуют единообразию монет, эстетические принципы открывают огромный простор для творчества, допускают бесконечное множество вариантов. Чтобы понять, почему монета выглядит именно так, а не иначе, недостаточно иметь представление о базовых требованиях к деньгам (долговечность, делимость, портативность) или о конкретных принципах защиты монет от подделки (стандартный размер, вес, состав и дизайн). Помимо этого необходимо знать эстетические “предписания” – от универсальных требований, диктуемых строением наших глаз и рук, до требований, связанных с исторически сложившимися в каждой культуре системами символов. То же самое относится к признакам, на которые действует половой отбор: надо понимать, как одни свойства отражают приспособленность животного и как другие развились в качестве эстетически приятных украшений лишь потому, что оказались способными возбуждать органы чувств и мозг особей противоположного пола. Редко удается объяснить все детали монеты исключительно принципами защиты от подделок, и почти никогда нельзя объяснить все детали признака, развившегося в ходе полового отбора, одним принципом гандикапа – всегда есть какая-то гибкая эстетическая составляющая.

В половом отборе те признаки, которые начинают “карьеру” как индикаторы приспособленности, со временем обрастают более сложным декором – отчасти потому, что на них налагают определенные эстетические обязательства сенсорные предпочтения противоположного пола. Верно и обратное: те признаки, которые появились в результате убегания как чистые украшения, в ходе эволюции часто приобретают функцию индикаторов приспособленности – поскольку такие вычурные безделушки довольно дорого и сложно содержать. Вероятно, все опекаемые половым отбором признаки, которые сохраняются как минимум у нескольких сотен поколений, служат одновременно и украшениями, и индикаторами. Изначально у таких признаков могла быть только одна основная функция, но затем они “дорожали” до уровня надежных индикаторов приспособленности либо наращивали эстетическую составляющую, которая позволяла им стимулировать сенсорные системы противоположного пола так, что это нельзя уже было свести к простой демонстрации приспособленности.

Запутанные отношения между индикаторами и украшениями, разные варианты их перекрывания, не должны давать нам повод запутаться в самой теории полового отбора. Принцип гандикапа Захави довольно сильно отличается от фишеровского убегания, но эти процессы часто протекают совместно, и не стоит слишком утруждать себя попытками четко разделить все признаки на индикаторы и украшения. В поисках ответов на вопросы эволюции имеет смысл рассматривать каждый признак через линзы разных аспектов полового отбора – под разными углами и с разного расстояния. Принцип индикаторов приспособленности хорошо объясняет, почему у представителей одного вида настолько похожие брачные предпочтения: например, все павы любят павлинов с большими, симметричными, яркими хвостами, покрытыми множеством глазообразных пятен. Взгляд через эту же линзу позволяет понять, почему для вкусов животных любого вида характерны перфекционизм и консерватизм. Кроме того, теория индикаторов приспособленности объясняет, почему крупные долгоживущие животные не выродились из-за непосильного груза вредоносных мутаций. Теория украшений, в свою очередь, отлично объясняет, почему у разных видов вырабатываются настолько разные вкусы: например, павлиньи хвосты, которые так привлекают пав, совсем не возбуждают индюшек или самок альбатроса. Эта же теория объясняет огромное многообразие половых предпочтений, характерных для разных видов в разные моменты их эволюции, и отвечает на вопрос, почему живые организмы с половым размножением разделились на миллионы разных видов.

Кроме того, используя линзу декоративности, удобнее всего оценивать роль эволюционных случайностей в формировании признаков, привлекательных для противоположного пола, – так же как и роль исторических случайностей в формировании облика монет. Когда царь Крёз ввел официальную монетную систему, было несложно предсказать, что многие полисы древнего Средиземноморья заимствуют это нововведение, сделают монеты менее уязвимыми для фальсификации и как-нибудь их украсят. Но было просто невозможно предсказать, что искусство гравировки монет достигнет расцвета именно в Сиракузах V века до н. э., на острове Сицилия: с равной вероятностью это могло случиться в другое время и в другом месте – в Карфагене, на Крите, в Афинах… Но не случилось.

То же и с плодами полового отбора. Когда животные с половым размножением приобрели способность выбирать партнеров, было вполне предсказуемо, что каждый вид обзаведется каким-нибудь индикатором приспособленности – это могла быть какая-нибудь дорогостоящая гипертрофированная часть тела либо затратный ритуал ухаживания. Но было невозможно предсказать, что такое брачное поведение достигнет наивысшего уровня сложности именно через 535 миллионов лет после Кембрийского взрыва (лавинообразного увеличения многообразия многоклеточных животных) и именно у нашего вида прямоходящих обезьян. Невозможно было предсказать, что брачное поведение примет именно такую форму – беседы с использованием условных акустических сигналов (слов), собранных в трехсекундные серии (предложения) в соответствии с рекурсивными синтаксическими правилами. Вероятно, на нашем месте могли оказаться осьминоги, динозавры, дельфины. Возможно, это должно было рано или поздно случиться с любым из видов социальных животных, обладающих крупным мозгом. Если отмотать эволюцию назад и запустить снова, человеческий разум может и не появиться, потому что половой отбор в линии приматов в силу разных случайностей пойдет по другому маршруту. Но я подозреваю, что при любой попытке переиграть эволюцию Земли половой отбор рано или поздно обнаружит, что развитый ум, подобный нашему, может служить и хорошим брачным украшением, и индикатором приспособленности.