Почти все млекопитающие в начале жизни прелестны, игривы, открыты всему новому, а потом постепенно становятся мрачными, прагматичными и консервативными. Эшли Монтегю и многие другие обращали внимание на то, что люди частично сохраняют детскую игривость и в зрелом возрасте. Игривость взрослых считалась одним из главных признаков человеческой неотении – замедления поведенческого созревания относительно созревания физического. Традиционное объяснение человеческой неотении сводится к тому, что замедленное когнитивное развитие позволяет удлинить период эффективного научения. Несомненно, в эволюции гоминид могли быть веские причины для сохранения определенных форм социального научения во взрослом возрасте, однако я не представляю, как это могло разрастись до такой игривости, которую мы наблюдаем у взрослых людей, но не шимпанзе.

Игривость сопряжена с большими временными и энергетическими затратами. Долгое время биологи бились над вопросом, какую же пользу игровое поведение должно приносить даже молодым животным, чтобы окупалась его затратность. В итоге они сошлись на том, что игры большинства животных не что иное, как тренировки. Игривая борьба и догонялки – это отработка наиболее важных навыков взрослого животного, необходимых для добывания еды, спасения от хищников и соперничества с другими особями. Но когда базовые навыки уже приобретены, какое селективное давление могло бы способствовать сохранению игривости в зрелости?

Вот один из ключей к ответу: игривость взрослых в разных ситуациях проявляется по-разному. Охотники-собиратели, занимаясь поисками пропитания, не вышагивают, задирая ноги выше головы, подобно Джону Клизу в скетче “Министерство глупых походок” комик-группы “Монти Пайтон”. Они добывают пищу так же спокойно, размеренно и эффективно, как остальные млекопитающие. Но общаясь в компании – особенно в смешанной по полу компании, – они мастерски скачут и изображают цыплячью походку.

Игровое, креативное поведение может служить индикатором молодости. Возможно, сохранение его у взрослых людей – вовсе не побочный эффект неотении, а прямой результат полового отбора в пользу индикаторов молодости. На примере женской груди мы увидели, что с превращением в индикаторы молодости признаки могут достигать очень высокой степени развития. Та же логика применима к игривости и креативности: если склонность к демонстрации игрового поведения у всех животных обычно падает по мере их взросления и старения, значит, она может быть надежным признаком молодости, здоровья и фертильности.

Кроме того, игривость – это еще и показатель общей приспособленности. Если временны́е и энергетические траты на игру заставили биологов задуматься о ее целесообразности для молодежи, то игровое поведение взрослых просто обескураживало. Ведь у взрослых особей эти траты не становятся меньше – если уж на то пошло, с возрастом они только увеличиваются. Молодняку нужно бороться только за выживание, а половозрелым особям вдобавок нужно конкурировать за партнеров и заботиться о потомстве. Учитывая повышенные потребности во времени и энергии у взрослых, игровое поведение должно обходиться им дороже, чем молодым. И чем старше особь, тем выше относительная цена игривости. Люди среднего и старшего возраста, влюбляясь в кого-нибудь нового, часто становятся игривыми почти как в юности, правда, в их игривости уже нет былой кипучей энергии. Раз с возрастом игровое поведение становится все более затратным, значит, оно обладает потенциалом надежного индикатора молодости, фертильности, энергичности и приспособленности.

Креативность – это свойство разума, а игра – материальное воплощение креативности. Вполне понятно, что половой отбор может поддерживать способность бегать и дурачиться по нескольку часов кряду как любой другой показатель высокой приспособленности. Но как он мог бы поддерживать “спокойные” формы креативности, которые обычно даже не требуют двигаться всем телом? Часто это словесные ухаживания, для которых не нужно много энергии, а иногда – изобразительное искусство и музыка, единственные формы креативности, сопряженные с энергозатратами средней величины.

Но есть весомые свидетельства в пользу того, что даже менее “физические” формы креативности могут служить показателями энергии. Психолог Дин Кейт Саймонтон обнаружил прочную связь между творческими достижениями и продуктивной энергией. Усилия компетентных специалистов в любой области заканчиваются успехом с равной вероятностью. Согласно наблюдениям Саймонтона, в послужном списке прекрасных композиторов доля прекрасных произведений не выше, чем в продукции композиторов хороших, просто у прекрасных композиторов больше общее число работ. Люди, добившиеся феноменального успеха в какой-либо творческой сфере, почти всегда невероятно плодовиты. Ганс Айзенк стал знаменитым психологом не потому, что все его статьи были великолепны, а потому, что он написал больше 100 книг и больше 1000 статей, и некоторые из них оказались великолепными. У того, кто написал всего 10 статей, гораздо меньше шансов попасть в яблочко с какой-то из них. Та же история с Пикассо: если за свою жизнь вы написали 14 тысяч картин, велика вероятность, что некоторые окажутся превосходными, хоть большинство и не преодолеет границ посредственности. Результаты, полученные Саймонтоном, неожиданны. Идея постоянства вероятности успеха контринтуитивна, и из этого правила, конечно, есть исключения. Тем не менее Саймонтону удалось собрать всеобъемлющие данные о творческих достижениях и показать, что в каждой из изученных им областей творческие достижения служили отличными индикаторами энергии, времени и мотивации, вложенных в творчество.