ГЛАВА 4

У справедливости вкус шоколада

Представьте, что вы работаете в адвокатской конторе «Хорн, Каплан и Голдберг» и претендуете на повышение статуса до партнера. Всего имеется два кандидата — вы и Стив, юрист из соседнего кабинета. У вас все преимущества: шесть кварталов подряд вы обходите его по качеству выполнения обязанностей, у вас лучше показатели в суде и за последние три года вы наработали на 30% часов больше. Но фамилия Стива Голдберг, он племянник одного из нынешних партнеров. При этом он еще и хороший адво­кат и также заслуживает повышения, хотя вы и лучше и, по идее, больше заслужили новую должность.

Если вы не получите повышения, то останетесь на той же зарплате, и вдобавок это будет крайне неприятно — ведь, поступив таким образом, начальство вас отвергнет. Более того, об этом узнают все в компании — какой позор! В такой ситуации удар будет нанесен и по базовым, и по социальным потребностям.

Но удача вам улыбнулась, и ключи от кабинета с личной уборной вручили вам, а не Стиву Голдбергу. К высокой должности прилагается еще и соответствующая зарплата, и теперь вы с дражайшей половиной, как давно мечтали, сможете купить дом в соседнем городке, где школа лучше, чем в вашем.

Независимо от профессии и карьерных амбиций, нечто подобное каждый наверняка переживал или представлял себе. В приятных хлопотах, связанных с повышением благо­состояния и статуса, ощущение торжества справедли­вости, посетившее вас после оглашения решения, вероятнее всего, забудется. Партнеры могли бы предпочесть кровное родство вашему трудолюбию и рвению. Даже трехлетка расстроится, если его незаслуженно обделят печеньем. Несправедливость обескураживает и вызывает целую гамму негативных чувств. Но разве справедливое обращение только само по себе приятно? Справедливость как воздух — ее отсутствие заметнее, чем присутствие.

Справедливость нередко путают с благоприятным исходом дела, поэтому трудно определить, к чему, собственно, относятся положительные чувства. Скажем, вы прогули­ваетесь с другом, он поднимает 10-долларовую купюру, которую вы заметили одновременно, и предлагает поделить ее. Чем больше составит ваша доля, тем справедливее. Пусть он дал вам пятерку. Каковы доли радости в совокупных приятных ощущениях от получения пяти долларов (а не трех и не нуля) и от наличия настоящего друга?

Есть несколько методов отделения удовольствия получения чего-либо от удовольствия справедливого обращения. Так, в одном исследовании раздельно измеряли воспринимаемую справедливость событий и удовлетворение материальной выгодой, а затем в статистическом анализе смотрели связанные с обоими факторами чувства людей.

Участники исследования в команде и индивидуально решали анаграммы (слова с переставленными буквами, например «ицыанлойсь» — «социальный»). Награда следовала команде за общий результат, а доли участники распределяли самостоятельно. Здесь-то и начались проблемы: у кого-то результаты были неизбежно лучше, то есть их вклад в победу был объективно больше. Игроки одних команд сочли справедливым поделить всю сумму поровну, а других — в соответствии с набранными каждым баллами. Положительные эмоции возникли у тех, кто счел дележ справедливым, причем они не зависели от полученной суммы.

Такая же закономерность проявилась и в полевом исследовании. Психолог Том Тайлер обнаружил, что защитники в суде говорят, что довольны исходом дела, даже если решение судьи вынесено не в их пользу, но, по их мнению, справедливо. Но как убедиться, не лукавят ли они? Вдруг они не вполне осознают свои чувства или дали тот ответ, которого от них ожидал исследователь?

Мы с Гольназ Табибния предположили, что подтвердить или опровергнуть внутреннее удовлетворение справедливостью способна нейровизуализация. Добровольцев поместили в сканеры МРТ и предложили сыграть в экономическую игру с двумя вариантами исхода: справедливым и несправедливым. Это была версия игры «Ультиматум», в которой два игрока решают, как поделить некую сумму — скажем, 10 долларов. Один игрок предлагает, а другой решает, принять ли предложение. В случае согласия каждый получает оговоренную сумму, в случае отказа оба не получают ничего. Первый игрок может предложить, что ему доста­нется 9 долларов, а второму 1. Второму это, естественно, было бы обидно. Обычно отвергались самые несправедливые предложения, когда лучше не получить ничего, чем проглотить оскорбление. Похоже, это камень в огород рациональности и поиска личной выгоды, но таковы уж факты.

В нашем исследовании все участники были «вторыми игроками». Нас интересовала разница в реакции на справедливые и несправедливые предложения. Мы столкнулись с той же трудностью, что и в примере с адвокатской конторой в начале главы: пять долларов из десяти не только справедливее, чем один, но и явно выгоднее.

Поэтому мы варьировали общую сумму в предложениях от 10 до 25 долларов. Вознаграждение в обоих случаях одинаковое (5 долларов), а вот степень справедливости разная. Таким образом мы ожидали найти нейронные отличия положительных эмоций справедливости от положительных эмоций финансовой выгоды.

В исследованиях эта задача обычно используется для изучения нейронной реакции на несправедливые предложения. Как и в исследованиях, описанных в , активность наблюдалась в передней островковой доле и дППК. Все участки мозга, которые реагировали на справедливые предложения, относились к системе вознаграждения (рис.  4.1). Справедливое обращение запускает механизм внутреннего вознаграждения независимо от полученной суммы.

Нечто еще более интересное выяснила группа исследователей из Калифорнийского технологического института, когда изучала нейронную реакцию людей на то, что их долю отдают другому участнику. Разумеется, это должно быть неприятно. Кому понравится смотреть, как денежки уплывают из рук? На самом деле у тех, кто в начале исследования выиграл в лотерею 50 долларов, а потом видел, как другие не получили ничего, явно активировалась система вознаграждения мозга. Причем это происходило в момент, когда проигравшие побеждали в следующих раундах, хотя это происходило за их же счет. Счет проигравших приближался к счету выигравших, и справедливое распределение участникам было приятнее личной выгоды. Иначе говоря, справедливость торжествует над эгоизмом.

Справедливость — всего лишь один из многих признаков социальной связанности. Справедливое обращение подразумевает, что окружающие нас ценят и что в случае разделения ресурсов мы получим все нам причитающееся. Этот признак более абстрактный, чем прочие, и достаточно важный, чтобы на него реагировала система вознаграждения мозга. На справедливое обращение реагируют те же его участки, что и на физические удовольствия, например на вкус шоколада. То есть в каком-то смысле это — вкус справедливости.

Эта глава не о справедливости как таковой, а о различных социальных знаках, событиях и поступках, укрепля­ющих принадлежность индивидуума к группе. Поскольку они активируют систему вознаграждения мозга, то называются «социальное вознаграждение». Общие нейрокогнитивные процессы есть не только у физической и социальной боли, но и у физического и социального вознаграждения.

Оскар и Салли

В фильме «Место в сердце» (“Places in the Heart”, 1984) Салли Филд играет 30-летнюю вдову с американского Юга, спаса­ющую свою ферму от разорения. За эту роль актриса получила «Оскара», ее благодарственная речь на церемонии вручения запомнилась всем восторженной искренностью. Вот одна из ее знаменитых фраз: «Вы меня любите. Вы правда меня любите». Даже не зная, кто это сказал, вы бы заметили особое ударение на слове «правда». Подобный акцент свидетельствует о том, что человек жаждет лести.

В предыдущем абзаце между тем содержатся две ошибки. Первая — незначительная: Салли Филд ничего подобного не говорила. На самом деле она произнесла: «С этим не поспоришь, вы меня любите, именно сейчас любите». Наверное, точную цитату мы подзабыли из-за другого, более серьезного промаха. Желание нравиться движет не только актерами — всеми. Ошибочная цитата оказалась столь прилипчивой потому, что описывает основную человеческую потребность.

Все нуждаются в ощущении принадлежности. На знаках, обозначающих, что окружающие симпатизируют нам, восхищаются нами и любят нас, базируется благополучие. До недавнего времени мы не представляли себе, каким образом на эти сигналы реагирует мозг. Новые возможности нейровизуализации всё изменили.

Самый приятный знак, который можно получить, лежа в МРТ-сканере (за исключением предложения руки и сердца), — письменное выражение чьей-либо глубокой привязанности. Тристен Инагаки и Наоми Айзенбергер собрали у участников своего исследования контакты их друзей, родственников и любимых. Тристен обратилась к ним с просьбой написать два письма: одно с сухим изложением фактов (например, «у тебя каштановые волосы»), а другое — с положительными эмоциями («ты единственный, кто заботится обо мне больше, чем о себе»).

Участники, находясь в сканере, читали письма от близких. Изначально мы предполагали, что между удовольствием услышать о себе приятные вещи и удовольствием съесть шарик любимого мороженого есть огромная разница. Первое не осязаемо в прямом и переносном смысле, а второе услаждает все органы чувств. Хотя между материальными и вербальными сладостями имеется очевидная большая разница, фМРТ-исследование показало, что для системы вознаграждения мозга она не так существенна.

Искренние комплименты, как и другие простейшие радости жизни, активируют вентральный стриатум. В контрольном исследовании мы с Элизабет Кастл попробовали измерить удовольствие от комплиментов. Для этого попросили участников назначить им цену. В итоге почти все были готовы целиком отдать свой гонорар за участие, лишь бы узнать, что о них написали другие. Что бы там ни говорили о жажде наживы, потребность почувствовать себя любимым движет всеми нами в равной степени.

Естественно, что услышать о себе хорошие слова от самых близких очень приятно. А как воспринимаются такие вещи от незнакомцев? Поразительно, но абсолютно так же. Представьте себе 12-летнюю девочку в сканере МРТ — назовем ее Пенелопой. Ей показывают изображения детских лиц. Пенелопа ни с кем из детей не знакома, но после каждого портрета ей сообщают, хочет ли этот ребенок пообщаться с ней в онлайн-чате. У всех участников исследования, включая Пенелопу, после известия о желании общаться активировалась система вознаграждения мозга.

Этот результат интересен по двум причинам. Во-первых, желание общаться исходило от совершенно незнакомых людей, которые видели фотографию якобы участника эксперимента, но ничего о нем не знали. Во-вторых, положительная реакция активировала систему вознаграждения даже в том случае, если сам участник с этим человеком общаться не хотел. Таким образом, система вознаграждения всегда реагирует на то, что мы кому-то нравимся, пусть даже это незнакомый человек, в котором мы нисколько не заинтересованы.

По данным других исследований, мы до неприличия жаждем позитивной оценки от окружающих. Кейзе Изума провел в Японии исследование, в котором участники, лежа в сканере, наблюдали, как незнакомые люди называют их «честными» и «надежными». Казалось бы, что может быть приятного в том, что некто, кого мы не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем, положительно о нас отзывается? Однако же и в этом случае система вознаграждения участников активировалась.

После выполнения задания за денежное вознаграждение оказалось, что в ответ на социальное и финансовое поощрение активируются одни и те же части вентрального стриатума, основного компонента системы вознаграждения мозга, причем в равной степени. Похоже, Салли Филд действительно выразила всеобщее мнение, восторгаясь проявленной к ней симпатией. Мы не просто чувствительны к положительным отзывам окружающих — наша система вознаграждения реагирует на них сильнее, чем мы предполагали.

Если социальное одобрение такой мощный подкрепитель, может быть, стоит его использовать для мотивирования сотрудников и студентов? Почему оно не предусмотрено в системе оплаты труда? Доброе слово с точки зрения мозга равно некоторой сумме денег, но при этом не считается товаром с определенной финансовой ценностью. Дело в том, что пока мало кто задумывался о значимости для нас социального одобрения. Мы еще не осознали своей социальной природы вообще и биологического значения социальных уз в частности. Поэтому нам трудно представить, что социальное одобрение может быть подкрепителем для первобытной части мозга — системы вознаграждения.

Во время учебы в Гарварде я работал в лаборатории профессора Дэна Гилберта. Его коллега Кевин Окснер попенял мне, что я редко хвалю студентов. Помню, я тогда подумал: «Кто я такой, чтобы они ценили мою похвалу? Я сам учусь на пятом курсе, у меня ни одной опубликованной статьи. Мои слова для них ничего не значат». Разумеется, Кевин был прав. Если слово «надежный» из уст незнакомца активирует систему вознаграждения, представьте реакцию на похвалу начальника, родителя и даже такого же, как вы, студента, но постарше. Всем известно, что похвалы идут на пользу, если их не слишком много, однако недавно выяснилось: они запускают ту же подкрепительную систему, что и сыр, благодаря которому крысы учатся запоминать дорогу в лабиринте.

Социальное одобрение — это возобновляемый ресурс. Он не уменьшится после похвалы, а только увеличится, если показать окружающим, как вы их цените.

Разнообразие вознаграждений

Хоть это и не очевидно, но деньги тоже социальное воз­награждение: их дают за что-то, имеющее социальную ценность. За зарплату человек делает что-то нужное кому-то другому, будь то рок-звезда или ее бухгалтер. Нам платят за оказание услуг, а не за то, что мы занимаемся любимым делом. Пусть некоторым повезло получать удовольствие от работы — деньги им все равно платят не за это. Став профессором, я часто шутил, что если бы это зависело от меня, то ученые вообще бы не получали зарплату, потому что согласны делать все то же самое бесплатно. Однако же деньги нам платят, потому что наша деятельность кому-то нужна. Деньги — это социальная валюта, но их все равно надо заработать.

Вознаграждения можно разделить на первичные и вторичные подкрепители. Все, что удовлетворяет базовые потребности человека — в воде, пище и тепле, — называется первичными подкрепителями. Они необходимы сами по себе, и мозг автоматически воспринимает их как подкрепление. Все млекопитающие любой ценой стремятся удовлетворить базовые потребности. Вторичные подкрепители — это то, что само по себе не является наградой, но становится таковой, если предвещает появление первичных подкрепителей.

Крыса в лабиринте запоминает, после какого поворота — правого или левого — она нашла сыр. И действует так же в следующий раз. Если в каждом испытании сыр кладут в разные места, крыса ничему не учится. Но если нарисовать маленькую красную точку на стороне лабиринта, ведущей к сыру, крыса запомнит и ее тоже. Сама по себе точка наградой не является, но сигнализирует о местонахождении сыра, поэтому система вознаграждения крысы будет на нее реагировать.

Деньги — сильнейший в мире вторичный подкрепитель. Их нельзя съесть или выпить, а чтобы согреться, ни у кого не хватит купюр. Однако стабильный заработок — лучший для взрослых людей способ удовлетворять свои базовые потребности: иметь полный холодильник и крышу над головой. Деньги как таковые удовлетворять не способны, но при этом считаются самой желанной наградой. Пожалуй, получение денег стоит сравнить с получением нескольких наград сразу, потому что потратить их можно как угодно.

К какому типу вознаграждения отнести социальное одоб­рение? Скорее, это одновременно и первичный, и вторичный подкрепители. Если начальник похвалил за хорошую работу по слиянию с другой компанией, логично ожидать повышенной премии к Новому году. Однако исследование подтверждает, что социальное одобрение бывает и первичным подкрепителем. Оно активирует систему вознаграждения мозга, даже если получено от незнакомых людей, не имеющих отношения к начислению премий.

Эволюция наделила нас страстью к поиску и сохранению социального одобрения. Зачем оно нам? Вероятнее всего, затем, что собравшиеся в группу люди (или другие млекопитающие) работают командой и заботятся друг о друге, и тогда все оказываются в выигрыше. Поскольку хищники представляли для людей опасность, природа заставила нас держаться друг друга и хорошо относиться к представителям своего вида, чтобы познать все радости принадлежности к группе.

Совместная работа

В мультфильме «Приключения Флика» (A Bug’s Life, 1998) колонию добродушных муравьев терроризирует мафиозная банда саранчи и вымогает съестные припасы в обмен на «крышу». В начале мультфильма главный герой, муравей по имени Флик, дает отпор бандиту, но его быстро ставят на место — не ему тягаться с саранчой.

Далее по сюжету муравьи и другие насекомые учатся вместе работать и противостоять захватчикам. После нескольких неудач муравьи совместными усилиями предсказуемо избавляются от гнета саранчи. В мультфильме на примере насекомых показана классическая история человеческой храбрости и дружбы. Объединив ресурсы, мы достигаем большего, чем в одиночку. Сотрудничество в числе прочего отличает нас от других животных. Многие виды умеют кооперироваться, но, как писали Мелис и Семман, ни один не приблизился к человеку «по масштабу и разнообразию действий». В царстве животных мы лучшие по этой части.

Почему люди так много сотрудничают? И зачем вообще это нужно? В первую очередь — ради непосредственной выгоды от совместных усилий. В «Приключениях Флика» муравьи вместе противостоят банде саранчи, чтобы не отдавать ей свою еду. Аналогичным образом два студента-однокурсника могут вместе готовиться к экзаменам, чтобы совместными усилиями повысить оценку каждому.

Бывают и другие типы сотрудничества, в которых личная выгода не так очевидна. Принцип взаимности — одна из самых строгих социальных норм. Если кто-то делает вам одолжение — вы должны оказать ему ответную услугу, и долг незнакомым людям мы стараемся вернуть как можно скорее. Вот почему продавцы автосалонов всегда угощают потенциальных покупателей кофе. Навязав эту любезность, они ставят вас в позицию должника, и единственное, что вы можете сделать, — это купить у них автомобиль, хотя комиссия любезного продавца при этом значительно превысит стоимость чашечки кофе. Конечно, само по себе бесплатное угощение не обязательно приведет к покупке, но подтолкнуть в этом направлении может. Аналогичным образом в начале некоего сотрудничества можно вложиться больше, чем партнер, с расчетом получить выгоду в дальнейшем.

Интересно, какого рода стимулы заставят сотрудничать сторону, которой это явно невыгодно? В поведенческой экономике подобный случай иллюстрирует игра «Дилемма заключенного». Два игрока решают, сотрудничать им или нет. Доля выигрыша каждого зависит от индивидуальных решений. Предположим, в банке десять долларов (рис. 4.2). Игрокам достанется по пять долларов, если оба решат сотрудничать, и по доллару, если оба откажутся. Пока все просто. Но если один хочет сотрудничать, а другой нет, то отказавшийся получает весь банк. Сформулируем так: желание сотрудничать повышает шанс остаться ни с чем.

Предположим, вы играете, вы не знакомы со вторым игроком, не обсуждали с ним стратегию решений и не увидитесь по окончании игры. Как вам действовать? Если вы хотите побольше заработать и предполагаете, что второй игрок будет сотрудничать, надо отказываться (так ваша доля составит не пять, а десять долларов).

Если вы предполагаете, что второй игрок будет отказываться, стоит последовать его примеру (так вы получите всего доллар, но зато не останетесь ни с чем). Как бы ни действовал другой игрок, вам выгоднее отказываться. Однако же, по данным многочисленных исследований, при таких условиях люди пытаются сотрудничать в одном случае из трех.

Аксиома эгоистичного интереса

Как объяснить стремление человека к сотрудничеству, если заранее ясно, что в результате он заработает меньше парт­нера? Зная вероятности, люди просто действуют нерацио­нально? Если верить утверждению экономиста XIX века Фрэнсиса Эджуорта, что «первый принцип экономики заключается в том, что любое лицо руководствуется только личными интересами», такое поведение действительно кажется нерациональным. И Эджуорт далеко не единственный, кто считает эгоизм (и только его) причиной любых действий. Философ XVIII века Дэвид Юм предлагал построить политическую систему на допущении, что у человека «нет никаких иных целей во всяких действиях, помимо преследования личной выгоды». Веком ранее философ Томас Гоббс по этому поводу выразился так: «Каждый человек естественным образом стремится к лучшему для себя». Этот исходный посыл называют аксиомой эгоистичного интереса.

Утверждение, что эгоистичный интерес движет всеми нашими действиями, не объясняет выбора в пользу сотрудничества, а относит его на счет нерациональности человека или непонимания им инструкций. Но почему тогда данные исследований противоречат аксиоме? В некоторых вариантах дилеммы заключенного игрока А предварительно информируют о решении игрока Б. Понятно, что если Б отказывается сотрудничать, А всегда поступит так же (обеспе­чив себе хотя бы доллар вместо нуля).

Однако интересно, что если игроку А сообщают о решении игрока Б сотрудничать, вероятность аналогичного решения с его стороны повышается с 31% до 61%. То есть игрок А добровольно решает получить пять долларов вместо десяти, тогда как рационально было бы отказаться.

Если вы часто играете в эту игру с одним и тем же парт­нером, такой выбор согласуется с аксиомой эгоистичных интересов. Создав себе репутацию готового сотрудничать игрока, вы можете надеяться получать по пять долларов за следующие раунды, потому что партнер не пойдет в отказ, оставив вас ни с чем. Но в описанных исследованиях люди друг друга не знают, поэтому создавать репутацию не имеет смысла. Тогда единственное объяснение их выбора заключается в том, что помимо личной выгоды мы заботимся о благополучии окружающих. А это такая же потребность, как удовлетворение собственных интересов.

Если в дилемме заключенного вы решаете сотрудничать, зная, что игрок Б уже принял аналогичное решение, то, значит, для вас важнее, чтобы он получил пять долларов вместо нуля, чем самому получить десять вместо пяти. Поскольку вы не знаете и никогда не узнаете, с кем вы играли — поступок, прямо скажем, удивительный. Предположили бы вы, что случайный прохожий пойдет ради вас на такую жертву? А совершенно незнакомый человек из другой, далекой страны?

В крупном международном проекте изучали 15 доиндустриальных сообществ, от собирателей племени ау в Папуа — Новая Гвинея до фермеров африканского племени шона, и везде люди принимали решения, противоречащие их личным интересам. Любой житель планеты согласен получить немного меньше, чтобы кто-то другой получил немного больше.

Допустим на секунду, что такой поступок не будет нерациональным. Неужели люди действительно рады чужому счастью? Или чувствуют себя обязанными сотрудничать? Возможно, в энный раз услышав золотое правило нравственности («поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой»), все полагают, что от них ожидают хорошего отношения, хотят они того или нет. Нарушить это правило невозможно — ведь тогда окружающие подумают о них плохо. Это согласуется с выводом этолога Ричарда Докинза: «Мы пытаемся учить щедрости и альтруизму, потому что рождены эгоистами».

Разрешить эту загадку нам поможет инструментальное исследование мозга. Мы знаем его реакцию на следование социальным нормам и личным предпочтениям. В первом случае активируются латеральные части префронтальной коры (которые, помимо прочего, помогают обуздывать порывы), а в последнем — система вознаграждения, в том числе вентральный стриатум.

Нейробиолог и антрополог из Университета Эмори Джеймс Риллинг поместил играющих в дилемму заключенного в сканеры фМРТ и наблюдал за их мозгом во время принятия решения о сотрудничестве или отказе. Теоретически склонность следовать социальным нормам изредка может заставить сотрудничать, но система вознаграждения выдаст предпочтение финансовой выгоде. И если в 70% случаев вы сотрудничаете из чувства долга, эгоистичная система вознаграждения должна более бурно реагировать в последних раундах, когда вы отказываетесь, чтобы немного заработать.

С участниками исследования Риллинга все было наоборот. При решении партнера сотрудничать у игроков наблюдалась повышенная активность вентрального стриатума, если они принимали аналогичное решение, а не отказывались. Иначе говоря, они получали меньше, но система вознаграждения при этом была активнее. Судя по всему, вентральный стриатум чувствительнее к общей сумме, полученной обоими игроками, чем к выигрышу одного. Более того, латеральные части префронтальной коры не активировались в случаях сотрудничества участников, из чего следует, что они действительно хотели этого, а не поступали так из чувства долга. Стоит, правда, оговориться, что в исследовании Риллинга участники играли с одними и теми же партнерами.

Значит, могло сыграть свою роль желание создать репутацию, и тогда система вознаграждения поначалу реагировала бы на предвкушение будущей выгоды от этой стратегии. Однако несколькими годами позже Риллинг опубликовал следующее исследование, где в каждом раунде игроки менялись партнерами, что исключает долгосрочные стратегии вроде создания репутации. Результаты же получились аналогичные — повышенная активность вентрального стриату­ма при взаимном сотрудничестве. Риллинг также проводил испытания, информируя участников, что они играют с компьютером. В этом случае взаимное сотрудничество не активировало систему вознаграждения. То есть она реагирует именно на объединение с другими людьми, даже если выгода из-за этого уменьшается.

Нам кажется, что мы сотрудничаем лишь ради удовлетворения личных интересов. Но, похоже, заблуждаемся, поскольку не учитываем социальных мотивов, соседству­ющих со знакомым эгоизмом. Для системы вознаграждения взаим­ное сотрудничество является самоцелью.

Обсуждение альтруизма

В романе Айзека Азимова «Конец вечности» (The End of Eternity, 1955) меняющий реальность путешественник во времени Эндрю Харлан влюбляется в женщину из будущего по имени Нойс. Он узнаёт, что после следующих изменений она перестанет существовать, и прячет ее далеко в будущем. Потом он признаётся ей в этом и объясняет, что это ужасное преступление против других путешественников во времени. Нойс в шоке, что он пошел на такой риск: «Ради меня, Эндрю? Ради меня?» И он отвечает: «Нет, Нойс, ради себя. Я не хочу тебя потерять».

Может ли эгоистичный на первый взгляд поступок быть альтруистичным? В истории этот вопрос вставал не раз, и скептики с легкостью давали отрицательный ответ. Альтруизм они определяют как помощь, которая в перспективе обернется для помогающего негативными последствиями. Майкл Гизлин писал: «Колупни альтруиста — найдешь лицемера», — подразумевая, что «при ближайшем рассмот­рении… под маской бескорыстия обнаруживается эгоизм». Возможно, получивший помощь сразу окажет ответную услугу. Или помогающий возвысится в глазах окружающих и в дальнейшем сможет рассчитывать на выгоду. Все мы не раз подозревали, что человек чего-то ожидает за свои благодеяния.

Узнать чужие мотивы непросто, потому что о них не всегда говорят честно. Например, Джон предложил Элейн заменить ее в эксперименте с электрошоком. Теперь удар током получит он, хотя мог этого избежать. А Элейн уйдет, и они никогда больше не увидятся. Здесь вроде бы чистый альтруизм.

Но психолог Дэниел Батсон доказал, что у поступка Джона может быть скрытый эгоистичный мотив — такой же, как у героя романа Азимова. В гениальном исследовании Батсона один человек (наблюдатель) смотрел, как другой (жертва) получает болезненные удары током. В определенный момент жертва просит прекратить их. После этого экспериментатор спрашивал у наблюдателя, согласится ли тот сменить жертву и принять на себя оставшиеся удары. Наблюдателям предоставили выбор: одним — поменяться местами или смотреть дальше на мучения жертвы, а другим — поменяться местами или уйти (их смотреть не заставляли). Те, кому пришлось бы смотреть в случае отказа поменяться, чаще соглашались сесть на место жертвы, чем те, кто мог просто уйти. Иначе говоря, если неприятной ситуации можно избежать, люди этим пользуются, а в противном случае решают «поступить правильно» и прекратить чужие страдания. Согласие продлить муки жертвы, если на них не придется смотреть, выдает мотивы, очень далеко отстоящие от альтруизма.

Однако исследование на этом не закончилось. Еще двум группам наблюдателей предложили аналогичный выбор: поменяться/смотреть и поменяться/уйти. Но до начала электрошоковой процедуры им внушили эмпатию к жертвам. Эти наблюдатели чаще первой группы менялись с подопытным в выборе, когда альтернативой было смотреть на последующие удары током. И, в отличие от предыдущих участников, они также чаще соглашались занять место жертвы вместо того, чтобы уйти, избавив себя от необходимости смотреть на чужие мучения. Собственно, в этом варианте поменяться согласились почти все (91%). Сле­до­вательно, эмпатия заставила людей задуматься о жертве, а не только о том, придется им смотреть на электрошоковую процедуру или нет. Напрашивается вывод, что эмпатия стимулирует альтруистичное поведение — об этом мы подробнее поговорим в главе 7.

Рассуждая о бескорыстии альтруистичного поведения, стоит вспомнить, зачем мы занимаемся сексом. У нас для этого есть как минимум два мотива. Первый — эволюцион­но обусловлен, потому что секс ведет к размножению, продолжению рода. Наши более расположенные к сексу предки (то есть более сексуально активные) чаще размножались и распространили соответствующие гены. Однако потребность размножаться не единственный и даже не главный мотив для секса.

Тинейджеры больше всех озабочены сексом, но размножение у них на последнем месте. И, кстати, боязнь беременности для них — сильный сдерживающий фактор. Но большинство людей занимаются сексом потому, что им нравятся связанные с ним приятные ощущения и эмоции. Да, эволюционный мотив — размножение, но психологический — удовольствие. У тех, кто любит секс, больше детей, иногда вследствие случайной беременности, и они активно распространяют гены своей сексуальности.

Та же логика применима и к альтруизму. Хотя у группы больше шансов распространить свои гены при условии сотрудничества и взаимопомощи, бескорыстное участие в делах окружающих, вероятно, еще и приносит нам удовольствие. А если помогать другим приятно (есть даже соответствующий термин — «душесогревающая щедрость», warm-glow giving) — это эгоизм или нет? Заметив проявления альтруизма, мы часто ищем скрытую корысть: чего человек этим хочет добиться, на какую выгоду рассчитывает? В поисках эгоистичных мотивов мы вряд ли будем рассуждать так: «Он помогает только потому, что ему это нравится. Неужто он будет расшибаться для всех в лепешку, не ожидая ничего взамен?! Вот ведь эгоист!» Да, в каком-то смысле такое поведение можно назвать эгоистичным — но это не тот эгоизм, который стоит осуждать.

Как советует далай-лама: «К тому, чтобы быть эгоистом, надо подходить с умом. Мы всегда делали это глупо, искали счастья только для себя, но это делало нас только еще и еще несчастнее. Умный эгоист заботится о чужом благополучии». Это ведь ему самому приятно.

Исследования с «Дилеммой заключенного» впервые продемонстрировали, что система вознаграждения мозга реагирует не только на собственную выгоду, но и на чужую. Можно возразить, что доказательство неубедительное, потому что участники все равно получали деньги, если соглашались сотрудничать, просто немного меньше, чем если бы отказались. Но недавно появилось более весомое доказательство восприимчивости системы вознаграждения к благополучию окружающих.

Хорхе Молл с коллегами из Национальных институтов здоровья США провел фМРТ-исследование активности мозга в процессе внесения благотворительных пожертвований. Находящихся в сканере участников просили принять ряд решений с финансовой выгодой для себя и для благотворительной организации (они каждый раз были разные). В некоторых испытаниях участникам предлагали пять долларов, при этом делать пожертвование было необязательно. Конечно, все с радостью соглашались. В других испытаниях участников спрашивали, не хотят ли они добавить немного личных денег (скажем, два доллара), чтобы округлить благо­творительный взнос (допустим, до пяти). Система вознаграждения у участников была активнее, когда они жертвовали собственные средства, чем когда получали деньги в свое распоряжение. Похоже, наша якобы корыстная система вознаграждения больше любит давать, чем получать.

Аналогичный результат мы с Эвой Телцер и Эндрю Фулини получили среди самой эгоистичной категории населения — подростков. Вместо благотворительности мы предлагали им сделать крупный взнос в бюджет собственной семьи. Мы сказали подросткам и их родителям, что потраченные в рамках исследования деньги ни в каком виде к ним не вернутся. Большинство детей заявили, что им нравится помогать родителям, и когда они делали взнос, их система вознаграждения была активной.

К похожим результатам пришли и Тристен Инагаки с Наоми Айзенбергер, когда изучали поддерживающее поведение у неженатых пар. Женщины находились в сканере МРТ, а мужчины сидели рядом. В некоторых испытаниях отдельных мужчин подвергали ударам тока. Женщины об этом знали. В одних случаях они должны были держать мужчину за руку, а в других — сжимать в руке маленький мячик. Предполагается, что физический контакт с партнером приятнее контакта с мячом — несомненно, так оно и есть.

Самым интересным оказалось, что система вознаграждения женщин была активнее в момент, когда мужчины, которых они держали за руку, подвергались ударам тока. Поддержка и физический контакт в неприятный для мужчин момент приносили женщинам большее удовлетворение, чем касание руки без воздействия электричества. Социальная поддержка, даже при условии близкого соприкосновения с чужими переживаниями, подкрепляется мозгом. Помогать близким людям приятно. Обычно, говоря о плюсах социальной поддержки, мы представляем себе, что получаем ее от других. Но судя по данным этого исследования, наша поддержка близкого человека может внести существенный вклад в наше же благополучие.

Люди — сложные создания. Мы безусловно корыстны. Адам Смит, один из основоположников современной экономики, проницательно заметил: «Не от добросердечия мясника, пивовара и пекаря ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими их же личных интересов». Нам есть что поставить на стол, потому что мы заплатили им, чтобы и они тоже смогли поесть. Смит мудро предположил: «Каким бы эгоистичным ни считался человек, что-то в его природе однозначно заставляет беспокоиться о судьбах окружающих и принимать близко к сердцу их благополучие, хотя он не имеет от этого никакой выгоды, кроме удовольствия наблюдать за этим».

Вознаграждением в быту принято считать материальные ценности (пищу, укрытие, iPhone), и мы приписываем им объективную ценность. Десять долларов всегда лучше пяти, а пять, несомненно, лучше, чем ничего. Но материальная награда воспринимается таковой лишь потому, что мозг к этому привык. Нам приносят удовольствие совместные действия и оказание помощи окружающим. Можно называть это эгоизмом — но в таком случае он не так уж и плох. Нейробиологические основания сотрудничества и благотворительности перечеркивают вопрос об альтруизме («альтруистичны ли мы?») и заменяют его двумя новыми: «Почему нам нравится проявлять бескорыстие?» и «Почему мы не понимаем, что альтруизм сам по себе награда?». Рассмотрим их по порядку.

Почему нам нравится проявлять бескорыстие?

Социальная награда бывает двух типов: когда окружающие проявляют к нам симпатию, уважение и заботу и когда мы сами демонстрируем такое отношение к ним. Это похоже на взаимоотношения матери и младенца, и параллели здесь не случайны. Слова одобрения приятны даже из уст незнакомцев, поскольку напоминают положительные эмоции от ощущения себя объектом заботы матери. Мозг детенышей многих видов млекопитающих реагирует повышением уровня эндорфинов на поглаживания матери или сверстников. Но у людей «поглаживания» случаются чаще словесные. Раз кто-то говорит нам приятные вещи, значит, мы в безопасности и о нас заботятся. С учетом длительного периода взросления — это сильный подкрепляющий сигнал.

То, что хорошее отношение приятно, никого не удивляет. Всем нравится, когда их любят и о них заботятся. Хорошее отношение — это знак, что окружающие готовы делить с нами материальные ресурсы. Но как объяснить желание помогать другим, иногда совершенно незнакомым людям, если это однозначно не принесет никакой выгоды? Откуда берутся проявления чистого альтруизма? Ответ поищем в эволюционных изменениях в родительской опеке.

Все самки млекопитающих переключаются в режим заботы, как только у них появляется детеныш. У крыс привязанность формируется в первые несколько дней после родов, у овец — через два дня, у людей — за несколько месяцев. Во всех случаях проявлениями заботы руководит нейропептид окситоцин.

Его основная физиологическая роль заключается в стимуляции родовой деятельности и обеспечении выделения молока у кормящей матери. В системе вознаграждения мозга окситоцин заставляет заботиться о младенцах и снижает стрессовую реакцию на чужой дистресс.

Итак, два типа социального вознаграждения обусловлены разными нейрохимическими процессами. Получе­ние заботы запускает опиоидную реакцию удовольствия. А окситоцин модифицирует дофаминергические процессы, активизирующие поведение приближения. Мы выбираем «Сникерс», потому что дофаминергический сигнал сообщает нам, что он вкусный. Проще говоря, мы предпочитаем то, что мозг привык ассоциировать с выбросом дофамина.

Мозг млекопитающих неодобрительно относится к приближению незнакомых предметов, потому что они могут представлять угрозу. А крысе ее новорожденный детеныш совершенно не знаком. Млекопитающие стоят перед своего рода дилеммой: с одной стороны, детеныши — это незнакомцы, которых следует избегать, а с другой — ради выживания необходимо заботиться о потомстве. Окситоцин меняет дофаминергическую реакцию млекопитающих на собственных отпрысков, склоняя чашу весов от избегания к приближению.

Окситоцин считают гормоном любви и доверия, а я называю его «нейропептидом медсестер». После колледжа я год работал клерком в операционном отделении больницы Св. Петра в Нью-Брансуике и каждый день убеждался, насколько тяжел труд медсестер. У них много обязанностей, а отдачи вроде бы никакой — собственно, как и у родителей. Каждый день они соприкасаются с больными людьми и их родственниками в сложное для тех время. И в отличие от обычных людей, зеленеющих от вида биологических жидкостей и норовящих грохнуться в обморок при виде открытой раны, медсестры быстро делают все необходимое. Причем вовсе не из любви и доверия к пациентам — они их и разглядеть-то не всегда успевают. А из самого по себе желания помогать. Окситоцин превращает тихонь в героев, когда их детям нужна забота. А медсестры проявляют ее каждый день к каждому из своих пациентов.

У животных просоциальное отношение к потомству связано с высоким уровнем окситоцина, стимулирующего реакцию вознаграждения в вентральном стриатуме и вентральной области покрышки — участках системы вознаграждения мозга. В одном источнике предполагается, что выброс окситоцина в вентральную область покрышки приводит к снабжению дофамином участка вентрального стриатума, повышающего мотивацию к поиску вознаграждения. Бесстрашие, по всей видимости, является результатом окситоцинового обмена в септальной области, расположенной рядом с вентральным стриатумом. Окситоцин и септальная область мозга участвуют в снижении показателей физио­логических индикаторов дистресса, что может подтолкнуть к помощи окружающим даже в стрессовой си­туации. Иначе говоря, когда мы видим человека в беде, скажем раненого, окситоцин одновременно поощряет приближение к нему и снижает наш собственный дистресс, связанный с присутствием пострадавшего.

Окситоцин похожим образом заставляет заботиться о потомстве все виды млекопитающих, но по-разному влияет на отношение к незнакомцам у приматов и остальных млекопитающих. У не относящихся к приматам млекопита­ющих повышенный уровень окситоцина провоцирует агрессию к незнакомым особям. Обычно это рассматривают как защиту матерью своего потомства от неизвестной угрозы. Овца набросится на чужого ягненка, если тот попытается сосать ее молоко. А если заблокировать окситоциновые процессы, она не будет против. Таким образом, у не относящихся к приматам млекопитающих окситоцин непосредственно отвечает за заботу о детенышах, в том числе за их защиту от других особей. Благодаря этому ограниченные ресурсы матери расходуются только на детенышей, которые передадут ее гены следующим поколениям.

Проявления заботы и агрессии, связанные с окситоцином, отмечались и у людей. Введение окситоцина повышает щедрость в «Дилемме заключенного» и других играх поведенческой экономики. Голландский психолог Карстон де Дрю в ходе собственных исследований выяснил: дополнительное введение окситоцина провоцирует агрессию в адрес представителей других этнических групп в «Дилемме заклю­ченного».

Окситоцин может способствовать ингрупповому фаворитизму (то есть предпочтению членов собственной группы в ущерб другой) и враждебности к чужакам. Однако граница, отделяющая друзей от врагов, у приматов и других млекопитающих критически не совпадает. Не относящиеся к приматам млекопитающие видят в посторонних особях угрозу и, следовательно, повышают к ним агрессию. Люди же делят окружающих как минимум на три категории: принадлежащих к желательным группам, принадлежащих к нежелательным группам и незнакомых с неизвестной принадлежностью. Введение окситоцина запускает у человека потребность заботиться не только о членах желательной группы, но и о незнакомцах, одновременно повышая враждебность к членам нежелательных групп.

У человека окситоцин не пробуждает альтруистических склонностей ни к членам собственной группы (потому что это не будет альтруизмом в прямом значении слова), ни к членам нежелательных групп. Зато заставляет проявлять щедрость к совершенно незнакомым людям, что замечательно, потому что знакомства на основе взаимной симпатии порой приводят к великим свершениям, например возведению домов, школ и других учреждений, полезных для общества.

Почему мы не понимаем, что альтруизм сам по себе награда?

Если бы мой мозг сканировали, когда я смакую мороженое с соленой карамелью, то, несомненно, была бы отмечена повышенная активность в моей системе вознаграждения. Хотя на дорогостоящей процедуре фМРТ можно сэкономить и просто спросить меня, люблю ли я этот сорт мороженого. В отношении любимого десерта сознание и мозг не про­тиворечат друг другу. Почему же с социальным вознаграждением все не так?

Почему само по себе справедливое отношение не ассоциируется у нас с чем-то приятным? Отчего мы не ощущаем внутреннего удовольствия от бескорыстной помощи окружающим? Результаты исследований подсказывают: мы считаем необходимым убедить всех в своей эгоистичности, даже если это не соответствует истине.

Недавно я присутствовал на встрече социальных психологов своей кафедры, там были профессора и старшекурсники. Председатель вынес благодарность Келли Гилдерслив, студентке выпускного курса, за проделанный летом труд по оптимизации документооборота и переноса его в интернет. Все зааплодировали, Келли зарделась и пробормотала, что и ей это выгодно не в последнюю очередь, так что она старалась и для себя тоже. И солгала. То время, что она сэкономит за последний год обучения, и близко не скомпенсирует объем потраченных часов. Позже она мне это лично подтвердила. И тем не менее она произнесла свою эгоистичную тираду. Добрая и рассудительная Келли заметила проблему и захотела ее решить. И сделала это исключительно из бескорыстных побуждений. Но почему-то своему желанию помочь все мы склонны приписывать эгоистичные мотивы.

Социальный психолог из Стэнфордского университета Дэн Миллер нашел корни этого псевдоэгоизма. Теории Гоббса, Юма и других мыслителей, провозгласивших личную выгоду источником всякой человеческой мотивации, обернулись самоисполняющимся пророчеством. Они и их последователи повлияли на нормы поведения в обществе. Нас учили, что все мы корыстны, и мы стараемся соответствовать, чтобы не выделяться.

В ряде экспериментов Миллер доказал, что мы склонны преувеличивать меркантильность окружающих. В одном исследовании он опрашивал участников, сколько, по их мнению, студентов согласятся сдать донорскую кровь за 15 долларов и сколько — бесплатно. Респонденты сочли, что бескорыстных доноров должно оказаться вдвое меньше (32% и 62% соответственно). На самом же деле сдавать кровь бесплатно согласились 62% студентов, а из тех, кому предложили это сделать за деньги, — немногим больше 73%.

Ошибочно оценивая степень эгоистичности окружающих, мы боимся показаться альтруистами, так как опасаемся, что все решат, что мы хвастаемся и желаем продемонстрировать, какие мы хорошие. Раз люди не верят в альтруизм, то, декларируя свой поступок как бескорыстный, мы как бы возносим себя на пьедестал. Поэтому, отвечая на вопрос о причинах общественно-полезного поступка, люди склонны часто объяснять его личными интересами («Я вызвался добровольцем, потому что мне было скучно, а теперь есть чем заняться»). Регулярно убеждаясь, что за чужими проявлениями альтруизма стоит эгоизм, мы открещиваемся от собственных бескорыстных мотивов. И это замкнутый круг, из которого со временем все труднее вырываться.

Данный парадокс подтвердило еще одно исследование Миллера. К участникам эксперимента обращались с просьбой сделать пожертвование. Сама по себе просьба не вызывала активной заинтересованности. Тогда в обмен на благотворительный взнос людям обещали свечку. Возникала иллюзия обмена: «Я не пожертвовал деньги, а купил свечку». Как и ожидалось, в этом случае люди делали взнос охотнее, чем не получая за него ничего взамен. А кроме того, и жертвовали гораздо больше, чем обычно «за просто так». Как ни парадоксально, антураж совершения покупки и наличие честно приобретенной копеечной безделушки маскирует щедрость корыстным мотивом, таким образом раскрепощая альтруизм.

Французский социолог Алексис де Токвиль в историко-политическом трактате «Демократия в Америке» (De la démocratie en Amérique, 1835) описал взгляды американцев на собственные добрые дела: «Они… любят объяснять почти все свои действия исключительно выгодой… Думаю, в этом отношении они чаще всего к себе несправедливы; в США, как и везде, люди порой подвержены спонтанным порывам бескорыстия, что естественно для человека, однако американцы редко признают за собой такого рода эмоции».

В действительности в нас уживаются и эгоистические, и альтруистические мотивы, причем совершенно не случайно. Мозг млекопитающих запрограммирован на заботу, у приматов она распространяется как минимум на некоторых неродственников, в том числе при отсутствии какой-либо материальной отдачи. Наш мозг устроен так, что мы не откажемся от кусочка вкусного пирога независимо от того, голодны мы или нет. Аналогичным образом нам приятно помогать все равно кому — независимо от того, получаем мы что-нибудь за это или нет.

Только представьте: в школе нас учили бы, что быть альтруистом так же естественно, как и эгоистом! Бескорыстие избавили бы от позорного клейма, и это побудило бы гораздо более просоциальное поведение.

Жизнь — это боль и удовольствие

В этой и предыдущей главах мы рассмотрели два основных эволюционных источника мотивации, сделавших социальными всех млекопитающих. Боль и удовольствие — два основных мотива поступков. Представители животного мира стремятся избегать угроз и ведомы потенциальными вознаграждениями, благоприятными для выживания и размножения. Естественно, что млекопитающие стараются держаться подальше от хищников и запоминают, в каком месте лабиринта в последний раз нашли сыр.

Удивительно, что базовые мотивы боли и удовольствия просочились в нашу социальную жизнь. Важнейшая потребность детенышей млекопитающих заключается в постоянной заботе взрослого. Без нее останутся неудовлетворенными все его потребности, и детеныш погибнет. Следовательно, создание способов поддержания социальных связей является центральной задачей эволюции млекопитающих. Сделав болезненными угрозы социальным связям, мозг создал адаптивные реакции на них (например, младенец плачет, чтобы привлечь внимание опекуна). А наделив нас внутренним удовлетворением от заботы о детях, мозг обеспечил наше присутствие рядом с ними в случае необходимости.

У эволюционных адаптаций есть и побочные эффекты. Реакции боли и удовольствия развивались с целью заботы о потомстве, они сохраняются всю жизнь и коренным образом влияют на мысли, чувства и поступки до конца наших дней. Но вот как быть с романтическими отношениями, выходящими за рамки размножения? Сказалась ли на них потребность в социальных узах и удовольствии от заботы об окружающих?

Минус различных социальных мотивов — в болезненных последствиях их неудовлетворения. Разрыв социальных связей, будь то окончание долгих романтических отношений или потеря любимого человека, — одна из основных причин депрессий и тревожных расстройств. Взрослые, конечно, способны пережить неудовлетворенные социальные потребности, в отличие от физиологических, однако от наличия социальных уз зависит продолжительность жизни. Недостаток общения вреден для здоровья так же, как выкуривание двух пачек сигарет в день.

Социальная мотивация к образованию связей является врожденным качеством. Это насущная потребность с большой буквы П. Эволюционные последствия этой социальной потребности дают огромные преимущества людям, способным минимизировать социальную боль и максимально увеличить социальное удовольствие. Формирование и сохранение социальных связей не дается легко.

Достаточно посмотреть любое реалити-шоу, например американские Survivor («Выживший», канал CBS) или Real World («Реальный мир», канал MTV). К счастью, эволюция одарила нас не одной, а двумя сетями мозга, которые помогают понимать окружающих и сплоченно сотрудничать с ними. Связи — это основа социальной жизни, но эволюция не остановилась и дала нам возможность прожить ее полноценно.

Отправить