Глава тридцать третья

– Ты мне что – голову морочишь? – крикнула Амелия парню.

Тот остановился, повернулся.

Они уже час мотались по грязным проулкам. Марк начал дрожать, но не от холода или страха, а от ломки. Его бормотание перешло в жалобное нытье:

– Мне нужно что-нибудь. Что угодно.

Он уже принял таблетку кислоты, но ему была привычна наркота посильнее. И он становился все слабее и слабее.

Все они слабели.

И наркоманы, и транссексуалы, и шлюхи, которые тащились за Амелией, шедшей следом за парнем из проулка в многоквартирный дом, из дома на пустую парковку. Некоторые покинули группу – им отчаянно требовалась новая доза, и они предпочли искать ее самостоятельно.

Те, кто остался, зашли слишком далеко и уже не могли принимать независимые решения. Они просто передвигали ногами, боясь отстать. Опять.

– Нет-нет, он был здесь час назад, – сказал парнишка, оглядываясь. – Он просил меня найти тебя. Все готово.

– Что именно?

– Обед. Он приготовил для тебя обед. Что за фигню ты несешь? Чума приготовлена.

– Тогда зачем ему я? – спросила Амелия, чувствуя приток адреналина.

– Откуда мне знать?

Амелия посмотрела на Марка. Ей хотелось спросить совета у него, у кого-нибудь. Она начала чувствовать зуд, но не знала – то ли это возбуждение, то ли предупреждение. Что-то пошло не так. Чутье говорило ей, что она направляется прямо в ловушку. Она должна остановиться. Двинуться в другую сторону. Вернуться. Домой.

Но дома у нее теперь не было. Возвращаться было некуда. Только идти вперед.

Она взвешивала варианты, а пирсинг на ее языке постукивал о зубы.

Парнишка пошел дальше, он поскальзывался, иногда чуть не падал в слякоть в своих кроссовках.

– Наверно, ушел, – бормотал парень, поглядывая то в одну, то в другую сторону. Но уже наступил вечер, и в эти закоулки почти не проникал свет от уличных фонарей. Дэвид мог стоять в футе от них, а они его не увидели бы.

Амелия приняла решение, ухватила Марка за руку и потащила вперед.

Щелк. Щелк. Щелк.

К звуку потрескивания пирсинга на языке присоединилась зубная дрожь.

Кейти и Бенедикт сидели бок о бок на диване перед камином.

На кофейном столике вместе с выпивкой стояла тарелка с ростбифом, курицей и сэндвичами с арахисовым маслом и медом.

На Кейти была длинная юбка из вареной шерсти поверх ярко-розовых джинсов и свитер, связанный словно из тефтелей, а на самом деле из коричневых помпонов. По крайней мере, остальные надеялись, что из них.

Анри смотрел на нее взглядом, который говорил, что за псом следует приглядывать.

Ее стрижка не отличалась от стрижки Бенедикта. Наверху почти под ноль, а по бокам, на ушах – длинные волосы.

Они держались за руки и выглядели очень молодыми; Кейти смотрела на взрослых вокруг них, а Бенедикт уставился на сэндвичи. Арман приглядывал за Анри. Остерегающим взглядом.

В очередной раз Арман обратил внимание на сходство между овчаркой и Бенедиктом.

– Я надеюсь, вы понимаете, – начал он, подняв глаза на молодую пару, – время лжи давно прошло. К тому же ее и без того немало накопилось.

И если слова Гамаша звучали жестко, то голос – мягко. Подбадривающе. Он словно выманивал фавнов из леса.

Кейти кивнула, а Бенедикт встретился взглядом с Арманом.

– Как это началось? – спросил Гамаш. Не вызывало сомнений, что его вопрос обращен к Кейти.

– Я думаю, это началось еще до моего рождения…

– Может быть, перейдем к более близким событиям? – сказал Арман. – Каким образом Бенедикт попал в завещание мадам Баумгартнер?

– Она знает? – спросила Мирна.

– Она знает и почему вы там оказались, – сказал Бовуар. – Верно?

Кейти еще раз кивнула. Она напоминала лунатика, вот только глаза ее смотрели проницательно, ярко и светились умом.

Гамаш подозревал, что видит перед собой примечательную молодую женщину. Несомненно, незаурядную.

– Я познакомилась с мадам Баумгартнер в доме для престарелых, – сказала Кейти Берк. – Не знаю, известно ли вам, но здесь таких домов для англоязычных наперечет.

– Почему это имеет значение? – спросил Жан Ги.

Кейти посмотрела на него с усталым терпением, словно взрослая женщина на младенца.

– С каким языком вы хотите умереть? Это имеет значение. Нам повезло устроить дедушку в один из таких. Я навещала его и обратила внимание, что к этой старушке почти никто не приезжает. Члены ее семьи появлялись когда могли и, казалось, любили ее, но если сидишь одна, то дни тянутся долго. Она мне всегда улыбалась, и лицо у нее было такое доброе. Такое немного эксцентричное, ну, вы знаете.

Взрослые закивали. Они понимали, почему эту молодую женщину тянуло к эксцентричному.

– Один раз я привезла ей пакетик домашнего печенья.

– Такое печенье с дырочкой посредине и наполненное вареньем, – сказал Бенедикт. – Только у Кейти дырочки другой формы…

Кейти похлопала его по руке, и он замолчал.

– Спасибо, – сказала она.

Она вовсе не затыкала ему рот, говорила с добротой в голосе.

«Любовь», – подумал Арман. Он не только внимательно слушал, он и внимательно наблюдал. Изучал динамику. Нередко то, что казалось очевидным, не являлось фактом или даже правдой.

– Мы разговорились, – продолжала свою историю Кейти, – и она попросила меня называть ее «баронесса». Мне это показалось странным.

– Кому бы не показалось? – сказала Мирна.

– Нет, я говорю, мне это показалось странным, потому что я дедушку называла «барон».

– Почему? – настороженно спросила Мирна.

– Просто он любил, чтобы его так называли. Он был барон, а моя бабушка – баронесса. Я думала, больше никого такого нет. Мадам Баумгартнер напомнила мне мою бабушку, которую я обожала, мы с ней часто сидели дома и разговаривали. Как-то раз я предложила им познакомиться. Барону и баронессе. Моя бабушка умерла годом ранее, и я знала, он страдает от одиночества.

– Вы знали, кто она? – спросил Арман.

– К тому времени уже знала.

– И, зная, кто она, вы все же предложили им встретиться?

Арман подался вперед. Его голос звучал приветливо, словно он находился в компании друзей и убийство не витало на горизонте.

– Да.

– А он знал? – спросил Гамаш.

– Знал. Баронесса Баумгартнер.

Арман откинулся на спинку дивана, даже не пытаясь скрыть удивление.

– А она знала, кто он?

– Нет. Я боялась, что она не захочет с ним встречаться. Она узнала, только когда я их познакомила.

– А кто он был? – сказала Мирна.

– Барон Киндерот, – сказал Жан Ги. – Кейти из семьи Киндерот.

Он обнаружил это, когда просматривал досье на Киндеротов от «Тейлора энд Огилви». Там были записи о состоянии и о том, кто получал небольшие суммы денег по инвестиционному счету. У Киндеротов были две дочери. Одна вышла замуж за Берка и уехала в Онтарио. У него родилась дочь, ее назвали Катерина. Кейти Берк.

Если Жан Ги начал с Киндеротов и пришел к Кейти, то Изабель Лакост начала с Кейти и пришла к Киндеротам.

Она позвонила Гамашу и рассказала о своих находках, подтверждая то, что ему сейчас сообщил Бовуар.

Дороги разные, но пункт назначения один. Здесь. Сейчас.

Мирна смотрела на Жана Ги, осознавая услышанное. Потом перевела взгляд на Кейти:

– Так вы Киндерот?

Молодая женщина кивнула.

– И вы знали историю Киндеротов и Баумгартнеров? – спросила Мирна.

– Да, я выросла на этой истории. О том, что мой прапрадед был старшим сыном и деньги, титул, недвижимость принадлежат нам по праву. А вот Баумгартнеры – грязные, алчные, лгущие мошенники Баумгартнеры – пытались все это украсть у нас вот уже сто с лишним лет.

– Сто тридцать два года, – сказал Бенедикт.

– И как прошло их знакомство? – спросила Мирна.

– Я представила моего дедушку. Барона Киндерота. Он сидел в кресле-каталке, но смог встать. Предложил ей цветы – заранее попросил меня купить их. Эдельвейсы. Потом он поклонился и назвал ее баронессой.

Единственным звуком в комнате было бормотание и потрескивание поленьев в камине. Огонь отбрасывал на стены страшноватые, искаженные тени.

– А мадам Баумгартнер? – спросил Гамаш.

– Она долго смотрела перед собой. Казалось, целую вечность, – ответила Кейти.

– Сто тридцать два года, – сказал Бенедикт.

– Потом и она встала. Я хотела было помочь, но она отказалась. Она встала, уставилась на барона. Я боялась, что она сделает или скажет что-нибудь ужасное. Но она взяла у него цветы и сказала: «Danke schön, барон Киндерот». – Кейти улыбнулась.

Они посидели несколько секунд молча, представляя себе, как это происходило.

Потом Мирна услышала мурлыканье – тихое-тихое, словно издалека.

«Эдельвейс. Эдельвейс».

Она посмотрела на Бенедикта. «Эдельвейс», – мурлыкал он.

– И что потом? – спросила Мирна.

– Хотелось бы мне сказать, что с двух сторон все было прощено, но это не так, – сказала Кейти. – Каждый раз, когда я приезжала, я возила моего дедушку в солярий, попить чай с баронессой. Они сидели молча. А потом как-то раз я приехала, а они уже были там. Тихо разговаривали. Я оставила печенье в их комнатах и поехала домой.

– Они подружились? – спросила Рейн-Мари.

– На это ушло какое-то время, – сказала Кейти. – Но да, подружились.

– И как же они преодолели ту старую историю? – поинтересовалась Мирна, у которой были клиенты (времен ее психологической практики), которые никак не могли преодолеть куда менее закоренелую вражду.

– Одиночество, – сказала Кейти. – Они были нужны друг другу. Они понимали друг друга так, как не мог понять никто другой.

– А-а-а, – протянула Мирна.

Ничто не могло так излечить от прошлой боли, как боль сегодняшняя.

– Через месяц-другой они стали почти неразлучны. Ели вместе. Она вывозила его в сад, а он научил ее играть в криббедж.

– Они сообщили семьям? – спросил Арман.

Если и сообщили, то Баумгартнеры предпочли не упоминать об этом.

– Они собирались, – сказала Кейти. – Они знали, что суд в Вене вскоре вынесет решение, и оба беспокоились, что после того, как одна из семей получит наследство, она не захочет делиться. А проигравшая семья навсегда сохранит горечь. Но они нашли решение.

– Они хотели пожениться, – сказал Бенедикт.

И уже не в первый раз увидел, что все собравшиеся уставились на него так, будто он спятил.

– Пожениться? – переспросила Мирна. – Из-за денег?

– Они полюбили друг друга, – сказала Кейти. – Я думаю, он любил ее сильнее, чем любил мою бабушку. Он смеялся ее шуткам. Он прожил трудную жизнь, и жизнь закалила его, но с ней он просто мог быть самим собой. Барон – водитель такси.

– А она – баронесса-уборщица, – сказала Рейн-Мари.

– Да. Они решили, что если они будут иметь обязательства друг перед другом, не просто словесные, но подкрепленные браком, то остальной семье придется принять это и оставить старую вражду.

– И поделить состояние? – сказала Мирна. – Независимо от решения суда?

– Да. План состоял в том, чтобы оставить все друг другу со специальным условием разделить между двумя семьями равными долями, когда умрет последний из них. Но конечно, они хотели, чтобы их дети приняли это не скрежеща зубами, а с открытым сердцем. Как они.

– Но… – сказала Мирна.

– Но мой дедушка умер, и пожениться они не успели.

– Ах! – вырвалось у Рейн-Мари, словно она испытала физическую боль. – Для баронессы это наверняка стало большим горем.

– Да. Она ничего не говорила детям, а теперь уже было слишком поздно. После его смерти ее состояние стало резко ухудшаться. Отчасти физически, отчасти умственно. Мысли у нее путались. Она вызвала нотариуса, собиралась изменить свое завещание так, как они говорили об этом с бароном. Оставить все, если она выиграет дело в венском суде, равно поделенным между двумя семьями.

– Но нотариус отказался, – сказал Бенедикт.

– Он увидел, в каком она находится состоянии, – сказала Кейти, – и отказался – по его словам, не мог со спокойной совестью позволить ей изменить прежнее завещание. Он счел, что она не в здравом уме. Он знал ее семейную историю, судебные иски и решил, что на нее оказали давление. Он думал, что баронесса, которой всю жизнь не давала покоя эта история, никогда по доброй воле не согласилась бы поделиться с Киндеротами.

– Барон и баронесса именно этого и опасались со стороны своих семей, – сказала Рейн-Мари.

– Да, – сказала Кейти, – ее страхи подтвердились. Если нотариус решил, что она повредилась умом, то уж семья-то наверняка так станет думать. Но один пункт он позволил ей изменить.

– Пункт о душеприказчиках? – спросила Мирна. – Тогда-то она и включила нас в завещание?

– Да.

– Но почему? – спросил Арман.

– Чтобы вы могли исполнить не только ее завещание, но и ее истинное желание. Она знала: ее дети никогда на это не пойдут. Уж слишком долгая история у старой вражды. Но с новыми душеприказчиками ничего такого не будет. Нотариус, конечно, поступил правильно. В голове у нее все путалось. Но одно оставалось ясным. Составленный ею вместе с бароном план разделить состояние необходимо провести в жизнь. У нее это стало идеей фикс. Одержимостью. Не получить деньги, а покончить с ожесточением. Они поняли, какой вред нанесли детям, передав им вражду. Истинным наследством должно было стать освобождение от вражды.

– Но если она считала это таким уж важным, то почему собственной рукой не написала завещание и не подписала его? Разве оно не будет иметь законную силу? – спросила Рейн-Мари.

– Собственноручно составленное завещание, – сказал Арман. – Если оно написано от руки и подписано свидетелями, то в Квебеке оно имеет законную силу, верно. Но у нее уже побывал нотариус и решил, что она не в здравом уме.

– Именно, – сказала Кейти. Когда она кивала, как сейчас, весь ее тефтельный свитер подпрыгивал, что вызывало разные чувства – изумление, тревогу и тошноту. Нечто среднее между перформансом и обедом.

Анри сел, из пасти у него потекла слюна.

Арман молча, одной рукой дал псу команду «лежать», чему Анри и подчинился, хотя и неохотно.

– Значит, баронесса могла сделать одно: изменить список душеприказчиков.

– Да. Она вывела троих своих детей и назначила вас.

– Но вопрос остается, – сказала Мирна. – Почему нас? Мы ее даже не знали.

– Именно. Вот поэтому она вас и назвала. Нам нужны были люди, которые ничего не знали об истории двух семей.

– Нам? – спросил Гамаш.

– Я имела в виду ее.

– Понятно, – сказал Арман. – Вот, значит, по какой причине она поменяла душеприказчиков, но почему именно нас она выбрала? Мадам Ландерс и меня?

– Баронесса узнала, что глава Sûreté переехал в деревню неподалеку. Она в некоторой мере была снобом, и ей понравилась мысль о том, что кто-то столь известный будет исполнять ее завещание. И еще она надеялась, что вы не позволите ее семье своевольничать. Откровенно говоря, ее следующим пожеланием была королева, а за ней – папа римский. Но, узнав про вас, – Кейти повернулась к Мирне, – она тут же согласилась, что вы будете идеальны.

– Старший офицер полиции и уважаемый психотерапевт, – сказала Мирна, кивая. – Что ж, в этом есть смысл.

– Вы психотерапевт? – сказала Кейти. – Нет, мадам Зардо явно сказала баронессе, что вы уборщица. Поэтому она и согласилась на вас. Человек, который ее поймет.

Мирна сердито сощурилась: попробуйте мне кто-нибудь засмеяться.

Арман единственный не улыбался.

– А кто подсказал баронессе сменить душеприказчиков? – спросил он.

– Я уже говорила, нотариус не согласился менять ее первое завещание…

– Да, это я уже слышал. Но кто-нибудь здесь знает, что можно сменить душеприказчиков?

Он оглядел присутствующих, все они до одного отрицательно покачали головой. Включая и Бенедикта. Который резко сжал пальцы в кулак, после чего перестал двигать головой.

– Позвольте мне спросить еще раз, – сказал Арман. – Как пожилой женщине, предположительно с начинающейся деменцией, могло прийти в голову даже хотя бы просто спросить о душеприказчиках?

После паузы Кейти ответила:

– Это моя идея. Я нашла такую возможность и предложила ей. Баронесса согласилась, что попробовать стоит.

– А выбор душеприказчиков?

– Это она сама решила.

Эти слова повисли в воздухе, обретая запах лжи. Арман позволил паузе затянуться, наконец заговорил:

– Включая и Бенедикта?

Рейн-Мари внимательно наблюдала. Не за Кейти – за Арманом. Она следила, как он с чуть ли не пугающей вежливостью выбивал подпорки из рассказа, пока тот не рухнул.

– Это была моя идея, – призналась Кейти. – Вообще-то, баронесса хотела назначить меня, но я сказала, что ничего не получится. Как только узнают, что девичья фамилия моей матери Киндерот, ее семья обвинит меня во влиянии на баронессу.

Жан Ги вскинул брови, но предпочел не высказывать ту мысль, которая у всех в комнате была на уме.

– Ну и тогда мы решили назначить душеприказчиком вместо меня моего бойфренда, – сказала Кейти. – Я за него могла поручиться: он честный, добрый и будет поступать как надо.

«И делать то, что она ему говорит», – подумал Жан Ги.

– Но вы ушли от него, – заметила Рейн-Мари. – Так нам Бенедикт сказал.

– Так мы решили заранее, – ответила девушка. – Чтобы никаких связей не обнаружилось. Даже нотариус не знал.

– Значит, на самом деле вы не порвали отношения, – сказал Бенедикту Жан Ги. – Ты только вид делал. Еще одна ложь.

Слой за слоем. Ложь за ложью. Чтобы прикрыть гнойную истину. До которой они еще не добрались.

– Неужели вы думали, что мы не обнаружим? – спросил Арман.

– Я не думала, что кто-то будет вообще задавать вопросы, – ответила Кейти.

– Мы не думали, что делаем что-то плохое, – сказал Бенедикт.

Арман посмотрел на него:

– Одно из универсальных правил состоит вот в чем: если тебе приходится лгать, значит ты делаешь что-то плохое.

– Вы сказали мне, вам нравится моя шапка, сэр, – сказал Бенедикт, глядя на Гамаша. – Вы мне солгали?

Вопрос и безошибочно узнаваемый вызов в голосе некоторое время оставались без ответа – Гамаш отвечал на взгляд молодого человека, оценивая его заново.

– Я высказал свое мнение, – ответил Гамаш. – Не факт. Если вы лжете в том, что касается фактов, значит что-то не так. А вы двое просто погрязли во лжи. Неужели вас так уж удивляет, когда мы сомневаемся в ваших словах?

– Чтобы помогать пожилой женщине, требуется немало сил, – сказала Мирна.

Гамаш, не сводивший глаз с Бенедикта, согласился, хотя слово, которое пришло ему в голову, было не «сил», а «предварительного обдумывания».

– Я не просто ей помогала, – сказала Кейти. – Я видела, что принесла эта вражда моей матери, моей тетке, моим бабушке и деду. Мне. Всю жизнь проводить в мыслях о том, что ты могла бы и должна бы жить лучше? Думать, что нас обошли Баумгартнеры. Ждать какого-то судебного решения с другого континента? Которое сделает нас счастливыми. Это было ужасно. – Она положила руку на живот, словно ей стало нехорошо; Бенедикт накрыл ладонью ее колено. – Я согласна с бароном и баронессой, – продолжила она. – Вражда должна закончиться.

– А заодно и обеспечить получение наследства независимо от решения суда в Вене? – спросил Арман.

В этом вопросе ее мужа, обратила внимание Рейн-Мари, чувствовалось значительно меньше вежливости, чем в предыдущих. Но в конечном счете ведь эти люди сегодня оказались здесь не на вечеринке.

– Мы оба знаем, месье, что никакого наследства нет, – сказала Кейти. – Ведь сколько времени прошло. Да одни судебные издержки могли съесть все, я уж не говорю о том, что нацисты сделали с собственностью, принадлежавшей евреям. Ничего, кроме ненависти, я бы не унаследовала. А мне ненависть не нужна. Ни мне, ни моей семье.

Арман посмотрел на молодую женщину, недоумевая: неужели у нее и в самом деле иммунитет к семейной чуме? Ползучей болезни ненависти. Этому вьюнку в саду.

Бенедикт гладил руку Кейти, это был жест поддержки и любви.

– Но всего ваши слова не объясняют, – сказал Арман. – Мы, как душеприказчики, должны исполнять положения завещания. А не делать то, что нам кажется справедливым.

– Поэтому она написала письмо, – сказала Кейти.

– Какое письмо? – спросил Арман.

– Баронесса написала письмо для передачи ее старшему сыну после оглашения завещания. В письме она объясняет все.

– Почему письмо написано для него, а не для нас? – спросила Мирна.

– Она не хотела, чтобы ее дети узнали об этом от чужих людей, – сказала Кейти. – И она думала, он поймет.

– Поймет раздел состояния? – спросил Жан Ги.

– Поймет, что вражду нужно прекратить.

– Почему она думала, что Энтони поймет лучше других? – спросила Мирна.

– Это как-то связано с картиной, – сказала Кейти. – Портретом сумасшедшей старухи, которая ничуть не сумасшедшая или что-то в таком роде. Другие явно ненавидели эту картину, а он оставил себе. Я на самом деле не очень понимала, что она имеет в виду. К тому времени она уже начала заговариваться. Я думаю, она уже не делала различий между картиной и собой. Но по какой-то причине картина была важна для нее. И для него, я думаю. Как бы то ни было, она решила, что письмо должен получить ее старший сын.

– И он его получил? – спросила Мирна.

Арман и Жан Ги переглянулись.

– Мы ничего такого в его бумагах не нашли, – сказал Бовуар.

Гамаш встал.

– Будьте добры, пойдемте со мной, – сказал он Жану Ги и Мирне.

Они прошли в его кабинет, и, когда дверь закрылась, он снял телефонную трубку и набрал номер.