Меньше всего можно было ожидать, что дарвиновскую теорию полового отбора станет критиковать Альфред Уоллес. Ведь он независимо пришел к идее естественного отбора, пока Дарвин тянул с публикацией своей работы, и был даже более закоренелым адаптационистом, чем Дарвин: постоянно подчеркивал, что происхождение некоторых биологических структур ничем иным, кроме естественного отбора, объяснить нельзя. Уоллес был одним из самых авторитетных специалистов в области окраски животных: его теории камуфляжа, предупреждающей окраски и мимикрии были известными и, можно сказать, общепризнанными. Он был великодушнее Дарвина в вопросе интеллекта “дикарей” и не отказывал им в высокой степени умственного развития. Дарвин происходил из поместного дворянства, поэтому без особых проблем вступил в брак со своей богатой кузиной; Уоллесу же – представителю рабочего класса – в молодости пришлось много трудиться, чтобы добиться приемлемого для женитьбы положения. Казалось бы, Уоллес должен был на собственном опыте убедиться в том, какую важную роль в жизни людей играют конкуренция за полового партнера и выбор, который осуществляют женщины. И логично было бы ожидать, что Уоллес, получив такие познания о человеческой сексуальности, оценит значимость выбора партнера самками в развитии декора у животных. Но нет – к этой дарвиновской концепции Уоллес относился крайне враждебно.

Аргументы Уоллеса, несмотря на их ошибочность, заслуживают внимания, поскольку те же самые доводы звучат время от времени и сейчас. Уоллес делил украшения животных на две группы: свойственные обоим полам и исключительно мужские. Первые он считал опознавательными знаками, по которым животные определяют видовую принадлежность друг друга, и большинство биологов до сих пор поддерживает эту точку зрения. Но при этом Уоллес не признавал украшения самцов адаптациями, развившимися в эволюции для какой-то определенной цели. Напротив – он рассматривал их как не вычищенные естественным отбором побочные эффекты “избыточной” физиологии животных. Эта гипотеза основывалась на представлении ученого о склонности физиологии животных к излишествам вроде ярких цветов и громких песен, которую держит в узде чуткая рука естественного отбора.

Если мы случайным образом выберем какое-то животное и вскроем его, то внутри увидим ярко окрашенные органы. Уоллес отмечал, что яркая окраска внутренностей не может быть результатом полового отбора, потому что внутренности скрыты под кожей, которая обычно непрозрачна. Он утверждал, что органы склонны к яркой окраске от природы, просто за счет своих химических и физиологических особенностей. Что касается цвета наружных покровов, естественный отбор обычно поддерживает покровительственную окраску (камуфляж), поэтому животные чаще всего выглядят невзрачно.

Кроме того, Уоллес считал, что чем активнее используется орган, тем ярче он окрашен. Ученый заметил, что самцы в целом энергичнее самок, и, очевидно, путая корреляцию с причинно-следственной связью, предположил, что самцы окрашены ярче именно по этой причине. В декоре самцов Уоллес видел физиологическое следствие того, что они по природе своей здоровее и активнее. Об этом он пишет в своей книге “Дарвинизм” (1889): “…необычайно удлиненные перья райских птиц и павлина <…> скорее должны быть вредными, нежели полезными в обыкновенных условиях жизни птиц. То, что они развились до такой степени только у немногих видов, указывает на такое удивительное приспособление последних к условиям существования, на такой успех в борьбе за жизнь, что избыток силы, жизненности и способности роста, особенно у взрослых самцов, может проявляться здесь без вреда”. В брачный период самцы становятся еще энергичнее. Уоллес думал, что этим можно объяснить особую красочность самцов именно в то время, когда самки обращают на них внимание. Накапливаемый в сезон размножения избыток энергии, по мнению ученого, находит выход в форме страстных песен и причудливых танцев.

Уоллес предполагал, что на самок отбор в сторону развития маскировочной окраски действует сильнее, поскольку они чаще самцов пребывают с уязвимыми детенышами. В пример Уоллес приводил птиц: самки тех видов, что строят открытые гнезда, обычно окрашены невзрачно, а самки видов с закрытыми гнездами такие же яркие, как самцы. Словом, Уоллес придерживался точки зрения, что ухаживание за самками – одна из самых рискованных, изнурительных и сложных задач в мире животных – выполняется “по умолчанию”, а вот не требующая особых усилий маскировка детенышей, самок и самцов вне брачного периода поддерживается естественным отбором. Складывается впечатление, что все живые организмы представлялись Уоллесу кем-то вроде непослушных детей – ярко раскрашенных, безудержно пляшущих и поющих, самовыражающихся всеми возможными способами, а естественный отбор – строгой воспитательницей, обязанной держать все это безумие под контролем.

Уоллес понимал, зачем нужна маскировочная либо предупреждающая окраска. Он знал, что особенности восприятия хищников могут влиять на эволюцию внешнего вида их жертв. Так почему же он с такой неприязнью относился к идее выбора партнеров самками, согласно которой восприятие самок влияет на эволюцию внешнего вида самцов? Похоже, он просто забыл, что половина всех хищников – самки. Если самка-хищница может отказаться от погони за животным из-за его яркой предупреждающей окраски, почему она не может ориентироваться на окраску в выборе полового партнера?

Гипотеза Уоллеса вызывает много вопросов. Почему самцы априори должны быть сильнее и энергичнее самок? Почему избыток энергии самцы расходуют именно на самоукрашательство и позерство? Уоллес приводил слишком частные, сомнительные и непроверенные аргументы. Тем не менее многим биологам викторианской Англии рассуждения Уоллеса казались чуть ли не более правдоподобными, чем дарвиновская концепция выбора партнера. Что еще удивительней, концепция избытка энергии, предложенная Уоллесом, предвосхитила славные идеи Зигмунда Фрейда и Стивена Джея Гулда. Первый утверждал, что самовыражение человека через искусство – это сублимация избыточной сексуальной энергии. Второй считал творческий интеллект человека побочным эффектом избыточного размера мозга; впервые Гулд высказал эту идею в книге “Онтогенез и филогенез” в 1977 году. Однако с эволюционной точки зрения все эти идеи, связанные с избытком энергии, имеют мало смысла. У большинства видов лишняя энергия сублимируется не в искусство, а в жировые запасы. И если бы избыточный размер мозга не давал преимуществ для выживания или размножения, то такой признак быстро исчез бы под действием естественного отбора.

Интересно, а если бы Дарвин заявил, что партнеров выбирают не самки, а самцы, и что броские детали в облике самок многих видов предназначены для привлечения мужского внимания, Уоллес и другие его современники приняли бы теорию полового отбора с таким же недоверием? Я думаю, что нет. Ученым мужам викторианской Англии казалось самоочевидным, что для привлечения внимания подходящих кавалеров молодые незамужние женщины носят яркие платья и украшения. Мужчины того времени имели свою точку зрения на выбор партнера: они не сомневались, что активная роль в нем принадлежит им. Если бы Дарвин сказал, что это самцы выбирают самок, ученые, отождествлявшие себя с самцами, скорее всего, отнеслись бы к этой идее благосклонно. Они, несомненно, сочувствовали самцам, вынужденным участвовать в жестоких силовых состязаниях за право “обладания” самками, и, вероятно, вполне могли бы согласиться с мыслью, что вооружение самцов формировалось для такой борьбы. Однако им не нравилось думать о самцах как о сексуальных объектах, которых самки запросто могут выбирать или отвергать. (Феминисты часто игнорируют этот момент, несправедливо выставляя Дарвина носителем полного набора социальных предрассудков викторианской эпохи.)

Я думаю, что негативная реакция на дарвиновскую теорию полового отбора была связана главным образом с идеологическими предрассудками XIX века, и особенно с бездумным сексизмом, которым грешила бо́льшая часть биологов (Дарвин, однако, в их число не входил). Хотя неприятие этой теории прикрывалось научными аргументами, истинные причины этого неприятия не имели к науке никакого отношения. В работах многих мужчин-ученых тогда сквозила мысль, что женщины едва ли способны к познанию и принятию решений в каких бы то ни было сферах жизни. А уж самки животных в глазах ученых были еще более презренными созданиями, этакими живыми инкубаторами, за право воспользоваться которыми сражаются самцы. Эти ученые мужи желали верить, что борьба между самцами, представляющаяся им чем-то вроде карьерного состязания в капиталистическом обществе, объясняет многие физиологические и поведенческие особенности животных мужского пола. Но они никак не могли допустить, что величественный ход эволюции подчиняется в том числе и любовным прихотям самок.

Уоллесу пришлось дорого заплатить за то, что он отверг теорию полового отбора. В какой-то момент он признал, что появление многих адаптивных черт человеческого разума, таких как сложный язык, музыка и прочие виды искусства, невозможно объяснить естественным отбором – процессом, закрепляющим признаки, ценные для выживания. Получив гораздо больший опыт общения с первобытными племенами Океании, чем мог это сделать Дарвин в своем путешествии на «Бигле», он намного сильнее прочувствовал, насколько поразительны эти человеческие черты. Уоллес высоко оценил музыкальные таланты племен Африки и островов Тихого океана, но отчаялся понять, чем же эти песни и танцы полезны для выживания. Отвергнув концепцию полового отбора, поддерживающего подобное «украшательство», Уоллес отказался от единственно возможного объяснения развития подобных адаптаций. В итоге он пополнил ряды антидарвинистов, заявлявших, что происхождение человеческого сознания, интеллекта и креативности никак нельзя объяснить эволюцией. Хотя в прочих вопросах Уоллес оставался эволюционистом, человеческую душу он стал считать результатом разумного творения. Ученый заинтересовался шарлатанскими практиками типа месмеризма и спиритизма и до самой смерти пребывал в уверенности, что наука никогда не сможет пролить свет на природу человеческого разума.