Смерть В. Маяковского: версии, исследования, догадки

Автограф смерти. Так называлась глава о смерти Владимира Маяковского из книги о смертях видных политический и литературных деятелей ХХ века известного судмедэксперта А. Маслова.

И это, быть может, лучший комментарий к тому следственному делу о самоубийстве В. Маяковского, которое не так давно стало известно и доступно читателям и исследователям.

Работы А. Маслова не только прекрасно суммируют на строгом языке науки имеющиеся в нашем распоряжении документы и вещественные доказательства, но и содержат внимательный анализ разного рода версий, домыслов, оценку точности мемуаров и т. п.

Это избавляет нас от необходимости подробного цитирования их, довольно многочисленных и не таких уж маленьких по объему.

Но суть сводится, как мы видели до сих пор, к очень небольшому количеству версий.

1. Самая простая – самоубийство Маяковского, совершенное в полном соответствии с его характерологией и особенностями конкретной личной ситуации.

2. Убийство неизвестным.

3. Прямая вина Л. и О. Бриков в смерти поэта.

4. Обвинения деятелям НКВД типа Г. Ягоды или Я. Агранова, с которым дружили и общались Маяковский и Брики, в смерти поэта. (Сюда иногда добавляются намеки на сотрудничество В.В. Маяковского с органами в разных качествах).

Последний пункт, представляющийся наиболее таинственным и привлекательным, мы рассмотрим в следующей главке, где попробуем оценить реальную вовлеченность Маяковского в деятельность советских заграничных учреждений на примере поездок в Нью-Йорк и Варшаву.

Итак, А.В. Маслов пишет: «В одиннадцатом часу утра 14 апреля 1930 года в Москве, в Лубянском проезде прозвучал выстрел в комнате Владимира Маяковского.

Ленинградская «Красная газета» сообщила: «Сегодня в 10 часов 17 минут в своей рабочей комнате выстрелом из нагана в область сердца покончил с собой Владимир Маяковский. Прибывшая «Скорая помощь» нашла его уже мертвым. В последние дни В.В. Маяковский ничем не обнаруживал душевного разлада и ничто не предвещало катастрофы.

Сегодня утром он куда-то вышел и спустя короткое время возвратился в такси в сопровождении артистки МХАТа X. Скоро из комнаты Маяковского раздался выстрел, вслед за которым выбежала артистка X. Немедленно была вызвана карета «Скорой помощи», но еще до ее прибытия Маяковский скончался. Вбежавшие в комнату нашли Маяковского лежащим с простреленной грудью».

Нам теперь хорошо известно имя артистки МХАТа «Х». Это была В.В. Полонская.

Газеты продолжают: «По факту смерти В.Маяковского было заведено уголовное дело. «Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, – писала газета «Правда», – предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт еще не оправился» (с. 178).

А.В. Маслов, в отличие от тогдашних читателей газет, разумеется, знал имя В.В. Полонской, и был в курсе ее показаний: «Известно, что последним человеком, который видел поэта живым, была 22-летняя актриса Московского художественного театра Вероника Полонская, торопившаяся в то утро на репетицию, которую проводил В.И. Немирович-Данченко (это проверено по репетиционным журналам театра), не выносивший опозданий. В. Полонская вспоминала: «Я вышла. Прошла несколько шагов до парадной двери. Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору, не могла заставить себя войти. Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти» (с. 178).

Днем 14 апреля тело Маяковского было перевезено в квартиру в Гендриковом переулке, где он постоянно жил».

Работа А.В. Маслова была обращена к самой широкой аудитории, поэтому мы в своем изложении исключили из его текста разного рода описания подробностей, известных нам из соответсвующих частей этой книги.

«В большой комнате квартиры в Гендриковом переулке в 20 часов научные сотрудники Института мозга извлекли мозг поэта. Присутствовавший при этом художник Н.Ф. Денисовский был буквально потрясен: «…пилою такой специальной начали пилить, такой докторской пилой… Чашка, черепная крышка отошла, и в ней был мозг… Ну вот, положили, значит, мозг и сказали, что очень большой мозг, понимаете ли» (с. 179).

Мозг Маяковского весил 1700 г. «По внешнему осмотру, – сообщили из Института мозга, – мозг не представляет сколько-нибудь существенных отклонений от нормы. Институт приступил к предварительной обработке мозга, чтобы приготовить его к микроскопическому исследованию».

Вот, практически, все факты, которые имеют прямое отношение к смерти Владимира Владимировича Маяковского» (с. 179).

Самое главное в разговоре о таких событиях, как самоубийство великого человека, оставаться в рамках профессионального подхода, который в медицине не различает тип расследования или экспертизы в зависимости от знаменитости, таланта или политических убеждений покойного. Поэтому к словам известного эксперта необходимо прислушиваться именно тогда, когда он разбирает версии непрофессионалов: «Гибель поэта, завершившая яркую жизнь, требовала адекватной разгадки. Скрывать полную информацию от народа всегда было уделом властей. Но если расследованием не занимаются специалисты, то, как водится, их место занимают энтузиасты.

«Журналисту-исследователю В.И. Скорятину удалось собрать и проанализировать богатый фактический материал. Многие факты из жизни поэта и близких к нему людей до этого исследования, опубликованного в журнале «Журналист», оставались неизвестными. Автор был настолько скрупулезным и ответственным, что приводит даже сводку погоды на 14 апреля 1930 года. Ему удалось установить, что в 1930 году в коммунальной квартире в Лубянском проезде, в которой находился рабочий кабинет поэта, была, рядом с кухней, еще одна небольшая комната, впоследствии заложенная стеной. На последующих поэтажных планах эта комната уже не значилась. Подобные детали оттенили неожиданную смелость вывода – собственную версию гибели поэта. «Теперь представим, – размышляет журналист. – Полонская быстро спускается по лестнице. Дверь в комнату поэта раскрывается. На пороге – некто. Увидев в его руках оружие, Маяковский возмущенно кричит… Выстрел. Поэт падает. Убийца подходит к столу. Оставляет на нем письмо. Кладет на пол оружие. И прячется затем в ванной или туалете. И после того, как на шум прибежали соседи, черным ходом попадает на лестницу. С Мясницкой, свернув за угол, выходит на Лубянский проезд… уже спешат Кольцов, Третьяков. И он случайно сталкивается с ними у подворотни. Втроем они пересекают двор и, прыгая через ступеньки, поднимаются в коммуналку. Входят в комнату, где лежит Маяковский…» (с. 180)

И то, что может ненадолго привлечь внимание читателя популярного журнала или запасть в память тому, кто бегло просмотрел книги, например, В. Скорятина, менее всего кажется убедительным профессионалу: «Что ж, смелая версия, которая, безусловно, требует весомых доказательств. Не скрою, эта версия меня, как профессионала – судебного медика, заинтриговала. Тем более, что интерес к творчеству В.В. Маяковского был привит со школьной скамьи преподавателем литературы Д.Я. Райхиным, великолепным знатоком поэзии Маяковского, не пропустившим ни одного выступления поэта в Политехническом музее. Давид Яковлевич рассказывал нашему классу, что приходил к Маяковскому с просьбой выступить перед молодежной аудиторией. Маяковский был простужен, с покрасневшим носом, но, тем не менее, дал согласие. Через два дня его не стало… Но на постоянный вопрос, почему «великий поэт», как нас учили, покончил с собой, умный и проницательный учитель уходил от ответа.

Интерес к версии В.И. Скорятина усилился после того, как мне довелось познакомиться с «Протоколом беседы» М.М. Зощенко с сотрудником Ленинградского управления НКГБ, состоявшейся 20 июля 1944 года» (с. 180–181).

Ответ М.М. Зощенко мы привели в «Предложении читателям» в самом начале этой книги. Стоит отметить, что рассказ Зощеннко датирован 1944 годом. А нам в главке о «Предложении исследователям» Лили Брик пришлось увидеть приписанный Н.Н. Асееву рассказ о некоем офицере, который рассуждал о насильственной смерти Маяковского в 1942 году. Даже сама идея автора записи об отправке этих «материалов» в следственные органы совпадает с местом, где М.М. Зощенко пришлось отвечать на вопросы о смерти поэта.

А вот мнение А.В. Маслова: «Меня заставил задуматься вопрос чекиста о смерти Маяковского. Может быть, действительно «официальная» версия, скажем так, неверна? Вернемся к версии В.И. Скорятина.

Итак, на сцене, как и положено в детективном жанре, появился «некто». Но мы пишем не детектив. В подтверждение версии убийства поэта журналист приводит фотоснимок, на котором тело Маяковского лежит на полу, «рот открыт в крике». Литератор Е. Лавинская вспоминала: «Это была фотография Маяковского, распростертого, как распятого, на полу, с раскинутыми руками и ногами и широко открытым в отчаянном крике ртом». В.Скорятин вопрошает: «Самоубийца кричит перед выстрелом?!» Кстати, и это может быть. В следственной практике известны многочисленные случаи, когда самоубийцы с криком выбрасываются из окон, кричат после выстрела в голову, сердце. Но следует знать и то, что после смерти тело человека расслабляется, мышцы становятся мягкими, приходят как бы в состояние покоя. Недаром на Руси мертвых издавна называют «покойниками», это понятие не имеет аналогов ни в одном западноевропейском языке. У покойника приоткрывается рот, отвисает нижняя челюсть, что, собственно, и отражено на фотографии.

Теперь обратим внимание на то, что Полонская «прошла несколько шагов до парадной двери». Ясно, что парадной дверью Вероника Витольдовна называет не дверь подъезда на первом этаже, а входную дверь квартиры, от которой до комнаты Маяковского действительно несколько шагов. Если бы она спустилась с четвертого этажа, на котором жил поэт, на первый, то «некто» действительно успел бы пробежать путь от комнаты, которая впоследствии не значилась на планах квартиры и в которой он «прятался», открыть дверь комнаты Маяковского, прицельно выстрелить, положить на пол оружие, на стол – письмо и проделать обратный путь до своего убежища. Однако молодая актриса пишет: «Очевидно, я вошла через мгновение. В комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на полу, раскинув руки. На груди было крохотное кровавое пятнышко… Глаза у него были открыты. Он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову. Лицо и шея – красные, краснее, чем обычно. Потом голова упала, и он постепенно стал бледнеть».

Если Вероника Витольдовна действительно «вошла через мгновенье», когда же успел совершить свое злодеяние «некто», да еще спрятаться, да так, что его никто не видел? Но допустим, что Полонская все-таки спустилась на первый этаж к парадной двери подъезда. Могла ли женщина, которая так спешила и думала лишь о том, чтобы не опоздать на столь важную для нее репетицию, услышать слабый звук выстрела, прозвучавший в комнате на четвертом этаже за двумя закрытыми дверями, понять, что этот хлопок раздался именно в комнате Маяковского, буквально взлететь обратно на четвертый этаж, открыть обе двери, войти в комнату, пока еще «кровь не отлила от лица» и не исчезло маленькое облачко от бездымного пороха после одиночного выстрела? Обо всем этом, о стандартной навеске пороха, о скорости его сгорания, об облачке от бездымного пороха мы долго говорили с В. И. Скорятиным, прогуливаясь по Арбату. К чести Валентина Ивановича, следует сказать, что на следующий день журналист пришел на кафедру, долго рассматривал препараты со следами огнестрельных ранений, причиненных с различных дистанций, интересовался принципами судебно-медицинской диагностики огнестрельных повреждений, советовался о возможных вариантах выстрела. Но если судебно-медицинский эксперт обязан просчитать ряд вариантов, ведь каждое вскрытие – это отдельное самостоятельное научное исследование, то журналист вправе отстаивать лишь одну, выбранную им версию, к сожалению, подгоняя под нее удобные факты. Безусловно, прав Ю.А. Карабчиевский, который утверждает: «Полонская едва притворила дверь, как раздался выстрел. Вернувшись, она застала его еще живым»(с. 182–185).

А здесь уже придется сделать заметки нам. Мнение Ю.А. Карабчиевского, автора скандальной книги «Воскресение Маяковского», несуразности и подтасовки которой пришлось рецензировать уже нам («…но слово мчится, подтянув подпруги…» (Полемические заметки о Владимире Маяковском и его исследователях). Известия РАН. Серия литературы и языка. 1992. Т. 51. № 3, 4), значит в этой ситуации ровно столько же, сколько и мнение В. Скорятина, как мнение непрофессионала.

А вот А.В. Маслов оказывается куда более въедливым: «Но, оказывается, Полонская была в квартире не одна! Трое «юных соседей» Маяковского в это время, как пишет В. Скорятин, находились в «маленькой комнатушке при кухне». Естественно, услышав выстрел и выскочив в коридор, они должны были непременно столкнуться с человеком, выходившим из комнаты поэта. Однако ни актриса, ни «юные соседи» никого не видели. Во всяком случае, тогда… Но через много лет один из этих безымянных «юных соседей» вспомнил, что видел убийцу. Но В. Скорятин не конкретизирует свидетеля, не называет его фамилии, не приводит его показаний, а лишь ссылается на них» (с. 185).

Как известно, этот прием часто встречается в т. н. «журналистских расследованиях», когда свое предположение нельзя подтвердить отсутствующими доказательствами, а «надавить» на доверчивого читателя очень хочется.

Однако работа А. Колоскова (это автор и соавтор знаменитых антибриковских статей, которого мы столько раз упоминали на этих страницах – Л.К.) зачеркивает тщательно выстроенную версию В. Скорятина: «Маяковский действительно был убит, но убийца… актриса Полонская». Автор спрашивает: «Достаточно ли свидетельства одной Полонской и можно ли верить ей?» И дает ответ: «Мне довелось беседовать с некоторыми из прежних жильцов квартиры Маяковского в Лубянском проезде. Один из них сообщил, что, когда раздался выстрел, он стрелой вылетел из комнаты и увидел Полонскую, выходящую из комнаты Маяковского. Свидетель дважды с уверенностью повторил, что «Полонская, когда раздался выстрел, была в комнате Маяковского». Если это так, информация А. Колоскова должна была произвести эффект разорвавшейся бомбы, вызвать огромный читательский интерес, спецпроверки и пр. Но, к счастью, прошли времена, когда «писатель пописывает, читатель почитывает», народ не с таким доверием стал относиться к печатному слову. А. Колосков, бросая столь сенсационное обвинение в убийстве Маяковского, называя конкретного убийцу, не называет в то же время ни одной фамилии «прежних жильцов квартиры», в том числе и фамилию «главного свидетеля». Но, оказывается, сенсации не было. К сожалению, подобные слухи, сплетни, разговоры ходили и раньше. А. Колосков просто реанимировал их.

Н.Ф. Денисовский вспоминает: «Что Полонская могла стрелять, – был такой разговор». Да, такие слухи действительно были. Тот же Денисовский, одним из первых прибывший в Лубянский проезд, рассказывал: «Полонской не было уже. Она ушла совсем. Ее не было на лестнице даже. При мне хозяйка сказала, что она только что вышла. Она рассказывала, что когда она вошла… Что-то у них вышел раздор с Маяковским, кажется, Маяковский настаивал на том, чтобы она развелась с Яншиным, женилась на нем, как будто так рассказывали… Она вышла от него, выбежала, и тогда она услышала выстрел». Следовательно, Полонской в момент выстрела в комнате не было и стрелять она не могла. А. Колосков опубликовал свое «открытие», когда Вероника Витольдовна Полонская была жива и, находясь в Доме ветеранов сцены, могла прочитать эту статью. Кстати, было бы справедливо, если бы Вероника Витольдовна подала в суд на автора «сенсации». Хочется верить, что женщина, которую любил Владимир Маяковский, не читала это «произведение».

Полонская утверждала, что Маяковский лежал на спине. Но ряд исследователей считают, что тело поэта лежало лицом вниз. Если это так, то Полонская дает, мягко говоря, неправдивые показания, нуждающиеся в проверке» (с. 185–187).

Как нетрудно видеть из работы А.В. Маслова, в годы т. н. Перестройки версии нарастали, как снежный ком. Приходилось ссылаться даже на телевизионные передачи. Однако тогда, в 1990-е телепередачи часто оказывались местом первой «публикации» самых настоящих сенсационных документов. И это придавало авторитет тому «белому шуму», с которым пытался разобраться профессионал: «Художник А. Давыдов в ленинградской программе «Пятое колесо», демонстрируя посмертную маску, снятую 14 апреля 1930 года скульптором К. Луцким, высказал предположение, что у В.В. Маяковского сломан нос. Художник считает, что Маяковский упал лицом вниз, а не на спину, как утверждала В. Полонская. Далее. Б. Лихарев, стоявший в почетном карауле у гроба Маяковского, отметил: «Лицо Маяковского с разбитой левой скулой и посеревшими губами… лежит вровень с моими плечами». Сломанный нос, разбитая скула… В. Скорятин уверен: «Следы от падения лицом вниз все-таки остались».

Как же лежал Маяковский в тот момент, когда в комнату вбежала перепуганная Полонская? Насколько правдив ее рассказ? Ведь в криминалистике нет «мелочей».

Ответ, как и всегда, куда прозаичней выдумок: «На всех фотографиях, сделанных на месте происшествия, поэт лежит лицом вверх, на рубашке слева – темное пятно. Так обычно выглядит на черно-белых фотографиях кровь. Обратимся к воспоминаниям Н. Денисовского: «Мы туда вошли… Только что оттуда ушла Полонская. Маяковского я застал. Он лежал ногами к выходу, одна нога на тахте еще была. Другая – на полу. Он лежал на полу, схватившись левой рукой за грудь. Валялся браунинг… Я только успел как-то так приложить руку, и он был еще теплый… он был в рубашке. Рубашка была пробита, маленькая дырочка и чуть-чуть крови. Капелька». Если бы Маяковский после выстрела упал лицом вниз, пятно крови, натекшей на рубашку, выглядело бы иначе. Следовательно, поэт упал на спину. Но как могли появиться возможные повреждения на лице Маяковского?

Художник Н. Денисовский, которому много пришлось пережить в тот страшный день, рассказал: «Вдруг приехал такой скульптор Луцкий… И он начал снимать с него маску. И снял очень плохо. Он ободрал ему лицо. Я был возмущен и позвонил по телефону Меркулову Сергею Дмитриевичу, который должен был уже снять хорошо, потому что он был специалист по снятию масок». Таким образом, возможные поверхностные повреждения на лице Маяковского образовались в результате небрежного снятия гипсовой маски, а не от падения лицом вниз на пол. Значит, права Вероника Полонская, утверждая: «Он смотрел прямо на меня». Криминалисты хорошо знают, что когда исследуется происшествие более чем 60-летней давности, важна каждая деталь, сопоставление известных фактов и правильная, а не произвольная их трактовка. Это в дальнейшем подтвердили и медико-криминалистические исследования» (с. 187–188).

Однако любители порассуждать о состоянии окоченевшего трупа, о процессе окоченения, о следах насилия на трупе, основанных на старых и не всегда хорошо сохранившихся фотографиях, тогда были на коне.

Просто вакханалия этого же сорта творилась в связи с фотографиями тела С. Есенина. Сейчас речь не об этом, а о том, что А.В. Маслов и в случае поэта «березового ситца» доказал правоту следствия, а не позднейших мифов.

Характерно, что профессиональный эксперт старался, пусть и не без иронии, отметить и заслуги своих «клиентов»: «Журналист В. Скорятин, очевидно, и не предполагал, какую ценную услугу оказал он специалистам, упомянув о рубашке, которая была на Маяковском в момент выстрела: «Я осмотрел ее. И даже с помощью лупы не обнаружил никаких следов порохового ожога. Нет на ней ничего, кроме бурого пятна крови». Следовательно, рубашка сохранилась! Но это же ценнейшее вещественное доказательство!» (с. 189)

История вещдока такова: «После смерти поэта эта реликвия хранилась у Л.Ю. Брик. В середине 50-х годов Лилия Юрьевна передала рубашку на хранение в музей, о чем имеется соответствующая запись в «Книге поступлений» музея» (с. 189).

А вот и его описание: «На левой стороне переда рубашки имелось сквозное повреждение, вокруг которого на небольшом участке – засохшая кровь. Кровь Маяковского. Помните, у В. Полонской: «На груди было крошечное кровавое пятнышко…»… я попросил разрешения ознакомиться с Актом экспертизы рубашки… Оказывается, ни в 30-м году, ни в последующие годы экспертиза не проводилась. Обсуждали фотографии, показывали их по телевидению, спорили о количестве повреждений на рубашке… Я написал соответствующую расписку, и мне вручили коробку…

В этот же вечер позвонил крупнейшему специалисту по судебно-баллистической экспертизе Э.Г. Сафронскому и, не посвящая его в суть дела, попросил, если возможно, подъехать ко мне на работу. Рано утром Эмиль Григорьевич, держа в руках рубашку и вглядываясь в повреждение, произносит: «Входное пулевое огнестрельное повреждение, скорее всего, выстрел в упор. Но ты же знаешь, для более точного определения дистанции выстрела с рубашкой следует поработать. Кстати, когда был произведен выстрел?» – эксперт продолжал разглядывать повреждение. «Более шестидесяти лет назад». Сафронский долго молчал. «Но подобные экспертизы у нас в стране, насколько я знаю, не проводились», – наконец, произнес он. – Кстати, кому она принадлежала?» В конце концов мы договорились, что приступим к исследованию, причем эксперты Федерального центра судебных экспертиз не будут знать о принадлежности исследуемого объекта… О принадлежности рубашки эксперты узнали, лишь оформляя свое «Мнение».

К исследованию сразу же приступили научные сотрудники Федерального центра судебных экспертиз Минюста РФ Эмиль Григорьевич Сафронский, Ирина Петровна Кудешева – специалист в области следов выстрела и автор этих строк – судебно-медицинский эксперт.

Из «Исследования»: «…исследованию подлежит рубашка бежево-розового цвета, изготовленная из хлопчатобумажной ткани. Спереди на планке рубашки имеются 4 перламутровые пуговицы… Рубашка (спинка) от ворота до низа разрезана ножницами, о чем свидетельствуют уступообразный характер краев разреза и ровные концы нитей, образующие края разреза». Да, не подвела память художника Н. Денисовского: «Мы его положили на тахту. Уже рубашку снять с него было нельзя. Он уже застыл. Нам пришлось разрезать ее». Но этого мало для утверждения, что именно эта рубашка, купленная поэтом в Париже, находилась на Маяковском в момент выстрела. На фотографиях тела Маяковского, сделанных на месте происшествия, хорошо различимы рисунок ткани, фактура рубашки, форма и локализация пятна крови, самого огнестрельного повреждения. Эти фотографии были увеличены. Эксперты сфотографировали представленную рубашку в том же ракурсе и с тем же увеличением и провели фотосовмещение. Все детали совпадали.

Из «Исследования»: «На левой стороне переда рубашки имеется одно сквозное повреждение округлой формы размерами 6x8 мм». Таким образом, сразу же лопнула версия о следах двух выстрелов на рубашке. Результаты микроскопического исследования, форма и размеры повреждения, состояние краев этого повреждения, наличие дефекта (отсутствие) ткани позволили сделать вывод об огнестрельном характере отверстия, возникшего от выстрела единичным снарядом.

Известно, что для того, чтобы определить, стрелял ли в себя сам человек или стреляли в него, необходимо установить дистанцию выстрела. В судебной медицине и криминалистике принято различать три основные дистанции: выстрел в упор, выстрел с близкого расстояния и выстрел с дальнего расстояния (дистанции). Если будет установлено, что 14 апреля 1930 года в комнате В.В. Маяковского прозвучал выстрел с дальней дистанции, значит, кто-то стрелял в поэта.

Выстрел с каждой из перечисленных дистанций характеризуется особыми признаками, которые имеются прежде всего в окружности входного отверстия. Если найти и внимательно изучить эти признаки, можно определить дистанцию, с которой был произведен выстрел. Специалистам предстояла напряженная и кропотливая работа – определить на рубашке в окружности повреждения возможные следы выстрела, прозвучавшего более 60 лет назад!

Такие следы были найдены: линейные повреждения крестообразной формы свидетельствовали о том, что выстрел был сделан в упор, так как именно крестообразные разрывы возникают от действия отражаемых от преграды, в данном случае тела человека, газов в момент разрушения ткани снарядом. Ни полностью сгоревших следов пороха, копоти и следов опаления как в самом повреждении, так и на участке ткани, прилегающем к нему, обнаружено не было. Это также характерно для выстрела в упор. Но криминалисты и судебные медики хорошо знают, что, когда расследуется происшествие, тем более 60-летней давности, важна каждая деталь, многократное сопоставление фактов и научно обоснованная, а не произвольная их трактовка. Проведение исследования затруднялось и тем, что рубашка была пропитана специальным консервирующим составом, что, однако, не помешало получению положительных результатов.

Исследование продолжалось. Необходимо было выявить ряд устойчивых признаков, которые характеризуют огнестрельное повреждение. Для этого был использован диффузно-контактный метод, не разрушающий, что немаловажно, объект исследования – рубашку поэта. Как правило, для того, чтобы следствию и суду результаты экспертиз были наглядными и, главное, доказательными, при проведении подобных исследований представляем оттиски-контактограммы, на которых проявляется распределение продуктов выстрела, в частности металла, вокруг повреждения. При выстреле из канала ствола вылетает раскаленное облако, струя, которая сопровождает пулю, окутывает ее. На некотором расстоянии они летят вместе. Потом пуля опережает это облако и улетает дальше, а струя тормозится. Если выстрел произведен с дальней дистанции, то облачко не долетает до объекта, если было небольшое расстояние между преградой – в данном случае рубашкой – и оружием, то газо-пороховое облако оседает на этой рубашке. Эксперты обычно исследуют комплекс металлов, входящих в состав оболочки пули предполагаемого патрона» (с. 189–193).

И здесь наступает самое интересное. Главное в доказательстве подлинности или не подлинности текста или вещи, которая или который исследуется через десятилетия и более после события или написания, состоит в том, чтобы в картину не было привнесено ничего такого, что заведомо не могло быть известно в давние времена.

Так, разоблачая когда-то очередную поддельную 10-ю главу «Евгения Онегина», Ю.М. Лотман заметил, что, будь Пушкин ее автором, он должен был бы знать концепции советского декабристоведения 1930–1950-х гг.

В нашем же случае доказательством подлинности рубашки Маяковского и характера выстрела поэта в себя послужила новейшая экспертная процедура, которую ни при каких условиях не мог знать «некто», кто бы с ее учетом подделывал бы обстоятельства самоубийства Маяковского. Так миф столкнулся с реальностью: «Полученные оттиски показали, что свинца (он проявляется в виде темно-коричневых следов) в области повреждения было незначительное количество. Меди также практически не увидели. Несколько лет назад в подобном случае мы стояли бы практически перед неразрешимой задачей. Но благодаря диффузно-контактному методу определения сурьмы (один из компонентов капсульного состава) в продуктах выстрела удалось установить, что вокруг повреждения располагается очень обширная зона сурьмы диаметром 8 – 10 мм, имеющая характерную для выстрела в боковой упор топографию. Причем отложение сурьмы носило секторальный характер. Это признак того, что дульный срез был прижат к рубашке под углом. Интенсивная металлизация в левой части – признак, что выстрел был произведен справа налево, почти в горизонтальной плоскости, с небольшим наклоном книзу.

Из «Заключения»:

1. Повреждение на рубашке В.В. Маяковского является входным огнестрельным, образованным при выстреле с дистанции «боковой упор» в направлении спереди назад и несколько справа налево почти в горизонтальной плоскости.

2. Судя по особенностям повреждения, было применено короткоствольное оружие (например, пистолет) и был использован маломощный патрон».

Продолжим цитирование весьма обоснованного «Заключения специалистов»:

3. «Небольшие размеры пропитанного кровью участка, расположенного вокруг входного огнестрельного повреждения, свидетельствуют об образовании его вследствие одномоментного выброса крови из раны, а отсутствие вертикальных потеков крови указывает на то, что сразу после получения ранения В.В. Маяковский находился в горизонтальном положении, лежа на спине».

Вот и закончен спор о положении тела Маяковского после выстрела. В.В. Полонская говорила правду.

4. «Форма и малые размеры помарок крови, расположенных ниже повреждения, и особенность их расположения по дуге свидетельствуют о том, что они возникли в результате падения мелких капель крови с небольшой высоты на рубашку в процессе перемещения вниз правой руки, обрызганной кровью, или же с оружия, находившегося в той же руке».

Обнаружение следов выстрела в боковой упор (дульный срез прижат к поверхности не всей окружностью, а лишь частью ее), отсутствие следов борьбы и самообороны характерны для выстрела, произведенного собственной рукой. Можно ли было так тщательно сымитировать самоубийство? В экспертной практике встречаются такие случаи. Да, можно инсценировать один, два, ну, пять признаков. Но весь комплекс признаков фальсифицировать невозможно. Здесь слишком много совпадающих устойчивых признаков: распределение крови, сурьма. На первый взгляд кажется, что капли крови на рубашке могли возникнуть как следы кровотечения из раны. Но они не связаны с основным участком пропитывания – пятном на рубашке поэта, имеют округлую форму, они также не имеют вокруг себя брызг. Следовательно, капли крови падали с небольшой высоты с какого- то окровавленного предмета – руки, оружия. Эксперты тщательно изучили расположение капель крови – по дуге, то есть после выстрела рука, державшая оружие, опускалась книзу, а не отдергивалась от тела, как бывает при выстреле из оружия, произведенного посторонней рукой. Но «некто», расшифруем его – чекист Агранов – действительно умел работать и свое дело знал хорошо. Допустим, капли крови были нанесены после выстрела, ну, например, из пипетки, хотя у убийцы не было для этого времени. Но мы должны все-таки сделать и такой допуск. В этом случае необходимо было достичь полного совпадения локализации капель крови и расположения следов сурьмы» (с. 193–196).

И вот самое главное место: «Но реакция на сурьму была открыта лишь в 1987 году, а в тридцатые годы криминалистам она была неизвестна. Именно сопоставление расположения сурьмы и капель крови и стало вершиной этого исследования, позволило ответить на самые сложные вопросы. Таким образом, ни давность выстрела, ни обработка рубашки специальным составом не должны служить препятствием при проведении комплексных медико-баллистических экспертиз. Следовательно, проведенное исследование имеет не только исторический, но и научный интерес.

Результаты исследования были доложены на расширенном заседании Совета музея <Маяковского>с участием литераторов, сотрудников Института мировой литературы, журналистов. Сообщения с демонстрацией фототаблиц, схем, контактограмм были встречены буквально градом вопросов и аплодисментами» (с. 196).

Кажется, все, можно ставить точку. Но… Но преподаватель русской литературы И. Бошко сомневается («Независимая газета», 1992, № 71): «Мне не давал покоя вопрос о том, куда, стреляя в то роковое утро, метил Маяковский конкретно: в висок, в рот, в сердце? Ибо по какой-то странности никто из близких родственников и друзей поэта не проронил об этом ни единого слова. И я стала расспрашивать людей, которые знали Маяковского.

Первым был поэт Сергей Кирсанов. Он, не задумываясь, ответил: «Куда стрелял? В висок, конечно!» И далее: «Я сидела за столом рядом с Вероникой Полонской. Мы разговаривали и в конце концов затронули тему смерти Маяковского. Полонская вполне охотно изложила мне официальную версию: она вернулась в комнату Маяковского, как только услышала выстрел. А куда именно попала пуля, сказать не могла». Я не думаю, чтобы для Вероники Витольдовны был приятен этот разговор, тем более что до нее, безусловно, доходили слухи о ее причастности к гибели Маяковского. Да и при чем здесь «изложение официальной версии», если Полонская была единственным в мире человеком, последним видевшим поэта живым, и он, умирая, смотрел на нее» (с. 197).

Интересно, что не так давно в книге магнитофонных записей «Беседы с Виктором Шкловским. Воспоминания о Маяковском» М.,2017, мы получили рассказ Виктора Шкловского, который показывает то, как наслаивается миф на реальность и наоборот.

Здесь Шкловский дважды уверенно говорит:

Ш<кловский> Он, значит… он никогда не склонялся в сторону Троцкого, как и Брик не склонялся. У них там постоянно чекисты торчали, и после ухода… Там Агранов постоянно бывал.

Д<увакин> Что это за фигура? Какую роль он в смерти играл?

Ш: Когда Володя умер и пришел туда, на похороны, мне Агранов говорит: «И быть в любви жестоким очень легко – надо только не любить» (это цитата из «Zoo») и показал мне пулю, вынутую из Маяковского. Маяковский стрелялся стоя. Пуля вошла в сердце, но оказалась в голове… Ну вот» (с. 64).

И второй раз, почти через год:

Ш: И, значит, подходит этот… как его… Агранов и показывает мне пулю. «Это, – говорит, – вынутая из мозга Маяковского».

Д: Как из мозга?!

Ш: Из мозга Маяковского…

Д: … Очень привлекло мое внимание сообщение о вашем споре с Аграновым. Что-то тут… что-то тут очень неясное.

Ш: Не знаю» (с. 133–135).

Таким образом, в рассказе Шкловского соединились две версии сразу. Понятно, что на сохранившемся мозге Маяковского никаких повреждений нет. Но для мифа это не важно.

Эксперт продолжает: «…О судебно-медицинском исследовании тела поэта ходило много пересудов. В.И. Скорятин утверждал, что вскрытие тела Маяковского намеренно оттягивалось и было произведено лишь по настоятельной просьбе литератора Сутырина непосредственно накануне кремации. Это не совсем так. В первый же день в прозектуре клиники медицинского факультета Московского государственного университета вскрытие тела поэта произвел известный профессор-патологоанатом Талалаев. По воспоминаниям В. Сутырина, в ночь на 17 апреля состоялось перевскрытие тела в связи с тем, что поползли слухи о якобы имевшемся у Маяковского венерическом заболевании. Очевидно, об этом, повторном, вскрытии говорится, как о вскрытии «накануне кремации». «Результаты вскрытия показали, – свидетельствует Сутырин, – что злонамеренные сплетни не имели под собой никаких оснований. Все это было записано в Акте, а на следующий день сообщили об этом родным…» Первичное вскрытие, проведенное профессором Талалаевым, также не нашло никаких следов венерических заболеваний.

«Он был без пиджака. Пиджак висел на стуле, и лежало письмо, его последнее письмо, которое он написал», – вспоминал Н.Ф. Денисовский. Из этой комнаты-«лодочки», как любил называть ее поэт, дотянулись до наших дней слухи, что это письмо написано не Маяковским. Даже такие эмоционально чуткие люди, как Эйзенштейн, сомневались в подлиннике предсмертного письма поэта. Более того, называлось имя «автора» письма. Сколько дискуссий прозвучало, сколько копий скрестилось вокруг предсмертного письма, выполненного карандашом, почти без знаков препинания: «Всем. В том, что умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил»… Это главная предсмертная просьба поэта, которую и в голову никому не пришло принять во внимание. «Мама, сестры и товарищи, простите это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля – люби меня.

Моя семья это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская…»

Это письмо, после исследования рубашки, было передано для проведения экспертизы специалистам в лабораторию судебно-почерковедческих экспертиз Федерального центра судебных экспертиз. В их заключении сказано: «Представленное письмо от имени Маяковского выполнено самим Маяковским в необычных условиях, наиболее вероятной причиной которых является психофизиологическое состояние, вызванное волнением». Но написано письмо не в день самоубийства, а раньше: «Непосредственно перед самоубийством признаки необычности были бы выражены более ярко». Письмо, по мнению экспертов, действительно было написано 12 апреля, как и датировал его поэт. В этот вечер была вечеринка у друзей Маяковского. Поэт пил вино, был «не в духе», и никто не знал, что в его кармане лежит письмо, в котором он называет себя покойником и говорит о себе уже в прошедшем времени: «покойник этого ужасно не любил»…

Можно переживать непоправимость его ошибок. Можно не понимать их. Можно подозревать поэта в обмане самого себя. Можно даже отречься от мучительного, перевернутого, слишком сложного для однозначных оценок творческого наследия. Вспоминаются слова чеховского Гаевского: «Всей правды мы не узнаем никогда». Но слова, разбросанные по бумаге в самый честный скорбный час, – они продиктованы страданием.

Может быть, следует исходить из принципа, известного как «бритва Оккама» – не следует умножать сущности без крайней необходимости: если действие можно объяснить как прямое, преследующее те цели, которые открыто провозглашены, то этому объяснению надо верить, и не стоит искать тайный, противоположный смысл. Как правило, сильные, страстные, творчески одаренные люди открыто, не таясь, показывают свои подлинные намерения.

Любовная лодка \ разбилась о быт.\ Я с жизнью в расчете\ И не к чему перечень\ Взаимных\ бед\ И обид. Счастливо оставаться.

С «любовной лодкой» разбились надежды, преданность дому, иллюзии человеческого рода. Историки должны по минутам просчитать день 12 апреля, когда была написана записка, ставшая предсмертной.

Тайна кроется не в 14-м дне апреля, а в 12-м.

Исследователи творчества В.В. Маяковского, журналисты пытались отыскать уголовное дело по «факту смерти Маяковского». Однако его нигде не было… Для того, чтобы поставить точку в исследованиях, проверить полученные нами результаты, необходимо «Дело». Не скрою, меня беспокоили вопросы о Маяковском, заданные чекистом М.М. Зощенко. Но дела не было» (с. 198–201).

А за этим следовало описание материалов дела в сравнении с судебно-медицинской экспертизой. Причем, тогда эксперты не имели доступа к материалам сталинского архива.

«Материалы о смерти В. Маяковского хранились в Президентском архиве, но совсем в иной папке и были, наконец, переданы в спецхран Государственного музея В.В. Маяковского. Директор музея С.Е. Стрижнева любезно согласилась ознакомить меня с документами. Я сижу в небольшом уютном кабинете Светланы Евгеньевны. Передо мной – картонная серая папка, в глаза сразу же бросается надпись крупным черным шрифтом: «Ежов Николай Иванович». Ниже – «Начата 12 апреля 1930 г. Окончена 24 января 1958 г.». В папке – вторая папка: «Уголовное дело № 02–29. 1930 г. О самоубийстве Владимира Владимировича Маяковского. Начато 14 апреля 1930 г.». Следовательно, дело «О самоубийстве Владимира Владимировича Маяковского» находилось на контроле всемогущего и зловещего секретаря ЦК ВКП(б), курировавшего административные органы, в том числе и органы госбезопасности. В папке – всего несколько листков уже чуть пожелтевшей бумаги. Приводим полностью протокол осмотра места происшествия:

«Протокол

Труп Маяковского лежит на полу.

Посредине комнаты на полу на спине лежит труп Маяковского. Лежит головой к входной двери. Левая рука согнута в локтевом суставе, лежит на животе. Правая, полусогнутая – около бедра. Ноги раскинуты в стороны. Голова несколько повернута вправо, глаза открыты, зрачки расширены, рот полуоткрыт. Трупного окоченения нет. На груди на 3 см выше левого соска имеется рана округлой формы, диаметром около двух третей сантиметра. Окружность раны в незначительной степени испачкана кровью. Выходного отверстия нет. С правой стороны на спине в области последних ребер под кожей прощупывается твердое инородное тело не значительное по размеру. Труп одет в рубашку… на левой стороне груди соответственно описанной ране на рубашке имеется отверстие неправильной формы, диаметром около одного сантиметра, вокруг этого отверстия рубашка испачкана кровью на протяжении сантиметров десяти. Окружность отверстия рубашки со следами опала. Промежду ног трупа лежит револьвер системы «Маузер» калибр 7,65 № 312045 (этот револьвер взят в ГПУ т. Гендиным). Ни одного патрона в револьвере не оказалось. С левой стороны трупа на расстоянии от туловища лежит пустая стреляная гильза от револьвера Маузер указанного калибра.

Следовательно, исследуя рубашку, не зная Протокола, эксперты оказались правы – тело Маяковского лежало на спине. Не подвела память и В.В. Полонскую: «Он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову…» Не прав оказался Н. Денисовский, записав через десятки лет: «Он лежал ногами к выходу…». Подвела память.

Следующий лист.

«Рапорт

…сего числа в N часов приехал на место происшествия по Лубянскому проезду, д. 3, кв. № 12, где застрелился писатель Маяковский Владимир Владимирович, причем уже на месте находился поддежурный уч. надзиратель 39-го отд. милиции… впоследствии приехали сотрудники МУРа… нач. секретного отдела Агранов… Олиевский изъял предсмертную записку. Судебно-медицинским экспертом установлено, что гр-н Маяковский покончил жизнь самоубийством, застрелившись с револьвера системы Маузер в сердце, после чего наступила моментальная смерть».

Сделаем небольшое отступление. На имя Директора Российского федерального центра судебных экспертиз директором Государственного музея Маяковского С.Е. Стрижневой было направлено письмо, в котором, в частности, говорилось: «Гос. музей В.В. Маяковского убедительно просит, в порядке оказания помощи, провести исследование пистолета «Браунинг», пули и гильзы, полученных музеем из Президентского архива, из материалов следственного дела Маяковского… Просим очень: исследование поручить Сафронскому Э.Г.». Последняя фраза меня не удивила: эксперту Эмилю Сафронскому всегда нужна истина, а не сенсация. Это, правда, не всегда нравится. Но «провести исследование пистолета «Браунинг»? Вернемся к Протоколу: «…лежит револьвер системы Маузер калибр 7,65…» Из какого же оружия стрелял в себя Маяковский? В.А. Катанян вспоминал: «…Когда я вбежал в то черное утро в его комнату, он лежал на полу, раскинув руки и ноги, с пятном запекшейся крови на сорочке, и Маузер 7,65… взведенный! лежал слева». Все-таки маузер? Но «Красная газета» писала о выстреле из «Нагана». Н.Ф. Денисовский: «…на полу был браунинг». Согласно удостоверению № 4178\22076 у Маяковского было два пистолета: системы браунинг и системы байярд – короткоствольное оружие. В своем заключении мы указали, что «было применено короткоствольное оружие… и был использован маломощный патрон». Может быть, выстрел был произведен из браунинга? Но я не верю, чтобы следователь-профессионал мог спутать браунинг с маузером. Работники музея просили ответить на следующие вопросы:

1. Производился ли выстрел после последней чистки из пистолета «Браунинг» 268979?

2. Выстрелена ли пуля из указанного пистолета, если нет, то из оружия какой модели произведен выстрел этой пулей?

3. Стреляна ли представленная гильза в пистолете «Браунинг» 268979, если нет, то в оружии какой модели она стреляна?

Производство экспертизы было поручено ведущим экспертам-криминалистам РФЦСЭ Сафронскому Э.Г.; кандидату химических наук Николаевой С.А.

Прежде всего было необходимо установить, говоря экспертным языком, факт производства выстрела из представленного оружия. «В результате проведенного исследования извлеченного из канала ствола пистолета «Браунинг» № 268979 налета выявлен комплекс признаков, свидетельствующих о том, что из оружия, представленного на экспертизу, после последней чистки выстрел (выстрелы) не производился (не производились). Наличие в налете частицы пороха указывает на то, что перед смазкой канал ствола пистолета был недостаточно тщательно вычищен», – установила Светлана Алексеевна Николаева. Значит, к материалам дела приложено в качестве вещественного доказательства не то оружие? Исследование пули, извлеченной из тела Маяковского, и гильзы, также приложенной к делу, проводил эксперт Э.Г. Сафронский. Изучив пулю, эксперт бесстрастно запишет: «Установленные данные свидетельствуют о том, что представленная пуля является частью 7,65 мм патрона Браунинга образца 1900 г.». Так в чем же дело? Но… «Калибр пули, количество следов, ширина, угол наклона и правосторонняя направленность следов свидетельствуют о том, что исследуемая пуля была выстрелена из пистолета Маузер модели 1914 г.». «Тем не менее, – продолжает исследование эксперт, – для проверки версии о возможности выстрела исследуемой пули из представленного на экспертизу пистолета «Браунинг» № 268979 провели экспериментальную стрельбу из указанного пистолета пятью 7,65 мм патронами Браунинга… Результаты проведенного исследования позволяют сделать категорический вывод о том, что представленная на экспертизу пуля 7,65 мм патрона Браунинга образца 1900 года была выстрелена не из пистолета «Браунинг» модели 1900 г. № 268979, а из пистолета Маузер модели 1914 г. калибра 7,65 мм» Представленная на исследование гильза 7,65 мм патрона Браунинга образца 1900 г. была стреляна, установил эксперт Сафронский, не в пистолете «Браунинг» № 268979, а в пистолете «Маузер» модели 1914 года калибра 7,65 мм.

Следовательно, выстрел был произведен из «Маузера». Блестяще проведенное исследование! Именно «Маузер» был отмечен в протоколе осмотра. Кто же подменил оружие? Вспомним протокол «беседы» сотрудника НКГБ с М.М. Зощенко: «Любопытно, что револьвер, из которого застрелился Маяковский, был ему подарен известным чекистом Аграновым». Не побоялся же ответить чекисту! Уж не сам ли Агранов подменил оружие, приложив к делу браунинг Маяковского? Но это из области догадок и не относится к компетенции экспертов, а специалистов других областей. Но вернемся к материалам дела.

Вчитаемся в протокол допроса В.В. Полонской, который был направлен непосредственно начальнику секретного отдела ОГПУ Я. Агранову: «Я вышла за дверь его комнаты, он остался внутри ее, и, направляясь, чтобы идти к парадной двери квартиры, в это время раздался выстрел в его комнате, и я сразу поняла, в чем дело, но не решилась войти, стала кричать. На крик выбежали квартирные соседи, и после того мы вошли только в комнату. Маяковский лежал на полу с распростертыми руками и ногами с ранением в груди. Подойдя к нему, спросила, что вы сделали, но он ничего не ответил».

Следовательно, мы оказались правы в своих рассуждениях о том, что В. Полонская дошла лишь до входной двери в квартиру, а не спустилась вниз, как утверждал В.И. Скорятин.

На второй день после гибели В.В. Маяковского вызван на допрос гр. Кривцов Н.Я., 23 лет: «13 апреля с.г. я был в кухне и готовил для себя обед. Маяковский пришел в кухню и попросил у меня спичку закурить… с жильцами вел себя хорошо и корректно. 14 апреля с.г. с самого утра был в своей комнате, которая при кухне. Около 10 часов в кухню приходит гр. Скобелева Н.П. и рассказывает о том, что Маяковский приехал в такси с какой-то гражданкой. Одета, как она выразилась, «по парижской моде». По истечении 10–15 минут я, будучи в своей комнате, услышал какой-то хлопок, вроде удара в ладоши, и в этот момент зашла ко мне Скобелева и сказала взволнованным голосом, что в комнате Маяковского что-то хлопнуло… я вышел из комнаты. В этот момент дверь комнаты Маяковского была открыта и оттуда бежала с криком неизвестная гражданка… направляясь к нам в кухню. Впервые из кухни Полонскую я видел, находившуюся на пороге комнаты, занимаемой Маяковским, дверь была открыта. Утверждать, была ли она в комнате в момент выстрела или зашла после него, не могу, но этот промежуток был несколько секунд. После ее криков я тут же зашел в комнату, Маяковский лежал с огнестрельной раной в груди».

Н.Я. Кривцов, таким образом, категорически не может утверждать, что в момент выстрела Полонская находилась в комнате Маяковского. Но обращаю внимание, что в момент трагедии в коммунальной квартире находились люди, которые выскочили из своих комнат на звук «хлопка» буквально через несколько секунд и скорятинский «некто» не мог остаться незамеченным.

«19. IV. 1930 года дело направлено в распоряжение пом. Мособлпрокурора. Нар. следователь 2-го участка Бауманского района Сырцов».

В окружении Маяковского было много знакомых чекистов. Но следует помнить, что в те годы само слово «чекист» было окружено не только героическим, но и романтическим ореолом. В частности, поэт дружил с Аграновым, начальником секретной части ОГПУ. Более того, Агранов подарил Маяковскому, большому любителю оружия, пистолет. (…) Именно к Агранову поступала оперативная информация, собираемая агентурой после смерти поэта. Материалы ГПУ – зеркало реальной жизни. И, пожалуй, не самое кривое. На страницах некогда секретных документов можно встретить самые неожиданные вещи.

«С. секретно.

Сводка.

С 9 час. на ул. Воровского, д. 52, где находится труп Маяковского, стала собираться публика и к 10.20 собралось около 3000 человек. В 11 часов публику стали пропускать к гробу Маяковского. Стоящие в очереди… о причине самоубийства Маяковского и политического характера разговоров не слышно.

16 апреля 1930.» На агентурной сводке надпись – т. Агранову.

«Нач. СО ОГПУ т. Агранову.

Агентурно-осведомительная сводка

5-е отд. СО ОГПУ № 45 от 18 апреля 1930 г.

Известие о самоубийстве Маяковского произвело очень сильное впечатление на общественность… Разговоры исключительно о романтической причине смерти. Из разговоров можно подчеркнуть следующее:

Жизнь Маяковского.

Жизнь страшно замкнутая. Маяковский жил на 2 квартирах: у Бриков и деловой кабинет на Лубянском проезде.

Разговоры, сплетни.

Сообщения в газетах о самоубийстве, романтическая подкладка, интригующее посмертное письмо вызвали в большей части у обывательщины нездоровое любопытство.

…Газетную шумиху о Маяковском называли ловкой коллизией для дураков. Нужно было перед лицом заграницы, перед общественным мнением заграницы представить смерть Маяковского как смерть поэта-революционера, погибшего из-за личной драмы.

Крайне неудачным находят сообщение Сырцова (следователя) о длительной болезни Маяковского. Говорят о сифилисе и т. п.

В папке Н.И. Ежова находится и письмо Л. Брик от 24.XI. 35 года с просьбой ускорить издание полного собрания сочинений поэта и т. д. Это письмо известно. Но в верхнем левом углу четким разборчивым почерком резолюция красным карандашом: «Тов. Ежову. Очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление.

Жалоба Брик, по-моему, правильна. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все упущенное нами.

Если моя помощь понадобится – я готов.

Привет.

На полях – карандашная пометка – 813/29.Х1.35 г.

Письмо Л. Брик датировано 24 ноября, но уже 29-го числа оно прочитано Сталиным и наложена резолюция, из которой постоянно цитировалась лишь одна фраза: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом…» А о «безразличии к его памяти» в работах советских исследователей ни слова. <…>

После сталинской резолюции молниеносно раскручивается маховик пропагандистской машины. В этой же папке хранится письмо бывшего Наркома просвещения А.В. Луначарского, обращенное «Дорогому Николаю», в котором речь идет о судьбе выставки Маяковского и предлагается помощь. На письме – небрежная резолюция карандашом: «Напомнить. Ежов». Показательно, что письмо «Дорогому Николаю» написано 1 января 36-го года. Торопились… Так что «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи» Владимир Маяковский стал лишь 29 ноября 1935 года.

<…>

Придирчиво рассматривая биографию Маяковского сквозь призму идеологических представлений о личности героя 30-х годов, с которого должны были брать пример советские люди, безжалостно зачеркивали все, что хоть в какой-то мере могло повредить созданию «бронзового» героя, безупречного во всех отношениях. Если на фотографии трое – Лиля Брик, Осип Брик и Маяковский, О. Брик вырезается, остаются Маяковский и Лиля, и эта сфальцифицированная фотография выставляется для обозрения. Еще – Маяковский стоит, прислонившись к дереву, вернее, к его половине, так как с другой стороны дерева стоит Лиля Брик. Раз – и Лили нет. Фотография тиражируется. У Владимира Владимировича в это время росла дочь в Америке, которую он видел всего лишь раз… <…>

Конечно, смерть Маяковского нельзя объяснить пустыми рассуждениями А. Суркова: «Чтобы утвердить себя на этих позициях, он организует выставку – показ своей двадцатилетней борьбы за новую поэзию новой действительности. (На выставке, несмотря на приглашения поэта, никто из членов Правительства не побывал. – А.М.) Он ищет новых союзников и соратников и вступает в Российскую ассоциацию пролетарских писателей. Но ее руководители, зараженные навыками сектантства и догматизма, не могли создать для поэта атмосферу товарищеской чуткости и доброжелательства, не смогли уничтожить образовавшийся вакуум одиночества, усугубленный осложнениями личной жизни и болезнью. И случилось так, что выстрел 14 апреля оборвал жизнь поэта».

Как просто – не сумели, не создали, одиночество, болезнь… Как это ни прискорбно, но драма Маяковского, на мой взгляд, вписывается в ряд многих поэтических запредельных судеб. Какой-то непонятный механизм таинственным образом связан с природой этой профессии, с тем, что настоящий поэт живет эмоциями, и все, что идет не в унисон этим эмоциям, его вдруг ломает. Бывает, такая тоска накатывает. И начинается не переводимое на другие языки славянское «душа болит». Человек с нормальной толстой кожей, конечно, не воспринимает окружающее так остро, как художник, по своей природе абсолютно открытый миру.

Решение уйти из жизни в подавляющем большинстве случаев – дело интимное, замкнутое: закрыться в комнате и никого больше не видеть. Но мы никогда не узнаем, что на самом деле происходило с Владимиром Владимировичем. Самоубийство всегда связано с глубокими слоями психики. Это был очень крупный поэт с абсолютно незащищенной эмоциональной жизнью. Духовный мир человека, особенно унесенного навсегда в вечность, – загадочный и холодный космос» (с. 201–212.)

Так завершил свое исследование судмедэксперт Маслов.

Но закончим мы словами В.Б. Шкловского, который мог ошибаться в истории с пулей и направлении выстрела, но не в сути происходившего. И эти слова Шкловского поразительно соответствуют мнению очень несимпатичного ему, особенно после поздних «Людей и положений», Пастернака.

Но мы имеем в виду сейчас «Охранную грамоту», там, где Пастернак писал о смерти Пушкина и Маяковского, как смерти на вершине поэтической удачи.

Шкловский сказал: «И я считаю, что Маяковского… решила его судьбу поэма «Во весь голос». Он не решился бы умереть в упадке. Он очень устал. Он был не согласен. Но ему нужно было умереть, но он не мог бы умереть побежденным.

Д: С чем не согласен?

Ш: С ходом…

Д: Истории? Уже?

Ш: Да. А ему надо было умереть героем. Он написал «Во весь голос», показавши сохраненного человека, вдохновенного человека, и умер, обставив место своей гибели фонарями и давши ложный адрес гибели – любовный».

Так сложно переплелись здесь правда и ошибки памяти, личные отношения людей, слухи и домыслы, следственные документы и судебно-медицинская экспертиза.

И все-таки кажется, что сквозь общие для всех самоубийц медицинские и патологоанатомические подробности самые близкие люди к Маяковскому вновь в очередной раз сумели оставить нам то, что отличает поэта от простых смертных. И патанатомия в этом только лишь позволила убедиться, отвергнув все непрофессиональные и не всегда чистые домыслы и выдумки.