Глава 12

Малкольм Шеридан, потягивая чай, внимательно слушал рассказ Фионы о девочке из колодца. Чем дольше она говорила, тем сильнее рос его интерес – это было понятно по тому, как подрагивало его колено.

– Она у коронера? – спросил он, когда Фиона закончила.

Он имел в виду Соню. Тело Сони.

– Да.

– Скорее всего, ее отдали Дейву Сондерсу. Джейми передаст тебе результаты? Если нет, я могу позвонить Дейву.

Фиона откинулась в старом материнском кресле, обитом тканью в цветочек, и задумалась.

– Не думаю, что в отчете коронера будет что-то неожиданное, – сказала она. – Я видела девочку – у нее был размозжен череп. И я смогу получить отчет через Джейми.

– Со школьными документами вышло очень удачно, – похвалил ее Малкольм.

Очевидно, что его мысли уже обгоняли разговор. Он поставил чашку на стеклянный кофейный столик и, нахмурив брови, впился глазами в его поверхность. Фиона вспомнила, что именно так он всегда выглядел, когда работал над новой статьей. Она не видела отца таким уже много лет.

– Важно понять, не упускаем ли мы чего во Франции, – сказала она, направляя мысль отца в нужное русло. – Может, там есть какие-то родственники, сохранилась семейная история. Что-то большее, чем свидетельство о рождении.

– Ты имеешь в виду документы из концлагеря?

– Да. Джейми обнаружил запись о ее рождении, но…

– Нет, – перебил ее Малкольм. Он встал со стула и начал прохаживаться туда-сюда по комнате. – Поищи в другом месте. В библиотеках, в музеях, в архивах. Официальные регистрационные записи – это самая мелкая деталь картины. Она была еврейкой?

Фиона покачала головой:

– Не знаю.

– Вероятно, нет. Она была слишком маленькой во время войны. Не во все лагеря забирали детей, и не во всех их оставляли в живых. Если ее отца отправили в Дахау, возможно, она осталась с матерью. Думаю, через мать ее будет проще найти.

Фиона посмотрела в свои записи.

– Ее мать звали Эмилй. Эмили Галлипо.

– Но свидетельства о ее смерти не сохранилось, так? – Малкольм взял свою чашку и понес ее в кухню, продолжая говорить на ходу: – Это могло произойти в любом другом лагере. Например, женщин часто отсылали в Равенсбрюк. И детей тоже, как мне кажется. Многие документы, касающиеся концлагерей, годами оставались засекреченными, но сейчас становятся доступны. И, разумеется, некоторые записи полностью утеряны. До появления компьютеров вести документацию было сложно, люди постоянно делали ошибки или хотели выглядеть лучше, чем на самом деле. Это было другое время. У меня есть несколько справочников, но большинство из них уже устарели. В каком-то смысле сейчас особое время для историков, последний шанс застать в живых свидетелей тех событий.

– Хорошо, – сказала Фиона. Она чувствовала комок в горле от возбуждения, но старалась подавить это чувство. Большинство поисков такого рода ни к чему не приводит, напомнила она себе. – Но я не могу поехать во Францию и проверить там все архивы и библиотеки. Что тогда мне делать?

Малкольм снова появился в дверном проеме. Глаза его радостно сверкали.

– Поговорить с кем-то, кто может это сделать. Или уже сделал.

– Но полиция…

– Ты слишком много времени провела с этим своим полицейским, Фи! – Теперь он уже откровенно смеялся над ней. – У полиции и правительства никогда не бывает всех ответов. Их нужно искать просто у людей – как те документы, что ты только что обнаружила. Обычные люди хранят воспоминания и бумаги, которые власти с радостью бы уничтожили.

– Ладно, пап. – Его пора было останавливать, потому что он садился на своего любимого конька. Малкольм развлекал жену политическими лекциями до тех пор, пока не умерла Деб. Хиппи – это навсегда. – В конце концов, никто не запретит нам добывать информацию из самых разных источников. Я обещала Джейми, что мы не станем вмешиваться в полицейское расследование, больше ничего.

– А мы и не вмешиваемся. Полиция проведет вскрытие, какое-то время поищет родственников, решит, что это «глухарь», и забудет об этом деле.

К Франции в 1945 году они и близко не подберутся. Но мы можем ее найти, Фи. Мы можем узнать, кто она.

Из-за переполнявших ее эмоций Фиона словно на секунду перестала дышать. Вот каким когда-то был ее отец – человек, чья фотография из Вьетнама в 1969 году висела в соседней комнате. Он был сложным человеком, требовательным, и его часто не бывало дома, но он излучал такую острую, вибрирующую жизненную силу, что людям вокруг него становилось физически больно. Когда он входил в комнату, воздух начинал потрескивать. Малкольм Шеридан никогда не вел вежливых бесед. Он был из тех людей, что могут при первой встрече заглянуть вам в глаза и спросить: «Вам нравится то, чем вы занимаетесь?» И если у вас хватало смелости ответить, он выслушивал вас с таким видом, будто это самая захватывающая история в мире. Такой она и была в тот момент. Отец Фионы был блестящим мечтателем, его мозг не знал покоя, вокруг него постоянно возникали неприятности, но самым потрясающим в нем всегда было его умение искренне заинтересоваться чем угодно.

Фиона не видела такого Малкольма двадцать лет. Он исчез в тот день, когда на поле рядом с Айдлуайлдом обнаружили тело Деб. Узнав, что Тим Кристофер убил его дочь, Малкольм замкнулся в себе и превратился в вялого, неспособного сконцентрироваться старика, иногда взрывающегося фонтаном ярости, который через какое-то время опадал и превращался в ровную гладь апатии. Мать Фионы, которая стойко терпела его характер до убийства, не выдержала. У нее пропали интересы, она отрезала от себя всех друзей. После развода она до последнего пыталась измениться и больше не быть матерью Деб и женой Малкольма.

Сейчас Фиона видела перед собой отблеск того самого Малкольма, о котором и через 20 лет люди говорили с почтением и ради беседы с которым бросали все свои дела. Малкольма, чья фамилия внушала такой трепет, что только благодаря ему Фиону еще не уволили из «Лайвли Вермонт».

Но она не могла сказать этого вслух. Они никогда не говорили о том, что произошло после смерти Деб. Это было слишком тяжело. Фиона собрала свои записи, стараясь не выдать себя ни голосом, ни выражением лица.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда я оставлю эту задачу тебе. Мне нужно заскочить в «Лайвли Вермонт», а потом я собираюсь заняться поисками подруг Сони.

– Я позвоню тебе попозже, – ответил он, поворачиваясь в сторону кухни, и добавил, повысив голос: – Проследи, чтобы твой парень не напортачил с расследованием!

Когда Фиона выехала в сторону редакции, у нее зазвонил телефон. Энтони Иден. Она не стала отвечать – с ним можно поговорить и позже. Фиона умирала от голода, поэтому остановилась перехватить буррито по дороге, а затем двинулась к приземистому старому зданию, в котором располагался офис «Лайвли Вермонт», – единственное, которое редакция могла себе позволить. Было только пять часов вечера, но солнце быстро садилось за горизонт, напоминая, что скоро зима вступит в полную силу со своими метелями и заносами.

Джонаса она не застала – видимо, в этот день он против обыкновения ушел с работы вовремя. Фионе пришлось просить уборщицу открыть ей дверь. В офисе было пусто, а дверь в кабинет Джонаса была заперта. Вместо того чтобы звонить ему домой, Фиона написала записку на обрывке бумаги, которую нашла на столе: «Я заезжала, чтобы поделиться новостями. Пока немного, но кое-что все же есть, что уже неплохо. Позвоню завтра. Ф». Она сложила бумажку и просунула ее под дверь кабинета.

Папку с документами из архива она держала под мышкой. Она подошла к старенькой потертой картотеке, чтобы положить папку на место, выдвинула ящик – и замерла в нерешительности.

«Там есть информация о Кристоферах», – предупреждал ее Джонас.

И оказался прав. Пока читала документы, она запоминала каждую деталь, встречающуюся в связи с этим именем. Вот фотография с открытия «Бэрронс-отеля» в 1971 году, на которой Генри Кристофер, «известный местный инвестор и бизнесмен», как окрестил его корреспондент, пожимает руку мэру. Мужчины улыбаются на камеру, Кристофер одет во фрак. Он еще молод и похож на своего будущего сына. У его плеча стоит красивая яркая блондинка с натянутой улыбкой и в блестящем шелковом платье. В духе того времени она подписана под фотографией просто как «миссис Кристофер». «Илза, – подумала Фиона. – Ее зовут Илза».

Она смотрела на молодые и красивые лица семейной пары, у которой все в жизни шло гладко. Через три года после события, запечатленного на этой фотографии, у них родится единственный сын, который вырастет и убьет Деб. Когда Тима посадили в тюрьму, Генри и Илза уехали из Вермонта.

Когда Фиона впервые увидела эту фотографию, она поспешила отвести глаза, как делают люди, чей взгляд неожиданно падает на что-то страшное или уродливое. Спустя мгновение она заставила себя рассмотреть снимок внимательно. Если она и думала, что ее захлестнет волна горьких чувств – ненависть к этим людям, отвращение или скорбь, – то ничего подобного не случилось. Генри продолжал улыбаться своей отточенной улыбкой, а Илза по-прежнему казалась немного потерянной. Сейчас Фиона не чувствовала ничего, кроме бурчания в животе.

Генри Кристофер выглядел рядом с мэром непринужденно, как будто был с ним хорошо знаком. «Бэрронс-отель» закрылся, не проработав и четырех лет, потому что оказался убыточным.

Генри Кристофер и мэр на этой фотографии собирались обвести вокруг пальца всех жителей города, и их это веселило.

На этом ей стоило бы закончить, но Фиона, закрыв папку, спустилась на две полки вниз, где хранились подшивки за 1990-е годы. Она нашла папку «1994» – это был год смерти Деб – и открыла ее.

Она не читала статью об убийстве в «Лайвли Вермонт» и даже не знала, публиковал ли журнал что-то на эту тему. В 1990-х годах «Лайвли Вермонт» еще не превратился в издание для домохозяек и пытался освещать новости, хотя и подстраивался под модные тенденции. Формат его в то время был похож на «Роллинг Стоун» – широкие страницы, тонкая бумага, пикантные истории на обложке. «Это были последние дни журнальных изданий, – думала Фиона, просматривая подшивку за год. – Тогда они еще приносили деньги».

Она не могла объяснить, зачем копается во всем этом, равно как и не могла сказать, зачем ездила той ночью на Олд-Бэрронс-Роуд смотреть на проезжающие мимо автомобили. Возможно, дело было в отблеске прошлого, который она увидела в отце. Как бы там ни было, Фиона поддалась порыву. Пока она пролистывала журналы, ее кожу покалывало, а шею сзади потягивало, как во время ночной прогулки. «Я ничего не могу с этим поделать. Не могу».

Репортаж об убийстве не попал на обложку – это было бы слишком дешевым приемом для «Лайвли Вермонт». Но после ареста Тима Кристофера в журнале вышла длинная статья, озаглавленная «Конец невинности: убийство девушки лишило покоя жителей окрестностей Вермонта». Читая заголовок, Фиона обратила внимание на имя автора. Статью написал Патрик Саллер, бывший сотрудник редакции «Лайвли Вермонт», которого уволили во время очередного сокращения штата. Он до сих пор работал фрилансером, и Фиона была с ним знакома.

Статья вышла неплохая; Саллер поработал как надо. Время исчезновения и убийства Деб указал верно. Описал одежду, в которой Деб видели последний раз: белая блузка, темно-зеленые хлопковые брюки, светло-серый плащ и черная вязаная шапочка. Сообщил, что ее соседка по комнате Кэрол Диббз не могла точно сказать, во сколько Деб ушла из дома, поскольку все часы у них дома показывали разное время.

Фотографии не в пример лучше тех, что в те дни публиковались во всех новостных репортажах. Вот холодное и мрачное на вид здание студенческого общежития, в котором жили Деб и Кэролл. А это портрет Деб, сделанный на ее 20-летие за две недели до убийства – волосы развеваются, лицо расслаблено, она смеется. Когда Деб пропала, их родители передали журналистам несколько ее фотографий, но все использовали более формальный снимок, на котором Деб чинно сидела, сложив руки на коленях. Фото, которое выбрал Саллер, было более размытым, но Фионе казалось, что оно лучше передает характер Деб. На самом большом снимке изображено поле у Айдлуайлд-холла, каким его увидела Фиона, когда с него убрали тело, – покрытое мусором и венками.

Этот кадр Саллер как будто выудил из ее собственной памяти. Фиона долго вглядывалась в него, вспоминая, как стояла там и не понимала, что ожидала увидеть; как у нее мерзли пальцы в кроссовках и текло из носа. За воспоминанием последовала волна тошноты, будто Фионе снова семнадцать и она оказалась посреди темного туннеля, из которого нет выхода, окруженная незнакомцами, выдающими себя за родителей и учителей. В том году она едва закончила учебу и до самых каникул оставалась Девочкой, у Которой Убили Сестру. Это был год походов к психотерапевту, вспышек гнева, пустой, ужасной скорби и – спасибо подростковому возрасту – прыщей, которые она никак не могла свести с лица.

«Все закончилось, – напомнила себе Фиона. – Все закончилось».

Тем не менее двадцать лет спустя она сидела в пустой редакции журнала и читала репортаж про тот день.

Внезапно ее внимание привлекло то, чего она раньше не заметила.

Не заметила среди свидетельств, собранных из разных источников еще до суда. Имеющиеся факты она знала наизусть. В защиту Тима говорило то, что очевидцев убийства так и не нашли, Деб не была изнасилована и на ее теле не обнаружили частиц чужой кожи и следов телесных жидкостей. Хотя Тим и не считался отличником, все называли его порядочным, симпатичным и совершенно не агрессивным парнем. Обвинение ссылалось на то, что на заднем сиденье его машины нашли волосы Деб, что его последним видели с ней, что они часто и громко ссорились, в том числе и в день ее смерти, и в особенности на то, что на его джинсах обнаружилось пятно ее крови. В ноздрях Деб тоже нашли запекшуюся кровь. Видимо, он ударил ее и не задумываясь вытер руку об одежду.

Главный вопрос состоял в том, имелось ли у Тима алиби. С самого начала это было своего рода белым пятном на карте того вечера. Но Патрик Саллер расспросил владельца киоска с мороженым на Джермани-Роуд, находящегося в двадцати минутах езды от университетского кампуса. «Он приходил в тот вечер, – цитировал Саллер мороженщика, некоего Ричарда Раша. – Чуть позже девяти. Он был один. Заказал порцию и проторчал здесь с ней до самого закрытия, то есть до десяти часов». Раш утверждал, что большую часть времени в киоске не было никого, кроме Тима, потому его никто и не видел. Смерть Деб наступила в промежутке между 9 и 11 часами.

Фиона не могла оторваться от этого пассажа, перечитывая его снова и снова. Слова то горели перед ее глазами, то снова расплывались.

Эти показания ни разу не упоминались ни в суде, ни в любой другой статье про убийство Деб. Во время слушаний Тим не смог предоставить алиби на время убийства. Он заявлял, что они с Деб поругались, он высадил ее из машины и поехал домой. Он также признавал, что ударил ее, и у нее пошла носом кровь. Тима осудили потому, что у него не было алиби. Но в его показаниях ни разу не прозвучало название киоска «Попе Айскрим».

Если Ричард Раш знал, где Тим находился в тот вечер, хотя бы до десяти часов, почему он не выступил в суде? Алиби было неполным, но оно ставило весь предполагаемый порядок действий под сомнение. Что произошло? Почему человек, которому грозил тюремный срок за убийство, не предоставил подобных доказательств? Может быть, показания Ричарда почему-то признали недействительными?

«Брось это», – подумала Фиона, но ее рука уже сама откладывала папку с документами и тянулась к телефону на пустом столе. «Брось, слышишь!» Она погуглила «Попе Айскрим» и выяснила, что киоск до сих пор работает на том же месте. На тот случай, если у его владельца стоял определитель номера, она позвонила с телефона редакции.

– «Попе», – произнес голос на том конце провода.

– Здравствуйте, – сказала Фиона. – Могу я поговорить с Ричардом Рашем?

Шансы на успех были невелики, но она ничего не теряла.

– Хм. – Ей ответили совсем юным голосом, и она не могла понять, парень это или девушка. – А он точно здесь работает?

– Он раньше был владельцем, – сказала Фиона.

– Ага. Погодите, я позову хозяина.

Через минуту в трубке раздался голос, принадлежавший мужчине примерно 30 лет.

– Чем могу вам помочь?

– Здравствуйте. Я ищу Ричарда Раша, он был владельцем вашего магазина в 90-х. Вы его знаете?

– Еще бы! – хохотнул ее собеседник. – Это мой отец.

– Мистер Раш еще работает или ушел на пенсию?

– Папа на пенсии. Переехал во Флориду. – Тон голоса у мужчины становился все более холодным и замкнутым. – С кем я разговариваю?

– Меня зовут Тесс Дрейк, – сказала Фиона. Так звали секретаря ее стоматолога, и Фионе нравилось это имя. – Я журналист из «Лайвли Вермонт». Пишу продолжение одного материала, который мы публиковали в 1994 году.

– Ясно, а я Майк Раш, – ответил мужчина. – Признаться, я удивлен. Не помню, чтобы «Лайвли Вермонт» хоть раз о нас писала, а я работаю здесь с 16 лет.

И снова удача. С таким везением Фиона могла бы с успехом играть в казино.

– Материал был не о вашем магазине. Мы писали про убийство студентки. У вашего отца брали интервью. В этом году будет 20 лет с тех событий, и мы готовим еще один репортаж.

– Вы говорите о смерти Дэб Шеридан, – сказал Майк. – Я помню эту историю.

У Фионы на секунду перехватило дыхание. В ее присутствии все старались не упоминать Деб, и ей было странно слышать, как этот незнакомый человек так легко произносит имя ее сестры.

– Да, я говорю про нее.

– Жуткое дело, – продолжил Майк. – Я до сих пор не забыл тот вечер.

– Правда?

– Да. Я как раз был тут. Я же говорил, что начал работать в 16 лет. В тот день папа взял меня с собой. – Майк ненадолго замолчал, как будто вспоминая что-то неприятное. – Я так и не понял, что тогда произошло.

– И вы видели Тима Кристофера тем вечером, когда произошло убийство?

– Да, он был здесь.

В его голосе чувствовалось колебание, и Фиону это насторожило.

– Но?

Он вздохнул.

– Папа с ума бы сошел, если бы узнал, что я вам это рассказываю. Но к черту все это – мне 38 лет, у меня уже свои дети, а он во Флориде. Почему меня должно волновать, что он скажет?

– Понимаю, – сказала Фиона. – Прекрасно вас понимаю. Но его здесь нет, Майк, а мне очень важно услышать эту историю.

Она подобрала правильные слова: на том конце воцарилось молчание. Он обдумывал то, что она сказала. Прошло 20 лет, а с Майком, которому тогда было 18, так никто и не поговорил. Никто не спросил, что он видел той ночью, что думал, как это на него повлияло – и насколько напугало.

Страх длиной в двадцать лет был глубоко спрятан, но Фиона услышала его в голосе Майка, как собака слышит ультразвук. Только человек, который сам чувствовал подобное, смог бы определить, что Майк боится.

– Когда Тим Кристофер зашел к нам, была моя смена, – начал он, не зная, что каждое его слово режет душу Фионы острым ножом. – Папа тоже был здесь. Тим был одет в красную фланелевую рубашку и джинсы, а на голове у него была бейсболка. Он был крупный парень, спортивный и симпатичный, и руки у него были в два раза больше моих. С ним никого не было. Он заказал мороженое «Роки Роуд», я взял у него деньги, он съел его и ушел. Вот как все было. Только случилось это в четыре часа дня.

В мозгу Фионы происходили лихорадочные вычисления. Она знала наизусть все события того дня и время, в которое они происходили. Согласно официальному отчету, в 16:00 Тим Кристофер (по его словам) гулял в одиночестве после занятий. В 17:30 он пил пиво с друзьями, за что могли поручиться свидетели. В 19:30 он поехал за Деб в общежитие, и они поругались. Ссору слышала Кэрол Диббс, которая в это время находилась в своей комнате и взглянула на неправильно идущие часы. В 19:50 Деб и Тим вместе вышли из общежития, и Кэрол увидела из окна, как Деб, все еще разозленная, садится в машину Тима. В 23:00 она уже была мертва и лежала на поле возле Айдлуайлд-холла.

Тим утверждал, что Деб ревновала его и обвиняла в измене. В какой-то момент спор стал таким яростным, что она попросила высадить ее на улице в центре города, потому что не хотела находиться с ним в одной машине. Тим так и сделал и поехал прочь. Он указал полиции место, где это произошло, но, несмотря на шумиху в прессе, в городе не нашлось ни одного человека, который видел бы Деб после того, как она села в машину к Тиму. Теперь Тим сидел в тюрьме за убийство.

Свидетель, видевший его в одиночестве между девятью и десятью часами вечера, мог бы полностью изменить ход дела.

– Я не понимаю, – пробормотала Фиона в трубку.

– Я тоже, – согласился Майк. – Но я знаю, что я видел. Я помню, который был час, и, слава богу, понимаю разницу между четырьмя часами дня и девятью часами вечера. Но когда к нам приезжал начальник полиции Крил, меня не было в киоске, был только папа. Он рассказал обо всем, что видел, и назвал время – девять часов. Со мной никто об этом не разговаривал. Когда я увидел ту статью и спросил папу, он очень разозлился. За всю жизнь он только трижды порол меня ремнем, и один из них был тогда. Он приказал мне никогда больше не говорить об этом.

Шеф полиции Крил был отцом Джейми. В горле у Фионы пересохло, а рука, державшая трубку, была потной.

– Но его показания не использовались в суде.

– Да, и я не знаю почему. Папа ничего мне не рассказывал, а меня самого никто не спрашивал. Это были плохие времена. Папа какое-то время вел себя очень странно. Я знаю, что он не ошибся, – он никогда не допустил бы такой ошибки. Он вообще ничего не забывал – помнил все цены на мороженое, все дни рождения детей, даже каждую мамину запись к парикмахеру. Он знал, что мы видели Тима в четыре часа, так же, как и я. И когда в суде никто не сказал, что Тим в тот день заходил к нам, я решил, что папа признался Крилу в своей ошибке.

– Ладно, – сказала Фиона, – ладно. Как вы думаете, стоит ли мне спрашивать об этом вашего отца?

– Он не станет с вами разговаривать, – сказал Майк. – И захочет меня прибить.

Такой ответ ее не устраивал.

– Вы ведь, наверное, откажетесь дать мне его номер телефона?

– Откажусь, мисс Дрейк. Но вы и без меня сможете его найти. А я хотел бы дать вам совет.

– Какой?

– Насчет этого дела, – сказал Майк. – Раз уж вы снова вспомнили о нем через 20 лет, напишите, что и люди в Бэрронсе не забыли. Это гораздо важнее, чем описывать прошлые события. Тима осудили, потому что он и правда убил ту девушку, я в этом уверен. В тот день я продал мороженое парню, который прикончил свою подругу и выбросил ее из машины, как мешок мусора. Я до сих пор вижу перед собой его лицо и думаю, что я мог бы сделать. Эта история затронула каждого из нас, даже глупого 18-летнего панка из киоска с мороженым, с которым никто не захотел разговаривать. Моей сестре было 13 лет, и у нее начались кошмары после того, как она прочитала эту новость. Мать не выпускала ее из дома одну. Вы наверняка помните, какой была жизнь в 1994 году. Тогда еще не было интернета, и мы не сталкивались с таким каждый день. Мои дети растут более закаленными, что ли, их не так легко напугать. Но тогда все мы были в ужасе.

«Я тоже», – подумала Фиона.

– Большое спасибо, мистер Раш.

Она повесила трубку, скользкую от ее вспотевшей ладони, и уставилась в стену невидящим взглядом.

Ее сердце гулко билось, челюсть болела. Фионе вспо мнились слова Сары Лондон, которые она произ несла прямо перед приходом Кэти.

«Мы все были жутко напуганы».

Соня.

Деб.

Пора было возвращаться в Айдлуайлд.