Или я сейчас умру от счастья

– Тина, дочка, это я! – Телефонный звонок раздался поздно вечером. – Ты знаешь, что случилось?

– Здравствуйте, Илона Николаевна. Что случилось? Надеюсь, вы не заболели?

– Тина, дочка, опять ты меня не любишь! Зачем не называешь мамой? Разве тебе сложно? Почему не хочешь мне сделать приятно? Как там мой сын? Почему он мне не звонит? Почему ты мне не звонишь? Разве вы меня не редко видите? Разве у тебя или моего сына уши так заняты, что не могут маму послушать две минуты?

Тина не стала напоминать свекрови, что предыдущий сеанс связи состоялся часов десять назад. Вотсап, может, и гениальное изобретение человечества, но не в случае с Илоной Николаевной. Свекрови точно не стоило знать о том, насколько продвинулась современная связь.

– Почему ты не включаешь мне видео? – Свекровь, обнаружив, что можно не только звонить, но и смотреть по телефону, требовала включать видеосвязь. – Я хочу своими глазами видеть, как у вас все хорошо!

Тина вздохнула и нажала на кнопку.

– Боже, дочка, ты не заболела? Почему у тебя такое лицо, что я сейчас начну думать, что ты не рада меня видеть? Или ты много работаешь? Вот Софико, невестка Лианы, тоже такая грустная ходила, пока не забеременела. А сейчас такая красавица, будто она себе нос переделала. Расцвела просто. Только не обижайся, ты у меня тоже такая красавица, что тьфу на тебя. Когда ты перестанешь работать и уже станешь нормальной женщиной?

Выражением «нормальная женщина» свекровь совершенно не собиралась обидеть невестку. Просто она считала бестактным спрашивать, когда Тина наконец сделает ее бабушкой, и нашла такой способ высказывать свои желания. Впрочем, про «нормальную женщину» свекровь успевала намекнуть раз двадцать за время разговора.

– Покажи мне моего сына! – потребовала свекровь.

– Он на работе задержался, – ответила Тина, прекрасно зная, что за этим последует.

– Как задержался? Зачем задержался? Ему что, домой не нужно? Он забыл про тебя и про меня? И как мы обе ждем, когда ты станешь нормальной женщиной? Сейчас я ему сама позвоню и напомню, как он должен бежать домой! Клянусь, я как мать с ним поговорю! Я сама прилечу к вам раньше, чем он успеет до дома доехать! – Свекровь была готова к боевым действиям.

– Пожалуйста, Илона Николаевна, мама, не надо. У него очень сложный пациент. – Тина старалась говорить как можно более убедительно.

– Ох, бедный мой Отари. – Свекровь немедленно переключила регистры и начала причитать. – Он такой талантливый, такой умный. Без него никто не может жить! Все на нем держится. Зачем я воспитала его таким ответственным? Зачем он стал таким великим стоматологом, как его дед? И я знаю, что будет! – Илона Николаевна сделала театральную паузу, рассчитывая на то, что Тина задаст вопрос.

– Что? – Тина прекрасно знала свою роль и реплики.

– Как что? Ты еще спрашиваешь! – воскликнула Илона Николаевна. – Он опять будет ходить голодный! Его дед, мой отец, тоже ходил голодный, потому что тарахтел своей машинкой вместо ужина. Ему чужой зуб был важнее чакапули! Моя бедная мама каждый день сидела под дверью кабинета с тарелкой мяса, чтобы покормить своего мужа! Почему ты не сидишь под дверью своего мужа, моего сына?

– Он не хочет. Запретил мне приходить, – сказала Тина, стараясь сохранять спокойствие. Она решила не сообщать свекрови, что ее великий сын вовсе не колдует над чужой челюстью, а прекрасно выпивает и закусывает в компании друзей.

– Ха! Он запретил! Посмотри на него! Нет, я хочу на него посмотреть! Кто его спрашивает? Или ты его спрашивала? Запретил он… Сначала пусть сделает тебя нормальной женщиной, а потом запрещает! Откуда он знает, что хочет, а чего не хочет? Он мужчина – откуда ему знать? Нет, я все-таки ему позвоню и поговорю как мать. Нет, я сейчас позвоню Карине в аэропорт, пусть она посадит меня в самолет, и я прилечу к вам! Я моего дорого Отари так встречу после работы, что он сразу будет нас сильно любить! Пусть Отари со мной дело имеет, раз жена ему досталась такая послушная и доверчивая. Если мой сын не думает о жене, то пусть подумает о своем желудке и нервах матери! Где он? Или ты думаешь, я такая дура, что поверю в чужую челюсть и сложный случай? Тина, дочка, он сидит сейчас не в кабинете, а в ресторане и ест еду, в которую я не верю! Дочка, зачем ты так его любишь, что говоришь мне неправду? Или ты такая бедная, что веришь Отари? Моя мама со своим чакапули по всем ресторанам папу разыскивала. Повара из кухни боялись нос высунуть, когда мама чакапули на тарелку выкладывала, чтобы папа мог закусывать. Потому что никто так не умел готовить, как моя мама. Тинико, звезда моя, скажи правду! Ты еще не бомж?

– Почему я бомж? – не поняла Тина. Это было что-то новое в их разговорах.

– Ох, дочка, я не на луне живу. Невестка Лианы тоже была бомж и никак не могла стать нормальной женщиной. А когда начала кушать мясо, пироги, хинкали, сразу забеременела. Лиана мне сказала, что ты должна хинкали кушать. Тогда все получится. Успокой мое сердце! Скажи, что ты не бомж! Или я уже звоню Карине в аэродром!

– Ну, у нас ведь есть дом… – Тина не понимала, что имеет в виду свекровь и с чего она вдруг всполошилась.

– При чем тут дом? Я тебе про еду говорю. – Свекровь начала сердиться.

– Зож, вы имеете в виду зож? – вдруг догадалась Тина.

– Дочка, мне все равно – зож, бомж, хоть пэмэже. Ты должна есть хинкали. Я тебе дам свой рецепт, приготовишь. А то Лиана теперь нос задрала и всем рассказывает, какие у нее хинкали, что Софико от них забеременела. Прям хочу ей тестом рот залепить, чтоб уже замолчала! Слушай, я иногда думаю, что Лиана не знает, откуда дети берутся! Ее хинкали нельзя не то что кушать, про них говорить нельзя – понос откроется и не закроется. А как она щиплет тесто? Ты бы только увидела! Я говорю, что хинкали утопятся в кастрюле, чем покажутся на тарелке с такими защипами!

– Илона Николаевна, у вас что-то случилось? Почему вы так нервничаете? – Тина сделала попытку развернуть мысль свекрови от хинкали и направить в нужное русло.

– Ох, дочка, какая ты у меня хорошая. Какое счастье для моего Отари, хоть он этого и не понимает. Он иногда такой дурак, как его отец! Если бы ты еще стала нормальной женщиной, я бы у Левана твой портрет заказала и рамку золотую купила, чтобы тебя на стену повесить! Лиана уже заказала Софико! Леван никак рамку не может найти, чтобы была больше всего портрета и такая золотая, чтобы все зажмурились от блеска и восхитились Лианой. У нас такое случилось, что вы с Отари срочно должны приехать! Заодно посмотришь, как Софико расцвела, и сможешь положить руку на ее живот! Лиана всем рассказала, что живот Софико творит чудеса – руку приложишь и сразу станешь нормальной. Уже две соседки забеременели. Я говорю Лиане – ты определись, что надо делать? Руку класть или хинкали есть? Лиана всем рассказывает, как я ей завидую. Конечно, я завидую! Ты не представляешь, какой живот у Софико, которую Лиана заставила лежать, и водит к ней всех, кого ни попадя, чтобы они руки наложили! Бедная девочка. Ее живот ей уже не принадлежит! Он Лиане принадлежит! Ты представляешь, Лиана думает брать деньги за живот Софико. Конечно, она хотела брать за свои хинкали, так кто их купит? А бедная Софико? Всего четыре месяца, а она уже так хорошо кушает, что стала Потемкин.

– Какой Потемкин? – не поняла Тина.

– Который корабль.

– Броненосец?

– Да, как ты сейчас сказала. Не могу запомнить. Зачем ты меня опять сбиваешь? Я тебе не про невестку Лианы, пусть она будет здорова и родит мальчика, звоню, я тебе про нас с Робертом звоню! У меня сердце так остановилось, что я пошла красивую ночнушку надевать, чтобы не стыдно перед людьми было, когда меня мертвую найдут.

– Дядя Роберт плохо себя чувствует? Вы себя плохо чувствуете?

– Зачем ты так говоришь, дочка? Как Роберт может себя плохо чувствовать, если он харчо съел? Кстати, я аджику для вас на зиму закрутила, как Отари любит. Вот приедете, заберешь. Завтра пойду, лобио тебе куплю. Как ты называешь? Фасоль? Цветное куплю. Роберт белое стал любить, а не цветное. Почему, не знаешь? Может, мой сын тоже белое теперь любит? Спроси его, чтобы я зря цветное не покупала. Представляешь, Софико грибы теперь так ненавидит, что ее с балкона тошнит. Я даже обиделась. Разве я плохо грибы делаю? А она нюхать их не может, оказывается. И Лиана теперь ко мне будет приходить готовить, чтобы невестка на балконе не тошнила. Софико теперь тесто любит. Поэтому Потемкиным стала. Сырое прямо из таза ест, чтоб у нее кишки не слиплись. Лиана тесто на хачапури у меня ставить будет, чтобы невестка его не съела. Зачем мне это, скажи? Я тоже хочу к Лиане ходить и на ее кухне пачкать. Пусть тебя тоже с балкона тошнит уже наконец. Лиана совсем загордилась. Слушать не могу, какой у нее внук родится, раз невестка Потемкин. Но я тебе скажу, что сделал Роберт! Он меня спас от Лианы! Теперь я могу заткнуть этот фонтан, в который превратилась Лиана, чтоб ее невестка родила здорового сына тьфу-тьфу. Да, если ты захочешь стать нормальной женщиной, то Софико будет рожать у тети сестры Аси. Она так рожает, как никто не умеет. Ася говорит, у ее тети такая рука, что одних мальчиков достает. Все аппараты сто раз скажут, что девочка, а если тетя Асиной сестры дежурит, так только мальчики и идут. Тебе тоже к ней надо.

– Так из-за чего Лиана заткнула свой фонтан? – спросила Тина.

– О, мой Роберт, я ему завтра такое мясо пожарю, что Лиана на запах прибежит! Мой дорогой муж оказался благородным!

– Благородным? – Тина понимала, что если сейчас позволит свекрови отвлечься, то та, чего доброго, начнет диктовать рецепт приготовления мяса.

– Да, таким благородным, что я сразу знала, когда за него замуж согласилась! Мне никто не верил, а теперь я права оказалась. И твой муж тоже благородный. Ты можешь начинать радоваться! – воскликнула Илона Николаевна.

– Я радуюсь, но пока все равно ничего не поняла, – призналась Тина.

– Дочка, ты нормально питаешься? – забеспокоилась свекровь. – Или ты все-таки бомж, что плохо соображаешь? Софико тоже стала немного глупая, но так она нормальная женщина! Я же тебе все объяснила! Вы с Отари должны срочно приехать, потому что я праздник устраиваю. Ты поймешь, за сына какого уважаемого и благородного человека вышла замуж. И точно захочешь стать нормальной женщиной. Я уже сказала Лиане, что вы приезжаете, а значит, уже весь город знает.

– Илона Николаевна, я очень рада, но что вы собираетесь отмечать? Отари захочет узнать, почему он теперь сын благородного человека, – попросила Тина, чувствуя, что недолгий период их спокойной жизни с мужем закончился.

Свекровь начала рассказывать.

Они сидели вечером на диване и смотрели выпуск новостей.

– Ты понимаешь, сама судьба меня на этот диван посадила! – чуть ли не кричала от восторга Илона Николаевна. – Роберт обычно спорт смотрит. А у меня плохое настроение из-за Лианы случилось. Ну не могла же я одна без настроения ходить! Вот я и переключила на новости, чтобы Роберту настроение сделать. Он еще посмел сказать, что купит себе другой телевизор для спорта. А я ему ответила, что если он купит себе телевизор, то пусть он смотрит кулинарные программы до конца своих дней! И чтоб ему мастершефы всякие, чтоб у них руки отсохли, как они мясо режут, готовят. Я поклялась, что если в доме появится новый телевизор, то моя старая духовка, которой столько лет, сколько люди не живут, на голове у Роберта случайно окажется. Эта духовка мне в бабушки годится! А он телевизор решил купить. Я так обиделась на Роберта за духовку, что стала новости смотреть! Зачем мне новости? Что я там не слышала и не видела? Я тебе не говорила? Эта кекелка, которая новости читает, такую челку себе отрастила, что я не знаю, как она ее накручивает. Лиана говорит, что на сахар, и это модно. Скажи мне, это правда? Опять челки вошли в моду, и мужчинам нравятся… эти… лошади, которые не осел… как называются?

– Пони.

– Слушай, разве девушка должна быть пони? Ну, я понимаю – газель, лебедь, пантера. Мой Роберт говорил, что я лэв, только девочка. Лэвица, значит. Но зачем девушка лошадь из себя делает? Я думаю, что ведущая, бедная девочка, пожалеть ее хочется, из-за лба страдает, раз такую прическу носит. Может, у нее лба нет? Или такой короткий, как у бабушки Риммы – у нее брови можно в косы вплетать, такой неудачный лоб. Ты не представляешь, как я за эту девочку-ведущую переживаю. Вот сижу перед телевизором, слушаю ее, а сама хочу ей заколку подарить. Слушай, ну слепая она скоро будет, да? А про погоду теперь мужчина рассказывает. Такой красивый, почти как мой Роберт в молодости. И такой же глупый. Даже Лиана призналась, что теперь про погоду смотрит. Ох, такой красавчик этот ведущий, наверняка танцами занимался. Или его мама занималась и по наследству такую спину сыну передала. Этот ведущий, Гела, он так рассказывает, что я с ним поговорить хочу. Как с сыном. Он мне говорит, что дождя сегодня не будет, а я ему подушку в телевизор показываю, которую постирала, а она не сохнет. Значит, дождь точно будет. Откуда этот мальчик знает про дождь? Если бы ему было столько лет, сколько моей духовке, чтоб она завтра не пошла себя сдавать в металлолом, он бы знал – дождь в этом месяце как стул у младенцев. Частый, жидкий и непредсказуемый. Только поменяешь, как он опять обкакался. Так же и дождь – только белье развесишь, так на тебе, пожалуйста, снова тяни веревки и собирай. Даже коленки дяди Сосо уже с ума сошли и не знают, будет дождь или нет? Раньше колени дяди Сосо лучше всякого прогноза были, а сейчас даже им верить нельзя. Глобальное потепление. Слушай, этот мальчик такой несчастный стал в последнее время, такой пугливый, будто он лань, причем женская, а не орел, мужской. Грустный такой. И похудел. Ему бы жениться. Есть там у них девочка – красивая, говорит всегда вежливо, новости по утрам ведет. Уже с утра такая свеженькая, чисто персик. Так почему никто не скажет Геле, чтобы он на эту девочку посмотрел, а не на свою погоду? Погода ей что? Двадцать три, двадцать пять. А для девушки – большая разница. Вон, Лиана. В двадцать три еще была ничего, если так немножко издалека смотреть и лучше вечером, а в двадцать пять уже не понимаю, как ее Сандро замуж взял. Счастье Лианы, что Сандро тогда ослеп, оглох и мозги свои по дороге к Лианиному дому растерял. До сих пор найти не может.

– Илона Николаевна… – взмолилась Тина.

– Что ты меня все время перебиваешь? – возмутилась свекровь. – Я же тебе рассказываю! Тебе что, неинтересно? Я сейчас обижусь и язык проглочу. А ты будешь просить меня рассказать дальше! И почему я тебе опять не мама? Нет, я все-таки обижусь!

– Мама, я вас слушаю очень внимательно. Мне правда интересно. И про челку, и про мальчика с погодой. Просто я переживаю за дядю Роберта. Что с ним случилось? – Тина понимала, что если сейчас свекровь обидится, то ближайшие два часа будет требовать от невестки заверений в любви, причем такой сильной, как ливень в прошлом году, перешедший в наводнение.

В тот вечер Илона Николаевна смотрела новости и заставила мужа смотреть новости. Вдруг Роберт подскочил как ошпаренный, и Илона Николаевна тоже подскочила, подумав, что он проголодался и хочет лобио. А лобио она на завтра замочила.

– Слушай, такой дурдом начался, что я новые тапочки, которые под ночнушку подходят, достала и рядом с кроватью поставила. Уже собралась красиво лечь и ждать, когда сердце остановится, но Роберт даже умереть не дал мне спокойно. Он начал кричать и размахивать руками, как будто он Лиана, когда узнала, на ком ее младший сын решил жениться. Вот точно так же руками махал. Мне пришлось встать и пойти на кухню варить кофе. Перед смертью очень кофе захотелось. А Роберт побежал в спальню и кричал уже оттуда. Требовал, чтобы я срочно нашла альбом. Он никогда ничего найти не может. Я перестановку из-за него не могу сделать, потому что он перепутает книжный шкаф с платяным. Мне кажется, Роберт немного больной стал – положит свои носки рядом с креслом и хочет их там же чистыми найти. Я ему сто раз говорила, что носки лежат в нижнем ящике шкафа, так он все равно их около кресла ищет. Или он думает, что не я его носки стираю и глажу с двух сторон, а аист их приносит? Я ему говорю, что аист детей приносит и эта несчастная птица не должна относить его грязные носки в стиральную машинку и возвращать чистыми. Так он не верит. Или он думает, что я фея? Палочкой махнула и сижу себе, розу нюхаю. А потом он так с ума сошел, что я готова была стать родственницей аиста и феи, чтобы он уже наконец успокоился. Роберт кричал, что ему нужен старый альбом с фотографиями. Слушай, весь шкаф перевернул. Я его спрашивала: зачем он мои лифчики и трусы на пол выбросил? Разве его альбом – деньги или бриллианты, которых у меня никогда не было, чтобы я их в лифчике хранила? Рубашки только утром погладила, так он и рубашки на кровать выбросил и помял. Я альбом на полку поставила и ему показала. Несколько раз показала! Но Роберт так кричал, что я даже кофе не успела выпить – пришлось идти наверх, чтобы мой муж увидел альбом прямо перед своим носом! Я столько раз Роберту про альбом говорила, что он на полке стоит, сколько Лиана про свое здоровье не жалуется! Так он, оказывается, меня не слушал! Признался прямо в мое лицо, что не слушал! Как я могу жить с человеком, который меня не слушает? Нет, мне нравится, что Роберт иногда глухой и даже немного слепой, как муж Лианы, но он меня так обидел, так обидел! Дочка, ты меня слушаешь или положила телефон и ушла?

– Илона Николаевна, конечно, я вас внимательно слушаю.

– Что ты мне рассказываешь? Софико, когда они отдельно от Лианы жили, тоже говорила, что слушает. А сама телефон клала и уходила. Да я сама так делаю, когда мне Лиана звонит!

– Илона Николаевна, я поняла про носки, аиста и фею. Но зачем дяде Роберту альбом понадобился?

– Слушай, он совсем ненормальный стал. Спустился бегом, чуть ноги себе не переломал. Так лучше бы переломал – я бы ему гипс поставила. А на его бедную голову как гипс поставишь? Ты не знаешь, есть заболевание, когда мозги ломаются? Как называется? Нет, мой Роберт будет первым с таким заболеванием! Он схватил меня за руку, ну как в молодости, с такой страстью, что я испугалась. Тыкал в фотографию, а потом в телевизор. Я тогда чуть снова не пошла умирать от горя – как сказать Отари, что его отец сошел с ума? Конечно, для Роберта это было бы счастьем – сидишь себе, с ума сходишь, но разве мне нужен безумный муж? А он даже кричать стал, чтобы я посмотрела на фотографию и потом в телевизор. Конечно, я посмотрела. Что мне оставалось? Роберт ведь так размахивал руками, что у него мог случиться вывих суставов. Зачем мне сумасшедший, да еще и вывихнутый муж? И ты знаешь, что случилось? Я сама сошла с ума! Так испугалась, ты не представляешь! Тот человек на фотографии был в телевизоре! Я думала, меня инопланетяне похитили или кинза, которую я в мясо положила, была химикатами опрыскана. Разве так бывает? Чтобы и в альбоме, и в телевизоре – одно лицо? Я думала, меня Роберт заразил, как мой любимый Отари ветрянкой в детстве заразился от Тамика, а потом заразил Асю.

Роберт продолжал размахивать руками. Он кричал, что человек в телевизоре – мэр турецкого города – его родной племянник, сын его пропавшего без вести брата.

– Знаешь, я тогда подумала, что буду утром звонить Рустему, своему однокласснику. Он патологоанатомом работает и лучше врачей знает, от чего человек умер. Рустем такие болезни знает, о каких только мертвые рассказать могут. Вот я и хотела у него спросить, что у Роберта с головой? И что у меня с головой? Вдруг я уже Лиану и Софико заразила?

– И вы считаете, что мэр турецкого города – кстати, как город называется? – ваш родственник? – уточнила Тина.

– Откуда я знаю, как город называется? У меня язык так не повернется, как он называется. И почему ты про город спрашиваешь? Ты спроси про мою бедную голову! И про Роберта, который чуть в телевизор не залез! – воскликнула Илона Николаевна. – Я тебе одно могу сказать. У этого мэра оказалось одно лицо с фотографией. Поэтому мой Роберт так размахивал руками. И он готов моим и вашим здоровьем поклясться, что мэр точно его племянник! Я, конечно, сказала, чтобы мой муж своим здоровьем клялся! Ох, как мой муж меня обнимал и целовал! Как говорил, что я принесла счастье в его дом, раз он нашел сына Серго! Раз я так вовремя переключила телевизор. Роберт перестал размахивать руками и стал прыгать на месте и дрыгать ногами. Я даже испугалась, что у него станут больные колени, которые дождь предсказывают, как у дяди Сосо. И что он не только с ума сойдет, вывихнет руки, но и перелом в колене себе сделает, если будет продолжать так радоваться. «Это мой родственник! Мой племянник! – кричал Роберт. – Я всю жизнь мечтал его найти!» Конечно, я не такая наивная, как мой бедный Роберт, которого даже за кинзой нельзя отправлять – он такую цену за пучок заплатит, что пусть сам эту кинзу ест. Поэтому я пыталась образумить своего мужа, – продолжала рассказывать Илона Николаевна.

– Роберт, дорогой, счастье моей жизни, скажи, как может этот мэр быть твоим родственником? Он в телевизоре, а ты здесь и сошел с ума! Сядь, пожалуйста, и перестань скакать – ты не молодой горный козел, а старый баран. Да, этот человек похож на эту фотографию, которую ты мне под нос тычешь. Но и я в молодости на старых фотографиях – копия Софи Лорен, ты сам мне это говорил сто раз, но ведь я не прыгаю и не кричу, что она моя сестра! А мама Лианы, тетя Тамара, ну одно лицо с Кикабидзе, дай бог здоровья им обоим. У нее даже борода растет, как у Кикабидзе. И нос – один в один! Я сама, когда вижу тетю Тамару, в голове начинаю петь «чита-дрита, чита маргарита». Но это же не значит, что тетя Тамара его родственница!

– Разумно, – ответила Тина. – А что дядя Роберт?

– Почему ты про него спрашиваешь? Ты про меня спроси! – опять возмутилась Илона Николаевна. – Я такой удар испытала! Мне так плохо стало, как в тот день, когда Лиана мне первой о беременности Софико рассказала! Лучше бы молчала, и я бы потом начала ей завидовать, а не первая! Зачем я тебе звоню и хочу, чтобы вы приехали? Затем, что не знаю, от чего мне лучше умереть! Хочу с вами посоветоваться.

– Илона Николаевна, может, не надо умирать? Вы ведь собирались праздновать… э-э-э-э… открывшееся благородство дяди Роберта.

– Ох, конечно, я буду праздновать. Разве я не могу отпраздновать, а потом умереть или наоборот?

– То есть вы поверили в то, что мэр турецкого города может быть родственником дяди Роберта, правильно? – уточнила Тина.

– Ну конечно! Разве я стала бы тебе звонить? После того, что мне мой Роберт рассказал, конечно, поверила! Но я хочу умереть, потому что мой муж меня не любит!

– Это вы с чего взяли? – Тина подумала, что телефонный разговор со свекровью не закончится никогда. И проще действительно приехать и разобраться со всем на месте. Еще она представила, как будет пересказывать все Отару и что он ответит. Отар был благодарен жене за то, что она взяла на себя ежедневные телефонные разговоры с матерью, и очень ценил, что Тине хватает на это терпения.

– Дочка, мой дорогой муж ничего мне не рассказывал! Много лет! Он скрывал от меня правду! Мое горе, что мне не у кого было спросить. Но если Отари от тебя что-то скрывает, ты мне скажи! Я тебе сама все расскажу! Но как мне жить, если мой Роберт – это не мой Роберт, а чужой человек! Я жила с мужчиной, о котором ничего не знаю! Разве я могла такое представить? Я родила этому мужчине сына, а теперь узнаю, что Роберт меня не любит. Тинико, дочка, это так больно, что я плакать не могу, кричать не могу, даже ругаться не могу. Я так страдаю, что мое сердце на миллион частей разрывается.

– Илона Николаевна, мама, зачем вы так? Сейчас мое сердце разорвется! Конечно, дядя Роберт вас любит! Он жить без вас не может! Разве он может без вас кушать? – Тина от волнения вдруг стала говорить, как свекровь. Отара это всегда забавляло, удивляло и очень трогало. Когда Тина нервничала, волновалась или, наоборот, искренне радовалась, у нее менялись словесные конструкции, в голосе появлялись обертоны, тембр становился ниже на целый тон. Да, она начинала разговаривать, как девушка из маленького грузинского городка, невестка Илоны Николаевны, соседка Лианы, Софико, дяди Сосо, тети Тамары и других обитателей двора, будто и не выросла в столице. Отар смеялся, рассказывая, что когда при первой встрече услышал, как Тина вдруг стала говорить, как его мама, то хотел немедленно сбежать.

– Дочка, скажи моему сыну, что вы мне нужны. Ты мне нужна. Нормальная, ненормальная, любая! Лишь бы ты и Отари были здоровы. Лишь бы были счастливы. – Илона Николаевна расплакалась.

– Мама… – Тина хотела сказать свекрови то, что та желала услышать больше всего на свете, но не смогла. И в очередной раз удивилась, как Илона Николаевна лихо владела жанрами – от трагедии к комедии, через трагикомедию.

– Чтоб мой Роберт мне так про своих родственников рассказывал, как про свои запоры! – воскликнула вдруг свекровь так, будто и не лила горькие слезы минуту назад. – Я все знаю про его простатит и сколько раз он ходит в туалет! Я даже знаю про напор его мочи! Разве я недостойна была узнать про его родственников? Я так обиделась, что решила заболеть мигренью! Пока вы не приедете и я не решу, от чего мне умереть – от радости или от горя, – у меня будет такая мигрень, что простатит Роберта решит, что он не болезнь, а только прикидывается! Я такую боль головы моче Роберта устрою, что у нее такой напор станет, как у нас в новостройках!

Илона Николаевна начала рассказывать. У Роберта, как узнала Илона Николаевна – и Тина предпочла не спрашивать, чем свекровь пригрозила мужу, чтобы выбить из него эту историю, – было два брата. Старший, Зураб, умер от туберкулеза, средний, Серго, считался пропавшим без вести. Отца младший сын Роберт не помнил – тот умер сразу после его рождения. Тогда еще был жив Зураб и Серго не ушел в армию.

Скоропостижная смерть мужа вызвала у матери Зураба, Серго и Роберта, Нинель, разве что легкое недоумение – она чувствовала себя счастливой женщиной и не переживала за свое будущее. Три сына – о чем можно еще мечтать? Но Зураб, первенец, любимый сын, заболел и вскоре ушел вслед за отцом. Нинель так и не смогла принять, что на семейном участке, где похоронен ее муж, вдруг появился еще один памятник. Ее сыну. Ее любимому Зурабу. Нинель считала виноватым в смерти Зураба мужа, раз он забрал себе старшего сына. «Зачем ты его забрал? Ты так решил сыновей разделить? Лучше бы меня забрал, а не сына!» – кричала Нинель на кладбище. Слышать этот крик-стон было невыносимо.

Но оставался средний Серго, да и маленький Роберт требовал внимания. Нинель попросила у Бога дать ей передышку – поднять на ноги сыновей, не сойти с ума от горя, не посылать на ее дом беды. Бог услышал ее молитвы – Серго окончил школу, младший Роберт рос умным и сообразительным. Серго пошел в армию, и Нинель представляла, как он вернется, как женится, родятся внуки и она станет бабушкой. Это было самое счастливое время в ее жизни.

Но случилось то, что Нинель не могла ни предсказать, ни в страшном сне увидеть. Серго вернулся из армии не один, а с молодой женой и жирно-синей печатью в паспорте. Нинель заламывала руки, рвала на голове волосы, причитала так, что соседи сбегались. Ведь Серго уже был помолвлен, и Кети, дочка друзей, соседей, его ждала. С первого класса все знали, что Серго женится на Кети. Девочка тогда все глаза выплакала, обещала убить себя, раз Серго ее так опозорил. Нинель тоже обещала убить себя, раз воспитала такого сына, который весь их род опозорил. Соседи перестали здороваться с Нинель, а мама Кети, тетя Ника, обещала все болезни на Нинель и ее род послать. Нинель из дома не могла выйти, до базара дойти, чтобы ее не попрекнули сыном, чтобы не обвинили в том, что тот девочку опозорил. Кети слегла с нервным срывом и у ее постели дежурили все родные, чтобы она на себя руки не наложила. Нинель тогда нет, не выставила сына с женой за порог с криками, проклятиями, чего от нее все ждали, а попросила уехать. При первой возможности. Не сейчас, а как получится. Как решат. Куда угодно, лишь бы подальше. До этого времени – пусть живут. Нинель достала все скопленные деньги и выложила на стол. Берите – на новую жизнь.

Серго поступил жестоко – предложил матери выбор. Или он с женой, которую она назовет дочерью, или соседи. Нинель выбрала соседей. У нее была своя правда – она оставалась жить в этом городе, в котором соседи – тоже семья. В их городке все еще верили в обещания, держали клятвы, данные в школьном возрасте, не прощали предательства. А Серго нарушил клятву и предал Кети. Он поставил крест не на своей судьбе, а на судьбе Кети. К тому же подрастал младший сын и брат Серго – Роберт. Нинель не хотела, чтобы он был в ответе за поступки старшего брата. Серго все понимал. Но он всегда был упрямым, резким и обидчивым.

Он сказал матери, что раз так, то у него больше нет семьи, нет рода и кровных связей. И пусть мать забудет о том, что родила троих сыновей. Одного она уже потеряла, а теперь потеряла и второго. Нинель ответила, что лучше не иметь никакого сына, чем такого – предал семью и оскорбил мать. Серго опрокинул книжный шкаф на пол, но Нинель стояла, замерев, как соляной столб. Серго велел своей жене собирать чемодан – они уезжают немедленно. На вокзал пошли пешком – никто из таксистов не стал их подвозить. Соседки потом рассказывали, что бедная Нинель так и стояла, посреди разбросанных книг и сломанного шкафа, замерев, – ни разу не оглянулась в сторону уходящего сына. Молодая жена Серго шла следом и плакала. Она умоляла его вернуться и попросить прощения у матери. Не сжигать мосты. Но тот не слушал.

Роберт, младший брат, в это время играл в футбол в соседнем дворе. От ребят он узнал, что Серго опять уезжает. И тут же побежал домой, где застал мать, похожую на живой труп.

– Мам, пойдем, проводим Серго! – закричал Роберт. – Он пошел на вокзал! Надо его проводить!

Роберт потянул ее за руку, и та повиновалась. Нинель шла, и все расступались. Она сняла платок, без которого на людях не появлялась и накручивала так затейливо, что все женщины завидовали и восхищались. Вдруг все увидели, что Нинель – седая до последнего волоска. Женщины не шептались за ее спиной. Они плакали. На вокзал Нинель шла простоволосая. Это странное и страшное шествие: Серго, следом его молодая жена, не перестававшая плакать, Нинель, седая, с черным от горя лицом, белыми губами, – местные жители долго вспоминали.

Роберт, не понимавший, что происходит, бежал впереди матери, цепляясь к старшему брату. Он был рад оказаться на вокзале и увидеть поезд. То и дело подбегал к Серго и спрашивал, привезет ли он ему подарок. Тот обещал. И там, уже на вокзале, Серго сообщил матери, что его жена беременна. И что Нинель никогда не увидит внука или внучку. В чем он клянется. У Нинель сердце не дрогнуло. Она протянула сыну конверт, в котором лежали все скопленные на сберкнижке деньги. Все, что имелось в семье. Серго отмахнулся, и конверт упал на землю. Нинель стояла, замерев. Серго тоже не наклонился, чтобы поднять. Тогда подбежал Роберт, поднял конверт и отдал жене Роберта. Этой девочке, которой и двадцати не исполнилось. Ребенок. Катя. Ее звали Катя. Серго нашел себе жену с тем же именем, которое носила невеста.

Катя взяла конверт и приложила его к животу, будто давая понять, что деньги пойдут на ребенка. Но и тогда сердце Нинель не дрогнуло. Она стояла на вокзале допоздна. Поезд, увозивший ее сына, невестку и будущего внука или внучку, давно ушел. Отбыли еще два после. Встречающие и прибывающие пассажиры обходили странную женщину стороной, будто вокруг нее был очерчен круг, за который нельзя заступать. Из ступора мать вывел Роберт, который замерз, проголодался и хотел домой.

– Мам, пойдем. – Он потянул Нинель за руку, и та подчинилась, все еще до конца не осознавая, что произошло.

Только дома Нинель очнулась и поняла, что натворила – отказалась от сына, от возможности нянчить внуков, ругаться с невесткой, устраивать большие семейные праздники. Нинель перечеркнула свое настоящее и лишила себя будущего. Два сына. Она потеряла уже троих близких мужчин – мужа и двоих сыновей. Мужа и Зураба забрала болезнь, а Серго… Нинель некого было винить, кроме себя.

Она плакала и кричала так, что на ее вопли прибежала даже тетя Ника, обещавшая, что ноги ее в соседском доме не будет. Нинель рвала на себе волосы, одежду, била посуду. Она уже не кричала, а выла. Тетя Ника схватила ее за руки, усадила на диван, потом уложила и долго сидела рядом – гладила, успокаивала, что-то шептала – то ли молитвы, то ли заклинания.

Следующие дни стали адом для обоих семейств. «Скорая» приезжала к Кети, которая кричала, вырывалась, наотрез отказывалась от еды и воды, собираясь умереть или от голода, или от обезвоживания. Врач делал девушке укол. Дожидался, пока Кети уснет и шел в соседний двор к Нинель, которая тоже кричала, вырывалась и не отдавала нож для мяса, который держала в руках, собираясь лишить себя жизни. Врач делал укол Нинель и ждал, пока та успокоится. Если вызов поступал из дома Кети, то все врачи уже знали – надо зайти и к Нинель на всякий случай. Если врачей вызывал Роберт, испугавшись, оттого что мама опять кричит не переставая, то «Скорая» оформляла два выезда, чтобы заехать и к Кети. Тетя Ника бегала между двумя домами, выхаживая и дочь, и соседку – кормила с ложечки, заставляла пить таблетки и травяные настойки, сидела, гладила по голове. Однажды она призналась Нинель, что уже не отличает, у чьей постели находится. Сил не осталось никаких.

– Хочешь умереть – умирай, эгоистка, – тихо сказала соседке тетя Ника. – Только о себе думаешь. И моя дочь эгоистка. Нет у нее жалости к матери. Нинель, разве так можно? Разве ты не нужна Роберту? Или он тебе не нужен?

Роберт помнил, как сначала умер старший брат, как потом уехал средний. Как мама сказала ему, что он, Роберт, теперь единственный сын. Серго для них тоже умер. Роберт помнил сцену на вокзале и знал, что Серго не умер, а уехал. Далеко. Может, навсегда. Но он точно жив, а не мертв, как говорит мама.

Смерть старшего брата осталась в памяти Роберта более ярким воспоминанием, чем неожиданный отъезд среднего. По старшему брату Роберт тосковал – ведь Зураб клеил с ним самолеты и поезда, учил читать и рассказывал про звезды, планеты, другие города и страны. Когда Зураб умер, Нинель повязала на голову черный платок, и Роберт стал очень бояться маму в черном платке. Даже начал писаться в постель. Все связывали энурез с потерей брата, и никто так и не догадался, что мальчик просто не узнает, отказывается признавать маму в платке.

После отъезда Серго Нинель снова повязала черный платок, но Роберт уже не плакал – ведь он видел брата, видел, что тот не лежит в гробу, как Зураб, а садится в поезд и уезжает в далекие края. В те края, о которых так много знал Зураб, но так и не смог уехать. А у Серго получилось. Роберт был рад за Серго.

После того как Нинель отреклась от среднего сына, она не стала ближе младшему. Не выплеснула всю материнскую любовь на Роберта. Она вела себя так, будто в их семье вовсе не осталось ребенка. Иногда Роберт слышал, как Нинель говорила, что Бог ее наказал. Послал сыновей, но не дал дочки. И в этом ее наказание. Роберт стал считать себя наказанием, ведь мать часто говорила ему, что до последнего надеялась на то, что родится девочка, а не еще один мальчик.

Роберту не хватало отца. И он жалел, что не помнил его и знал лишь со слов старших братьев. Зураб много рассказывал Роберту об отце. Говорил всегда с нежностью и болью. Именно Зураб заставил Роберта полюбить отца как живого. Роберт верил, что его отец был умным – много читал, владел несколькими языками, играл на гитаре, пел. У него нашлось столько талантов, что их хватило на всех сыновей. У Зураба от отца обнаружились способности к языкам, Серго обладал прекрасным слухом и умел играть на гитаре, фортепиано и даже на кастрюльных крышках мог отстучать партию ударных.

– А что у меня от папы? – спросил Роберт у старшего брата.

– Пока не знаю, – ответил тот, улыбнувшись. – Но не сомневайся, что-нибудь точно проявится.

Когда Роберт подрос, он часто вспоминал тот разговор с братом. И понял, что ему достался талант терпеть, проявлять мудрость, снисходительность, нежность, верность. Быть сильным, когда хочется проявить слабость. Оставаться стойким, когда уже нет сил держаться. И конечно, дом. Роберт, младший сын, стал единственным наследником и хранителем семейного очага. Он был обречен на то, чтобы поддерживать этот дом, двор, и не имел права на побег, пусть и недолгий.

Опять же, став взрослым, Роберт узнавал новые детали жизни родителей. Оказалось, его отец, Мераб, как многие мужчины, боялся своей жены и очень страдал от скандалов, которые закатывала ему Нинель с завидной регулярностью. Соседи Мераба любили и считали чуть ли не мучеником, раз он все еще живет с Нинель. Его никто не называл по имени. Сначала про него говорили: «бедный муж Нинель», а потом его вспоминали, как «отца Зураба, который выплюнул свои легкие, Серго, которого Нинель похоронила живым, и бедного маленького Роберта, который так похож на отца». Мераб хотел покоя и мира в семье, больше ничего.

– Папа, что он любил делать? – спрашивал Роберт у старшего брата Зураба.

– Чистить, – отвечал Зураб.

Роберт не понимал, а Зураб не знал, как объяснить малышу, что его отец находил отдушину в том, что чистил все, что попадалось под руку. Мераба всегда можно было найти на террасе. Целыми днями он чистил грецкие орехи на варенье. Бережно отделял пленки от ядрышек. Если кончались орехи, он чистил гранаты. Или горох. Тыквенные семечки или семена подсолнуха. Он всегда находил, что чистить своим маленьким перочинным ножом, с которым не расставался. Его успокаивало это занятие. По количеству ошметок можно было судить, устроила ему Нинель скандал или нет.

Когда в силу сезона Мерабу нечего было чистить, он стал выдергивать нитки. Первой этот талант обнаружила тетя Ника. Она сшила пальто для Кети, но сил не хватало удалить обметку. Она пришла к соседям с пальто, и Мераб за пару минут удалил все лишние нитки. Тетя Ника аж ахнула. Так что зимой стол Мераба был завален не орехами, а штанами, платьями, пальто и другими перешитыми вещами – он выдергивал обметку, подравнивал, если требовалось, подол. Позже стал и наметывать, не хуже, а то и лучше профессиональной портнихи. Он шил для детей зайцев из старых пеленок, ставил заплатки, штопал носки. Никогда не брал за работу денег, но соседи все равно благодарили – картошкой, зеленью, сыром. Фруктами и ягодами. Нинель ругалась и говорила, что ее муж – побирушка, раз за еду работает. И ей за него стыдно. Мерабу не было стыдно за свою работу. Ему нравилось. А потом он умер, вдруг, вытягивая нитку из чьей-то юбки. Прямо за любимым столом на любимой террасе. В одно мгновение. Врачи сказали – тромб. Нинель считала, что Мераб умер ей назло. Она не плакала, а злилась. Как можно было умереть, держа в руках юбку? Не смерть, а позор на весь их дом! Разве так мужчины умирают? Ну хоть бы штаны в руках были!

Маленький Роберт, не найдя любви в собственном доме, стал бегать к соседям. И Кети заменила ему и братьев, и мать, и отца. Она читала ему книжки, клеила картонные танки, учила писать. Ради Роберта она вставала рано утром и вела его на море, где они собирали красивые камни, стеклышки, обточенные волнами. Кети научила Роберта плавать и нырять, кататься на велосипеде и чеканить футбольный мяч. Она рассказывала ему про старшего, умершего, брата. Как Зураб плавал, как он был лучшим учеником в школе, как умел складывать в уме числа так быстро, что все с ума сходили. Роберт спрашивал у Кети про Серго, но она никогда про него не рассказывала. Только про Зураба. И Роберт очень хотел походить на старшего брата. Они с Кети срывали полевые цветы и шли на могилы Мераба и Зураба. Убирали засохшие букеты и клали новые. Кети научила Роберта рассказывать Зурабу о том, что его волнует, доверять тайны. Призналась, что она часто разговаривает с дядей Мерабом. А Роберту понравилось «разговаривать» со старшим братом. Сначала Кети стояла на могиле и доверяла дяде Мерабу сокровенные мысли, просила совета, а потом отходила, уступая место Роберту. Тот рассказывал Зурабу, что уже хорошо читает, что Кети считает его способным к математике.

Тетя Ника была рада, что дочь снова захотела жить, но пыталась ее образумить – зачем она возится с чужим ребенком, вместо того чтобы устраивать собственную судьбу? Зачем привадила Роберта? Разве он сирота? Да, ей тоже больно смотреть на этого мальчика, заброшенного и всегда голодного при живой матери. И, конечно, она всегда накормит Роберта, дверь ее дома всегда для него открыта, но Кети… Она молода, красива, и про Серго уже никто из соседей не вспоминает. Разве она не должна думать о себе?

Кети отреагировала жестко: она будет проводить с Робертом столько времени, сколько захочет. Тетя Ника смирилась и стала покупать еду на двоих детей – Кети и Роберта. И готовить на двоих. Нинель у плиты давно не стояла. Но Роберт нередко отказывался от еды – стеснялся, говорил, что поел в школе. Только Кети могла уговорить его пообедать, принеся тарелку в комнату.

Тетя Ника пришла к Нинель, принесла мясо на косточке и спросила, не хочет ли Нинель сварить первое. Нинель удивилась и мясо не взяла.

– Кто варит первое для себя? – спросила Нинель.

– Не для себя, для Роберта! – пыталась образумить соседку тетя Ника.

– Разве он голодный в школе? – удивилась Нинель.

– Слушай, он скорее умрет, чем кусок хлеба попросит, – сказала тетя Ника. – Я не могу Роберта накормить, он отказывается!

Нинель не ответила.

– Роберт на Кети похож, – продолжала тетя Ника. – Помнишь, как она боялась у тебя воды попросить, когда пить хотела? Роберт тоже такой. Они, эти дети, – другие. Они голодной смертью скорее умрут, чем подойдут и возьмут. Нинель, ты меня слушаешь? Я говорю, что ты должна Роберту первое сварить, а не я. Я варю, но он не ест. Я на двоих детей готовлю, скажи, зачем? Вот, смотри, сюда кладу мясо. Хочешь, я тебе готовое принесу? Покормишь сына. Или его скоро ветром сдует. Такой худой стал, что я плакать хочу, когда на него смотрю. Моя Кети худая, но я уже не плачу, привыкла. А зачем Роберт такой худой? Нинель! Разве я сама с собой разговариваю? Разве ты не здесь?

Тетя Кети так и не дождалась ответа. Нинель было неинтересно про мясо. Ей ни про что не было интересно.

Однажды, когда Роберт собирался бежать домой – а он старался прошмыгнуть незаметно, пока тетя Ника крутилась на кухне, – она его остановила и позвала к столу. Поставила перед ним тарелку и велела есть. Роберт сначала стеснялся и отказывался, но Кети, которая ела, как птичка, и была похожа на ходячий скелет, вдруг села рядом и попросила себе тоже еды. Ради Роберта. На следующий день все повторилось. Тетя Ника начала печь пироги, торты, пирожные и плакала уже от счастья, что Роберт и ее дочь наконец «перестали греметь костями на суп». Тетя Ника была готова простить все и всех ради этого мальчика, который вернул ее дочь с того света. Кети начала улыбаться и смеяться, как раньше, ведь она всегда была легкой и смешливой. Стала тянуться к матери – с разговорами и без, просто посидеть рядом. Кети уже без слез могла говорить о Серго и рассказывала, какой Роберт таланливый. Как сильно он отличается от брата. Ничего общего. Серго был ярким, Роберт предпочитал держаться в тени. Серго все давалось легко, с потолка валилось, Роберт брал усидчивостью, терпением, старанием.

– Я забирала сегодня Роберта из школы, – рассказывала Кети матери, – он стоял рядом с раздевалкой и давал всем пройти. Ждал, пока все оденутся, и только потом вышел. Вышел последним. Серго же всегда врывался в раздевалку первым, срывал чужие куртки, если они ему мешали, и первым выходил.

Тетя Ника слушала, понимая, как важны эти рассказы и воспоминания для Кети, но так и не решилась признаться дочери в том, что заставило ее начать готовить и принять Роберта как собственного сына.

В тот день она оказалась на вокзале. Случайно. Сама не помнила, зачем пошла той дорогой. Ноги сами повели ее в другую сторону. Наверное, тетя Ника задумалась о Кети, о ее судьбе. Или о том, завтра пойти на рынок или не завтра? Возможно, в тот момент она вспомнила сон, в котором рожала Кети. Сон был настолько натуральным, что тетя Ника проснулась без сил. Она прекрасно помнила, как во сне рассказывала соседкам по палате, какой Кети вырастет красавицей, какую трагедию переживет. Сон совместил прошлое с будущим, и тетя Ника не знала, что означает сновидение.

Обнаружив себя на вокзале, тетя Ника решила купить лаваш, который в местной лавочке пекли лучше, чем во всем городе. Она зашла в маленькую комнатку в здании вокзала, которая гордо именовала себя «кафе», и увидела за столиком Тамаза. Он ел хачапури, а Бэла несла ему тарелку с хинкали.

– Ты стала продавать хинкали? – удивилась тетя Ника.

– Нет. Только для Тамаза делаю, как он любит. Чтобы сильно острый был. Тамаз, ты знаешь, красный перец может есть, как чурчхелу. Жалко его. Уже две недели сюда ходит, а я его кормлю. Ну не выгонять же… Совсем на себя не похож. Постарел. Седой, как старик, а ведь нашего с тобой года. Помнишь, как меня Тамаз со свадьбы украсть хотел? Надо было ему разрешить. А теперь что? Ты одна, я одна, Тамаз тоже, считай, один.

– А что Лика? – удивилась тетя Ника.

– После смерти матери совсем не оправится. Ты же знаешь, как они жили. Как бедный Тамаз страдал от тещи. Все думали, Тамаз первый в гроб ляжет и крышку за собой закроет, чтобы теща не успела в его гроб плюнуть. Она ему всю печень съела и не подавилась. Лика же всю жизнь под матерью. Как та скажет, так она и делала. Тетя Марина специально ее замуж за Тамаза выдала – такой ей зять был нужен. Терпеливый, покорный. Другой бы уже не выдержал. А он терпел. В доме только голос тети Марины был слышен. Но ведь жили. Лика плакала, Тамаз молчал или сюда приходил, а тетя Марина так кричала, что все за ее связки беспокоились. Но ведь даже не охрипла ни разу! Зачем она в оперный театр не пошла работать? Там бы кричала в свое удовольствие. Хотя что я тебе рассказываю, сама все знаешь. Ох, кто же знал, что тетя Марина умрет сейчас, а не потом? Лика не знает, как жить. Тамаз не знает. Они же не умеют без тети Марины и в тишине. Сейчас, подожди, соус Тамазу принесу, как он любит.

Тетя Ника увидела, как жадно ест хинкали Тамаз, отметила и грязную рубашку соседа, и его сгорбленную спину – человека, которого постоянно бьют, и он привык склоняться под ударами. Она видела, как Бэла поставила на стол соус, что-то спросила у Тамаза, а он ничего не видел и не слышал. Он ел так, как ест человек, не чувствующий ни вкуса, ни запаха еды, – будто «заедал» свое горе. Как в последний раз. Бэла стояла рядом. Пододвинула миску с соусом. Налила в стакан компот. Улучив момент, убрала грязную тарелку и поставила чистую. В этих движениях тоже была боль, разочарование, тоска. Тетя Ника подумала, что, возможно, Бэла и права – если бы она вышла замуж за Тамаза, как собиралась и как хотела, когда им было по восемнадцать лет, вся жизнь могла бы сложиться по-другому. И тогда бы Бэла не осталась вдовой в тридцать пять лет. А у Тамаза не было бы тещи, которая сначала выпила всю его кровь, а потом умерла. И Тамаз не знал, как жить без такого добровольного донорства.

Тетя Ника, забыв про лаваш, вернулась домой и приготовила ужин. Испекла наполеон и оставила кастрюлю, чтобы Роберт и Кети могли «доесть пальцем». Она помнила, как ее маленькая дочь больше всего ждала не самого торта, а того момента, когда мать отдавала ей кастрюлю с остатками крема.

Роберт тогда был счастлив. Ему было хорошо с Кети и тетей Никой. Они с Кети сначала наперегонки доедали крем из кастрюли, а потом ели все, что наготовила тетя Ника. Роберт даже радовался, что Серго бросил Кети, – ведь иначе она бы была с ним и не сидела бы сейчас рядом с Робертом.

Роберт бежал из школы, чтобы побыстрее прижаться к тете Нике или к Кети. Он обнимал тетю Нику за талию и знал, что сейчас подойдет Кети и обнимет их обоих. И они так постоят, буквально минуту. Или Кети встретит Роберта на пороге дома, погладит по голове, чмокнет в макушку, и тут же подойдет тетя Ника, чтобы тоже обнять его и дочь. И снова наступит эта минута, растянутая в вечность – абсолютного счастья.

Роберт стал лучшим учеником не только в классе, но и во всей параллели. Кети помогала ему делать домашние задания. Они вместе рисовали, учили стихотворения наизусть, решали задачи по математике. Кети требовала, чтобы Роберт много читал, слушал музыку. Ему нравилось учиться. Но еще больше нравилось, когда Кети хвалила его за достижения. Тетя Ника пекла на его день рождения торты и пирожные, приносила в класс и угощала одноклассников. Роберта все любили. Конечно, он прекрасно понимал, что к другим детям на родительские собрания приходят мамы, бабушки, тети. А на его собрания ходят или Кети, или тетя Ника. Не мама. Однажды он даже решил, что его мама – Кети, а бабушка – тетя Ника. И жил с этим чувством счастливо и спокойно. Городок был маленький, так что к Роберту все относились с нежностью и заботой. Наверное, жалели. Роберт не слышал разговоров за своей спиной, потому что все сплетни пресекали тетя Ника и Кети. Они хотели, чтобы мальчик рос обычной жизнью. Чтобы он как можно дольше оставался ребенком – чистым, наивным, искренним, честным. Кети учила его не врать, не скрываться, рассказывать о том, что беспокоит и тревожит. Роберт рассказывал то, что Кети хотела услышать, лишь бы ее не расстраивать. Но ни за что бы в жизни он не признался ей в том, что давно вырос. Внутри. И понимает больше, чем многие из его одноклассников. Что он куда более взрослый, чем она про него думает. К сожалению, к его огромному сожалению.

Роберт изо всех сил старался продлить эти счастливое время. Понимал ли, что оно скоро закончится? Конечно. И этот факт он принял намного раньше, чем Кети. То лето, когда он переходил из младшей в старшую школу, стало последним летом его детской жизни. Он это чувствовал и не всегда мог справиться с эмоциями. Кети, когда Роберт капризничал, хотел прогулять школу или просто хулиганил, говорила: «Ты же мужчина. Прими верное решение. Я знаю, ты поступишь правильно».

И Роберт шел в школу, брал себя в руки, хотя ему очень хотелось плакать, кричать, бежать – куда угодно, лишь бы подальше от дома, Кети, тети Ники и всего того, что заставляло его быть мужчиной и вести себя достойно. Иногда с ним что-то случалось – неожиданно, непредвиденно, – и он задыхался, начинал кашлять так, что тетя Ника отводила его к врачу, подозревая астму. Врач говорил, что астмы у Роберта нет, а есть взросление. И прописывал режим дня, сон, отдых, полноценное питание, разумные спортивные нагрузки. Можно отвар пустырника или валерьяны на ночь. Роберт знал, что врач его понимает – он задыхался от слез. Кашлял, чтобы не расплакаться. Роберт физически чувствовал, что детство уходит. И это не было связано с переходом в старшую школу, как все думали.

В то лето тетя Ника нашла Кети жениха. Не местного. Кети считалась уже слишком «взрослой» для невесты, но была такой красавицей, что никто не смел поспорить с очевидным. Она расцвела, немного поправилась, «не гремела костями и не тыкалась ребрами», как радостно всем сообщала тетя Ника, улыбалась так, что все вокруг становились счастливыми. У Кети вновь появились ямочки на щеках, которые так нравились Серго и которые так тщательно прорисовывал Роберт, когда писал портреты своей воспитательницы, подруги, первой любви – девушки, которая заменила ему всех. Роберт любил тетю Нику, но Кети стала для него вселенной.

Роберт видел, что тетя Ника нервничает перед знакомством-сватовством. Она не знала, чего ожидать от дочери. И даже не знала, каким богам молиться, чтобы все прошло хорошо. Но Кети понравился жених – немолодой, старше ее на десять лет. Кети не стала бы врать и притворяться. Она смеялась, поправляла волосы, пошла танцевать, чего давно не делала. А Кети так танцевала лезгинку, что мужчины по углам разбегались, признавая поражение. В тот вечер Кети снова была легкой, удивительно красивой, яркой, страстной. Роберт, который тоже присутствовал на ужине, начал задыхаться. Тетя Ника объяснила гостям, что у мальчика астма. Но Роберт задыхался от ревности, любви к Кети и осознания того, что ее заберет этот старик, который сидит за столом. Роберт хотел выкрикнуть этому мужчине, что он хуже Серго, что он не знает, какая Кети, но не мог – кашлял, задыхался, а потом убежал в туалет – кровь пошла носом. Так уже бывало. Приступы совпадали с уроками физры или итоговыми контрольными. А теперь никто не догадывался, что Роберт страдал из-за Кети.

Тетя Ника все правильно рассчитала – жених окружил Кети заботой, любовью, нежностью, но в его действиях чувствовались спокойствие, мудрость и уверенность взрослого человека. Кети согласилась выйти замуж. Роберт, которому об этом сообщила тетя Ника, пошел в ванную и разбил зеркало и плитку на стене. Потом безутешно плакал, не понимая, как мог такое натворить. Тетя Ника и прибежавшая Кети успокаивали Роберта и говорили, что для него ничего не изменится – и тетя Ника, и Кети останутся ему родными. Да, Кети уедет к мужу, но тетя Ника ведь никуда не денется, и Роберт не лишится дома. Тетя Ника не перестанет о нем заботиться. И Роберт сможет делать уроки в комнате Кети, если захочет. Брать ее грифельные карандаши, этюдник, книги – все, что пожелает. Она все оставит Роберту. Ничего в новый дом не заберет.

Роберт кивал, но чувствовал, что обе женщины, самые близкие и дорогие ему, мыслями находились уже далеко, в новой жизни. Он хотел не обижаться, но все равно плакал безутешно и горько.

– Ну что ты как маленький? – утешала его Кети. – Ты же мужчина. Я буду приезжать. Часто. Ты сможешь ко мне ездить в гости.

– Роберт, милый, ты ведь хочешь, чтобы Кети была счастлива. И я хочу, – говорила тетя Ника. – Я тоже буду по ней скучать. Очень сильно. Но если ты любишь Кети и меня, не терзай нам сердце. Мы должны радоваться, что у Кети будет семья. Разве ей не нужен муж? Очень нужен.

На свадьбу Кети Роберт не пришел. Убежал на вокзал – только там звуки поездов заглушали музыку, тосты, пожелания, которые доносились от соседей. Не зная, куда еще податься, он зашел в кафе, чтобы купить лаваш, – живот крутило от голода. Он сел за стол напротив Тамаза и жевал хлеб. Бэла не стала ничего спрашивать и молча поставила две тарелки с хинкали – для Тамаза и Роберта. Они ели молча. Роберт был готов просидеть так всю ночь, но Бэла отправила его домой – поздно, мать будет волноваться.

Еще пару недель после отъезда Кети Роберт приходил в дом к соседям по старой памяти, а тетя Ника ждала его с горячим обедом. Но без Кети Роберту кусок в горло не лез. Он шмыгал носом, борясь с приступом слез и кашля, задыхался, а тетя Ника ласково убеждала его в том, что он должен радоваться. Она рассказывала ему о том, как Кети хорошо живет, какой у нее теперь большой и красивый дом, как ее все любят в новой семье – и золовки, и свекровь. Муж так и вовсе пылинки с нее сдувает. На следующий день Роберт не пришел на обед. И через день тоже. Как-то он встретил тетю Нику во дворе, и та спросила, куда он пропал. Роберт пожал плечами и не ответил. А через пару месяцев тетя Ника сама пришла к ним и сообщила, что Кети скоро станет матерью. Тетя Ника вытирала слезы и говорила Нинель, как она счастлива стать бабушкой. Какое счастье для Кети, что она так быстро забеременела – ведь врачи предупреждали, что если дочка не начнет нормально есть и не наберет вес, то с мечтой о детях можно распрощаться. Нинель вынырнула из своего анабиоза и даже обняла соседку.

– Пусть Кети родит девочку. Девочка не принесет ей столько горя, сколько приносят сыновья, – сказала Нинель.

– Что ты такое говоришь, Нинель? – ахнула тетя Ника. – Да пусть хоть котенка родит, чтобы я уже с ума сошла от счастья!

У Роберта в этот момент случился приступ – он кашлял, задыхался так, что тетя Ника, перепугавшись, вызвала «Скорую». «Мальчик сейчас легкие выплюнет через рот!» – кричала она.

Роберт любил Кети. Она стала его первой и последней любовью. Пусть детской, но оказавшейся самой сильной. Он пронес это чувство через всю жизнь. Еще тогда, харкая легкими, он поклялся, что никогда не предаст Кети. И никто не займет ее место в его сердце. Всех девушек, а позже женщин он сравнивал с Кети, и ни одна не могла с ней даже рядом встать.

Когда Кети родила – мальчика – и приехала к матери показать младенца, Роберт все же нашел в себе силы прийти к соседям. Кети его обняла, поцеловала, начала тискать и причитать, как он вырос, возмужал, что она соскучилась и часто о нем думала. Кети стала расспрашивать про школу, про рисунки, математику. Роберт молча отстранился – это была уже не его Кети, а другая женщина. Ласковая, нежная, но чужая. Эта женщина по-другому пахла, у нее были другие руки. Даже голос изменился. На секунду Роберт даже подумал, что ошибся или к тете Нике приехала знакомая, а не дочь. Но нет.

Кети принадлежала этому комку пеленок, издававшему странные звуки. Она принадлежала мужчине, который сидел за столом и улыбался. Роберт не понимал, что происходит. Ведь мужчина был старым. Он никак не мог называться мужем Кети. Он годился ей в отцы! Мужчина что-то говорил Роберту, но тот не слышал. Его душили слезы. Он ненавидел всех: и Кети, и мужчину, и младенца, и даже тетю Нику. Ведь они лишили его семьи, любви. Они лишили его жизни. Тетя Ника тоже вела себя странно – она буквально вцепилась в младенца и сидела так, замерев. Ее не заботили ни стол, ни приходившие гости, ни Роберт. Она ничего не видела и не слышала, будто ребенок, которого она держала на руках, владел гипнозом и велел тете Нике не шевелиться.

– Мама, положи Георгия. Не бойся, он не убежит, – ласково сказала Кети.

– Нет, я еще подержу.

Роберт очень многое собирался рассказать Кети. Когда она уехала, он «запоминал» свои достижения, чтобы при встрече все сообщить. Много раз он прокручивал в голове, за что Кети его похвалит и что ее порадует. Некоторые факты Роберт отметал, добавлял другие, снова репетировал монолог. Так, он все же решил сообщить, что по-прежнему считается самым лучшим учеником в классе. А про то, что почти забросил рисование, решил промолчать. Но сейчас заготовленная речь вылетела у него из головы. Кети спрашивала, а он не мог даже слова из себя выдавить.

Дом наполнялся людьми – соседки уходили, приходили другие. Кто-то приносил сладости, кто-то подарки. Все хотели посмотреть на младенца. Роберта оттеснили к краю стола, и он понимал, что к Кети он уже не сможет подойти – ее окружили женщины. Мужчина, называвший себя мужем Кети и отцом младенца, встал, чтобы уйти на террасу и не мешать женским разговорам. И все женщины вдруг замерли и расступились. Кети побежала накрывать стол на террасе, чтобы муж мог поесть, если вдруг проголодается. В тот момент Роберт узнал, что такое ревность. Настоящая, мужская. Которая сковывает все тело, а потом разжигает внутри огонь. И нет способа его потушить. Роберт чувствовал, что ему под кожу засунули красный острый перец. В руки, ноги, спину, живот. Он покраснел и опять начал задыхаться. Ему хотелось убежать, далеко, на край света. Хотя бы на вокзал. Роберт побежал к двери и уже на выходе врезался в мать. Ради такого события Нинель встала с кровати и вышла из дома.

– Почему ты не можешь ходить пешком? – строго спросила Нинель. Роберт знал, что мать не ждет от него ответа или объяснений. Она даже не заметила, что ему опять плохо.

Тетя Ника встала и передала Нинель на руки внука.

– Какой красавец! Тьфу на него. – Нинель расплакалась, поцеловала младенца в лоб, обняла Кети, называя ее дочкой, обняла тетю Нику.

Роберт застыл, видя, как его мать передает Кети серебряный сервиз, который хотела подарить на их свадьбу с Серго. После того как Серго уехал, Нинель несколько раз собиралась отнести сервиз в комиссионный магазин, но так и не решилась. Сервиз все это время пылился на шкафу. Кети расплакалась, обняла Нинель и назвала ее «мамой». Роберт был готов ходить по потолку. Он знал, что должен уйти, убежать, но так и стоял в дверях. Внутри все жгло и кололо, будто кто-то решил, что перца будет маловато и надо бы еще исхлестать душу Роберта крапивой.

– Иди сюда, – вдруг позвала его Кети.

Роберт подошел. Его тошнило. За минуту до этого ему показалось, что он сгорит на месте. Руки стали липкие от пота. Его знобило. Кети подошла сама, взяла за руку и подвела к кроватке, в которую, наконец, положили ребенка.

– Дай ему палец, – сказала Кети.

Роберт в полуобморочном состоянии дал младенцу палец, за который тот тут же схватился. Дальше Роберт ничего не помнил. Он очнулся на кровати в бывшей комнате Кети. Ему вдруг стало хорошо, спокойно, и он снова закрыл глаза. Все вернулось – он снова здесь, в этой комнате, значит, опять задремал. Сейчас придет Кети и поможет ему сделать домашнее задание по математике. А потом они будут рисовать или Кети почитает ему вслух. Что они читают? «Робинзон Крузо». Как раз на самом интересном месте остановились. Кети хотела, чтобы Роберт сам дочитал, а он ответил, что ему больше нравится слушать. И голос ее нравится. Роберт закрыл глаза и тут же подскочил на кровати. Голова закружилась, и ему пришлось снова лечь. Вместо Кети он увидел перед собой того пожилого мужчину, которого Кети зачем-то называла своим мужем.

– Ничего, так бывает, – сказал тот ласково. – Вот, держи, съешь шоколадку. И носи с собой конфеты или кусок сахара. Чувствуешь, что плохо, съешь что-нибудь сладкое. Тебе нужна глюкоза. Может кровь носом идти. Не бойся. Ты растешь. Спортом занимаешься?

– В футбол играю, – промямлил Роберт.

– Это хорошо. Не бросай, – кивнул муж Кети.

– Что случилось?

– Тебе плохо стало. Лежи, не вставай пока. Вот чай. Выпей. – Муж Кети говорил так спокойно, уверенно, что ему хотелось подчиниться. Роберт стал пить чай. – Я к тебе еще приду.

Муж Кети ушел. Роберт выпил чай, доел шоколадку и не знал, чем еще себя занять. Он снова попытался встать, и ему это удалось, но он боялся ослушаться этого мужчину, который велел ему лежать и отдыхать. Роберт стал открывать ящики тумбочки и нашел несколько своих детских поделок. В нижнем ящике лежало фото Кети с Серго. Роберт забрал его себе, засунув за пояс брюк. Как и фотографию Кети на пляже в купальнике. Он нашел флакон с ее любимыми духами, пустой, лишь с флером аромата, и тоже решил забрать себе на память. Он до конца выдвинул нижний ящик и смотрел на те вещи, которые сохранила Кети. Две ракушки – на одной было написано фломастером Кети, на другой – Серго. В дырочки Кети протянула нитки, сделав кулон. Роберт взял оба кулона, связал их и повесил на шею под рубашку. Он продолжал исследовать внутренности тумбочки, хотя прекрасно знал, что не имеет на это права и это неприлично. Миллион раз у него была возможность открыть эти ящики, но Роберт знал, что в этой тумбочке Кети хранит личные вещи. Она ему полностью доверяла, и ему и в голову не приходило посмотреть, что Кети так бережет, что для нее важно, какие воспоминания она сложила в этой тумбочке.

Что с ним произошло? Что заставило открыть ящики и, говоря откровенно, украсть фотографии, ракушки и пустой флакон? Роберт не знал, но совесть в тот момент его точно не мучила. Отчего-то он решил, что имеет на это полное право. Во втором ящике нашлась игольница, сшитая Кети на уроке труда еще в младшей школе, – Роберт тоже положил ее в карман. Там же, в коробочке, он наткнулся на кольцо и вспомнил, что видел его на пальце Кети. Это кольцо подарил ей Серго. Она его носила до замужества. Сняла перед отъездом. Роберт решил, что и это кольцо может забрать. Ведь Кети не взяла его в свою новую жизнь. А в первом ящике он нашел игрушку, с которой Кети никогда не расставалась. Спала с ней, даже на экзамены носила, на удачу. Медведь. Облезлый, выцветший, с потерянным глазом. Кети считала его талисманом. Роберт взял этого медведя, спрятав под брючный ремень. Этого медведя Кети подарил Серго, когда они еще были детьми.

Когда Роберт спустился вниз, комната опустела. Он подошел к столу, чтобы взять кусок пирога, и увидел, что на диване лежит сын Кети. Ему устроили бордюр из подушек. Малыш кряхтел, боролся с пеленками. Роберт подошел, достал медведя и покрутил над ребенком. Тот затих и начал улыбаться. Роберт оставил игрушку рядом с сыном Кети.

В комнату вбежала Кети. Роберт думал, что она кинется к сыну, возьмет его на руки. Но Кети обняла Роберта и крепко прижала к себе.

– Что у тебя там? – Кети резко отстранилась. Роберт понял, что не имеет права врать, и показал то, что взял из тумбочки.

– Я хочу это себе. Можно? – спросил он. – На память. Ты не взяла с собой. Тебе не нужно? Я сохраню. Вдруг тетя Ника ремонт захочет? Тогда пропасть может. Медведя я Георгию положил. Смотри, ему нравится. – Роберт лепетал, не зная, как Кети отреагирует на то, что он залез в ее вещи да еще и пытался их украсть.

Он из последних сил старался не смотреть на Кети. Но когда поднял голову, увидел, что она плачет.

– Прости меня. Я не хотел. – Роберт испугался, что Кети плачет от горя. Из-за того, что он так поступил. Ему хотелось оправдаться, но он не знал, как. – Зачем ты оставила медведя? Он же твой талисман. А фотографию с Серго я никому не покажу, не волнуйся. Никто не узнает. Ты такая на ней красивая. Хочешь, я выброшу эти ракушки? Кети, не плачь. Прости меня. Хочешь, я все положу в твою тумбочку?

Роберт видел, что его слова не успокаивают, а расстраивают Кети еще больше – она плакала.

– Можно я себе только кольцо оставлю? Как память о Серго? Ты ведь его больше не носишь. А я буду носить. Как память о тебе и брате, – сделал еще одну попытку оправдаться Роберт.

– Как ты думаешь, у Серго все хорошо? – спросила вдруг Кети.

– Не знаю. Но он точно жив. Мама говорила, что она бы почувствовала, если бы Серго умер. Так было с Зурабом и моим папой. Мама чувствовала, что они скоро умрут. Она мне рассказывала, что сон видела, в котором Зураб к ней пришел и попросил еды ему в дорогу приготовить. И мама во сне всю ночь у плиты стояла. То же самое с папой было. Мама сон увидела. Только папа просил нож его любимый отнести поточить. И гранаты купить, чтобы он почистил – на сок. А про Серго она сон не видела. Значит, он жив.

– Я скучаю по нему. Каждый день, – призналась Кети.

– Я тоже скучаю. По тебе. Каждый день. Я тебя люблю, – прошептал Роберт.

Он не знал, что бы произошло дальше, но в комнату зашел муж Кети. Он обнял ее и увел на террасу. Роберт постоял немного в комнате, пододвинул подушки на диване, дал палец сыну Кети, за который тот опять схватился. Потом в комнате опять появились женщины – накрывали столы, перемывали посуду в ожидании новых гостей. Роберта снова оттеснили к двери. Он вышел, и его никто не остановил.

Роберт пошел домой. Лег в кровать, не раздеваясь, и сразу же уснул. Утром он спросил у матери, не знает ли она, где Серго.

– Твой брат пропал без вести, – резко ответила мать и положила перед Робертом справку, в которой так и значилось – «пропал без вести».

Следующие годы Роберт помнил с трудом – они превратились в один бесконечный тусклый день. Он учился, не прилагая особых усилий. Репутация лучшего ученика школы давно работала на него. Учителя по привычке ставили ему пятерки. Интерес к учебе у Роберта давно пропал. Кети больше не приезжала. Один раз тетя Ника ездила к дочери и, вернувшись, пришла к ним сообщить, что там все хорошо. Но Роберт не поверил тете Нике. Не было в ее глазах и голосе радости.

Тетя Ника сдавала. Она вдруг резко постарела, стала жаловаться на боли в спине, ногах. Роберт после школы забегал к ней – приносил хлеб, молоко, овощи. Нинель тоже плохо себя чувствовала. Иногда по нескольку дней не вставала с кровати, доходила только до туалета и снова ложилась. Не разрешала Роберту даже занавески раздвинуть. И не позволяла вызвать врача.

– Не хочу. Лучше я умру. В этой кровати. Я устала жить. Мне давно пора на небеса, хотя я заслуживаю гнить в гробу. Пусть меня черви съедят за все, что я сделала и не сделала, – твердила Нинель.

Роберт мыл полы в своем доме, подметал двор, бежал к тете Нике и убирал там. После школы он забегал к Бэле на вокзал, ел хинкали, которые она для него готовила, и забирал еду для тети Ники и матери – обе вообще перестали готовить. Но если тетя Ника болела физически, жалуясь на нестерпимо ноющее тело, то Нинель была больна душевно. Тетя Ника не могла встать, потому что любой шаг причинял ей дикую боль, Нинель же не хотела вставать, не имея на то желания.

– Что там Нинель? – спрашивала тетя Ника.

– Ждет, когда за ней придет смерть, – отвечал Роберт.

– Это она за Серго себя простить не может. И за Зураба тоже, – вздыхала тетя Ника.

– Что там Ника? – спрашивала у Роберта мать, когда тот уговаривал ее пересесть в кресло, чтобы перестелить постель.

– Плохо. Совсем ходить не может, – отвечал Роберт.

– Это она из-за Кети страдает. Если бы Кети здесь была, Ника бы бегала. А так – куда ей бежать? Ради кого? Вот ноги ей и отказывают, – вздыхала Нинель.

Для тети Ники Роберт все-таки вызвал врача. Ее положили в больницу. Диагностировали рак легких. Последняя стадия. Врачи давали тете Нике жить месяц, максимум два.

– У нее же ноги болели, колени, спина, руки, – не понимал Роберт, когда пришел в больницу проведать тетю Нику.

– Так бывает, – пожал плечами врач.

Роберт не знал, сообщать ли Кети о болезни матери. И как сообщить? Сказать, что тетя Ника болеет или что она умирает?

– Роберт, дорогой, не надо. – Тетя Ника будто услышала мысли Роберта. – Не надо говорить Кети. Пусть она не расстраивается сейчас. Пусть один раз расстроится, когда я умру. Ты же знаешь, какая она чувствительная. Я буду за нее волноваться, и мне станет еще больнее. А вдруг она сейчас не может приехать? Георгий еще совсем маленький. Кети не должна его оставлять. Зачем ребенок еще будет страдать?

Тетя Ника умерла через три недели. Кети приехала на похороны, но это была не она, а ее оболочка. Зато Нинель встала, помогала во всем, переживала за могилу, памятник, венки, поминки – чтобы все было достойно.

Тетю Нику похоронили на том же кладбище, на котором лежали отец и старший брат Роберта. Мальчик даже подумал, что мать, как многие женщины, найдет утешение в заботе о могилах. Начнет красить, сажать цветы, убирать. Он сам часто приходил на кладбище – поговорить с Зурабом, посоветоваться, убрать могилу отца.

Но после похорон Нинель снова заточила себя в своей комнате с вечно задернутыми наглухо занавесками. Она перестала мыться, не разрешала сыну поменять белье и убрать в ее комнате. Роберт заставлял себя зайти в комнату матери, чтобы поставить на тумбочку еду. Ему хотелось сдернуть занавески, вырвать с корнем фрамугу, чтобы пустить свежий воздух.

Когда Роберт понял, что скоро останется один? В тот день, когда купил два ведра грецких орехов. Он возвращался домой и увидел женщину, не из местных. Она стояла на железнодорожной станции и продавала орехи. Отдавала почти даром. И Роберт пожалел женщину, купил. Вечером он сел за стол, взял старый нож отца и начал чистить орехи. В этот момент на веранду вдруг вышла мать и закричала. Она кричала и рвала на себе волосы. Роберт вызвал «Скорую».

– Я просто чистил орехи, – оправдывался он перед врачом. – Она давно на террасу не выходила, она сошла с ума, да? Она, наверное, приняла меня за отца. Он тоже чистил орехи этим ножом.

– Мы не знаем, никто не знает. Остается только терпеть, – ответил врач.

Нинель с каждым днем все глубже погружалась в свой мир, в котором не находилось места ни для живых, ни для мертвых. Она начала разговаривать сама с собой, и эти монологи могли длиться часами. Обвиняла мужа в том, что он дал ей троих сыновей и не дал ни одной девочки. В том, что умер и оставил ее одну. Нинель упрекала покойного мужа во всех грехах – он не дал рожденным от него сыновьям мужской силы, передал лишь слабости. Нинель говорила, что им с Мерабом нельзя было заводить детей, ведь в них будет течь дурная, больная кровь мужа. Нинель кричала, что ее брак принес ей одни несчастья, что она прожила бездарную, бессмысленную жизнь, в которой не припомнишь ничего светлого – одни болезни и страдания. Предательства и потери. И теперь она осталась одна. Роберт? Ее младший нежданный сын, зачатие которого вызвало скорее удивление, чем радость? Нет, он никогда не был для нее долгожданным и самым любимым «последышем», скорее наказанием. Ведь она была уже немолода, чтобы рожать ребенка. Позор – рожать в том возрасте, когда внуков надо нянчить. Да и не хотела его вовсе. Откуда силы взять на еще одного ребенка? Роберт из этих материнских монологов узнал, что лишь Зураба мать любила всем сердцем и душой, всем своим существом. Лишь его с трудом отрывала от груди, продолжая кормить, когда сыну уже исполнилось два года. И именно Зураб должен был стать материнской надеждой и опорой. Но он умер, и в его смерти Нинель всегда винила мужа. Ведь в его роду именно мальчики умирали от странных и страшных болезней. В семье Мераби имелись сумасшедшие, шизофреники и самоубийцы. Вся гниль рода передавалась по отцовской линии и лишь сыновьям, не дочерям. И вся кара за грехи мужниного рода пала на голову Нинель – старшего не уберегла, среднего тоже. Как мог ее Зураб заболеть легкими? Никто не болел никогда. Сколько врачи ни убеждали Нинель, что наследственность в этом случае ни при чем, она осталась при собственном мнении – в смерти старшего сына был виноват муж, его род. Думала все, расплатилась. Оказалось, нет.

Серго был вымученным ребенком. Выстраданным. Нинель не могла забеременеть несколько лет, которые для ее мужа превратились в ад. Нинель после Зураба потеряла двух детей в утробе – выкидыши случались на поздних сроках. Она хотела родить. Любой ценой. Один-единственный раз Мераб посмел сказать, что она делает это для себя, больше ни для кого. И ребенок, если и будет зачат, не станет счастливым. Ведь счастливыми становятся лишь желанные дети. А на этого еще не зачатого ребенка Нинель уже возложила миссию. Нинель тогда перестала разговаривать с ним, и супружеский долг стал в их семье именно долгом. Ничем большим. И когда забеременела, она отправила мужа спать в другую комнату. Чтобы вынашивать ребенка в полном покое. После этого Мераб построил террасу, поставил на ней огромный стол, на котором чистил фрукты и овощи. Сидя за которым спустя годы и умер.

Про отца Роберту рассказывали не только братья, но и тетя Ника.

– Знаешь, я помню один случай. Кети была маленькой, годика два, – рассказывала тетя Ника. – Твой отец тогда очистил черешню от кожицы и принес мне, чтобы я дала своей дочери. Представляешь? Он очистил целую тарелку черешни не только от косточек, но и от кожицы. И каждая ягодка осталась целой. Я чуть не плакала над этой тарелкой. А Кети с тех пор требовала только такую черешню – без кожицы. И твой отец ей чистил и приносил. Не только черешню, но и другие фрукты – вишню, яблоки, персики, нектарины. Кети ела только без кожицы. Даже огурцы и помидоры всегда чистила.

– Я тоже огурцы всегда чищу. Меня Кети приучила, – ответил Роберт. – И яблоки, как она, на дольки режу.

Роберт был зачат случайно. Нинель возмущалась тем фактом, что не ждала, не хотела, а вдруг так случилось. Младшего сына она носила легко, что тоже вызывало у нее неприятие и возмущение. Почему в первых двух беременностях она страдала, а в третьей порхает, как молодуха? Роберт легко родился и не доставлял никаких проблем, пока был младенцем. И Нинель не переставала удивляться – что за ребенок? Спит, ест, не плачет. Разве ребенок не должен капризничать, доводить мать до истерики и страданий? Роберт даже грудь сосал так аккуратно, что Нинель не мучилась трещинами, как с первыми сыновьями. Но и этот факт не приносил ей радости, лишь недоумение.

Роберт спокойно перешел на прикорм, не плевался кабачком, не мучился зубами, газиками, расстройствами желудка и прочими детскими напастями. Сел, встал, пошел раньше срока. Не разбивал голову об острые углы, не падал лицом в кучу щебенки, насыпанной во дворе. Щебенки Нинель очень боялась, вспоминая, как Серго упал и потом долго ходил зеленым. А Зураб упал в угольную кучу и тоже долго ходил зеленым. Зураб и Серго ломали руки, болели с высокой температурой, не спали ночами, а Роберт рос абсолютно здоровым ребенком. Нинель не понимала, что ей делать. Они привыкла не спать, дежурить сутками у кроватки, выкармливать, выпаивать, беспокоиться. Закапывать капли, давать по часам лекарство. Только тогда она чувствовала себя матерью. С Робертом, который спал, ел, не болел, она чувствовала себя не нужной ни ему, ни себе.

– Наверное, тебе стоило переболеть чем-нибудь в детстве, чтобы Нинель почувствовала себя матерью и полюбила тебя, – рассказывала тетя Ника Роберту. – Она привыкла страдать и преодолевать. Не умела по-другому. Ты ей не доставлял никаких хлопот, а она считала себя матерью через собственную боль. Ты не виноват. И Нинель не виновата.

Роберт помнил, что действительно ничем особенным не болел в детстве. И когда рассказывал матери, что одноклассник заболел корью, мать ненадолго оживлялась и даже обращала на него внимание – подходила, трогала рукой лоб, требовала открыть рот и показать язык. Но Роберта миновали корь, ветрянка, свинка, менингит и другие болезни, которые подкашивали соседских детей и одноклассников. Даже вши у него не заводились.

– Ты был счастьем, посланным Нинель, но у каждого свое счастье, – говорила тетя Ника.

Когда мать начала сходить с ума, путая день с ночью, принимая Роберта то за Серго, до за Зураба, он начал искать хоть какие-то следы брата, считавшегося пропавшим без вести. Перерыл весь дом, но не обнаружил ни писем, ни других свидетельств того, что Серго давал о себе знать. Никаких документов не существовало. Даже свидетельства о рождении. Будто Серго вовсе не появлялся на свет.

У него оставался ключ от дома тети Ники – Кети попросила приглядывать. Роберт зашел в дом соседей и вытряхнул все тумбочки и шкафы. И в дальнем ящике в комнате у тети Ники он нашел фотографию, совсем старую, на которой два его брата стояли вместе – счастливые, юные, веселые. И еще ничто не предвещало бед, которые обрушатся на их семью.

Лишь один-единственный раз Роберт сделал попытку поговорить с матерью – в тот день она его узнала, попросила купить помидоров. Очень ей хотелось помидоров, посыпанных крупной солью. И лаваша, который у Бэлы на станции. Тогда Роберт и решился на разговор. Он подошел к окну и раскрыл занавески. Мать зажмурилась, но тут же возмутилась – почему такие грязные окна? Разве нельзя было помыть? Но потом опять переключилась и попросила открыть настежь окно. Нинель наслаждалась свежим воздухом и запахами.

– Вишня цветет, – сказала она, – всегда любила этот запах. Принеси мне ветку вишни и в вазу поставь.

Роберт вышел во двор и обломил ветку, поставил в вазу и принес в комнату матери. Нинель горько плакала.

– Тут так грязно. Прости меня, – сказала она Роберту. – Я сейчас встану и все уберу. Нагрей мне воды. Я хочу помыться. Надо перестелить постель. Натаскай еще воды из колонки – я полы помою.

– Мама, я сам все сделаю, – сказал Роберт, не зная, как реагировать.

– Ты дом запустил. Смотри, какой позор на мои бедные глаза! Эти шторы… Их проще выбросить, чем я стирать буду.

Роберт видел, как мать вдруг встала с кровати, сорвала занавески, начала перекладывать белье в шкафу, менять постель. Потом перемыла во всем доме полы. Сама долго мылась в ванной. Велела купить новые сковородки: «Как можно на этих готовить? Им столько лет, сколько тебе!» Роберт послушно приносил воду, подавал тряпки, выносил мусор. Наконец набрался смелости и спросил о том, что его волновало:

– Мама, а Серго правда пропал без вести или ты знаешь, где он?

– Он не хотел, чтобы его искали. Я его сильно обидела, – ответила Нинель.

– А умереть он мог?

– Мог, конечно. Всякое бывает. Но он не умер. Я не почувствовала. Он жив. И все еще гордый, раз не хочет о себе сообщить. Этим он в меня пошел. Я долго помню обиду. Так долго, что забыла уже, почему именно обиделась. Но Серго имел право от меня отказаться. Я хочу попросить у него прощения, но он меня не простит. Я бы не простила.

– Может, у него нет возможности сообщить нам?

– Разве там, где он находится, нет почты? Разве он забыл наш адрес? Нет. Значит, ему не жаль мать и младшего брата. Значит, он все еще помнит зло и обиду. Я сама себя не простила. Твой брат всегда всем нравился, но жить с ним под одной крышей я никому не пожелаю. Посмотри на меня и представь, что я – твой брат. Разве мой муж, твой отец, не страдал от меня? Страдал. Разве я стала ему хорошей женой? Нет. Я знала, что Серго уйдет один раз и не вернется. Он на меня похож. Надо диван перетянуть – смотри, на обивке дыры. А если Серго приедет и увидит, как мы живем? Ему станет за нас стыдно! Надо убрать в его комнате. Окна там помыть.

– Да, мама, конечно. Но ты говорила, что Серго не вернется…

– Я сон видела. Как Серго приехал и увидел грязный дом. Давай все уберем. Может, я умру, и тогда твой брат появится.

Они перешли в бывшую комнату Серго, и Нинель принялась драить и чистить.

– Мама, давай его найдем, – предложил Роберт.

– Зачем? Он сам вернется. Зайдет в свою комнату, а здесь чисто. Все, как он любит. Сейчас я умру… тогда Серго вернется. Он не хочет меня видеть.

– А как он узнает, что ты умерла? Мне надо будет ему сообщить, – аккуратно заметил Роберт.

– Дорогой, разве он не почувствует? Я к нему приду во сне и сообщу, что умерла. Не беспокойся об этом, – улыбнулась Нинель.

– А если ты не сможешь прийти к нему во сне? Может, у тебя есть адрес, по которому я отправлю телеграмму?

– Не думай об этом. Тебе нужно жить, учиться, работать, строить собственную семью. Мертвые тебя держат, а это неправильно. Ты все время с мертвыми, как еще сам не умер?

– С какими мертвыми, мама?

– Я умерла, Ника умерла, Кети давно умерла. Твой отец, Зураб – зачем ты ходишь на кладбище как на свидание? Зачем ты с нами? Я знаю, ты все рассказываешь Зурабу. Почему с отцом не делишься? Он мне жаловался, что ты молчишь. Он спрашивает, а ты не отвечаешь. Отец у Зураба спрашивал, но тот тоже не отвечает.

– Мама, но ты еще жива. И Кети жива. – Роберт застыл с ведром на пороге.

– Тебе так кажется, дорогой. Кети умерла в тот день, когда Серго уехал. А Ника умерла, когда Кети вышла замуж. Я умерла вместе с Зурабом. А ты пропал. Как пропал Серго. Вы же вместе уехали. Ты вернулся, значит, и Серго приедет.

Роберт вспомнил, что врач его предупреждал – Нинель может потребоваться больница. Психиатрическая. Проблески сознания постепенно станут эпизодическими, короткими. И вскоре Нинель вовсе перестанет узнавать даже близких. Возможно, она придумает себе другую жизнь. Например, будет считать, что ее мужа убили и ее хотят убить. Или верить в то, что она уже умерла и приходит к младшему сыну как привидение. Или что она молодая и Роберта еще не родила, а живет в том времени.

– Роберт, принеси мне чистую воду! – велела Нинель.

– Да, мама, конечно.

Когда он вернулся, Нинель сидела в его комнате и перебирала вещи, которые он забрал из тумбочки Кети.

– Мама, я принес воду, – сказал Роберт.

– Зачем?

– Ты попросила.

– Зачем ты это хранишь? Разве тебе не больно? – Нинель разглядывала ракушки с именами Серго и Кети.

– На память. Мне это важно, – ответил Роберт.

– Кети тебя так любила. Твердила, что ты особенный. Я была против. Но Ника сказала, что у вас такая любовь, что нельзя мешать. Я это видела. Вы были не двумя ракушками, а одной. Она так тобой восхищалась. Бедная девочка. Она не заслуживала такой судьбы. Как ты мог так с ней поступить?

Роберт понял, что мать принимает его за Серго, но решил молчать.

– Бедная Кети. Она так и не нашла свое счастье, – продолжала Нинель. – А разве ты свое счастье нашел?

– Почему ты говоришь, что Кети не нашла свое счастье? – спросил Роберт. – У нее есть муж, сын. С ней что-то случилось?

– Да, дорогой. С каждой женщиной такая беда может случиться. Любить и быть преданной. А потом жить с человеком, которому благодарна, которого уважаешь, но не любишь. Каждый день сравнивать мужа с тем, любимым. Понимать, что тебя предали. Просто так. В один день. Серго, пообещай мне, что ты поедешь к Кети и попросишь у нее прощения. Она тебя простит. Никого она не любила так, как тебя. Когда ты уехал, Кети всю свою любовь Роберту отдала, заботилась о нем как о младшем брате. Через него и к тебе становилась ближе. Смотрела на Роберта, а видела тебя.

– Разве она не любит мужа и сына? – Роберт не заметил, как у него носом кровь пошла. Шумело в ушах. Нинель же продолжала рассказывать, видя перед собой Серго, а не младшего сына:

– Любит, конечно. Но Кети не такая женщина, как все. Особенная. Счастье, что ей достался терпеливый муж. Но и он не железный. Ника, когда к ним ездила, совсем больная вернулась. Так плакала. Она тогда рассказала, что Кети своей жизнью живет – рисует часами вместо того, чтобы ужин мужу приготовить. Свекровь считает ее странной, золовки изводят, а Кети будто ничего не замечает. Она клеит для Георгия машинки, самолеты. И ее сын растет нежным, тонким. Она все время тебя вспоминает. Мол, Серго тоже рисовал, клеил, музыку чувствовал. Будто она сына не от мужа, а от тебя родила. Кому такое понравится? И про Роберта Кети все время рассказывает, будто он не сосед, не младший брат бросившего ее жениха, а ее сын, старший. Ника рассказывала, что ей сватья письмо написала, что скоро в шапке будет ходить, чтобы не слышать Кети – у нее на языке или Серго, или Роберт. Ника плакала. Кети ведь виновата только в том, что любила тебя и твоего брата. И не может полюбить так же сильно мужа и сына, от него рожденного. Она пыталась, но не получилось. Ника говорила, что Кети должна родить еще ребенка. Муж Кети тоже мечтает о большой семье. Кети не хотела рожать. Говорила, что у нее не осталось места в сердце еще для одного ребенка. И у нее уже двое детей – Роберт и Георгий. Она так хотела ездить сюда чаще, просила мужа разрешить Роберту приезжать к ним. Но муж запретил. Кети должна жить своей семьей, будущим своего ребенка. А не цепляться за прошлое. И не мучить Роберта. Пусть мальчик строит свою судьбу.

Кети потеряла себя. Она винила себя за то, что так и не простила предательства. Не отпустила любимого, не пожелала ему счастья. Годы шли, а боль в Кети так и осталась, не вытеснялась счастьем. Она так и не смогла найти ответа на вопросы, которые съедали ее изнутри. За что? Чем она была плоха? Почему мужчина, за которого она была готова умереть, отказался от нее? Почему ее любовь оказалась сильнее его? Никто не мог ей ответить.

Нинель рассказала сыну о том, что услышала от Кети во время похорон ее матери. Муж, свекровь и золовки при любом случае упрекают – Георгий похож на мать как две капли воды. Ничего общего с отцом. Поэтому в мать растет таким странным, не как все остальные мальчишки. Они хотели, чтобы он был обычным – в футбол играл, коленки разбивал, во дворе бегал с остальными детьми. А Георгий любит рисовать. Часами может над листом бумаги сидеть и каракули карандашом выводить. Георгий любит, когда мать ему книжки читает. Если родственники берут его на праздники, Георгий начинает плакать – он быстро устает от людей. Как и Кети. После смерти тети Ники Кети оставили в покое, но лишь на время. Как она там сейчас?

– Я к ней поеду, – сказал Роберт.

– Дорогой, ты уже ничего не можешь поделать. Она замужняя женщина. Разговоры пойдут. Мы же не сможем людям рот пластырем заклеить. А некоторые сначала говорят, потом думают, что сказали. Кети сплетен не услышит, не заметит, а ее семье разговоры могут горе принести, – ответила Нинель.

Роберт тогда не поехал к Кети, о чем потом жалел каждый день.

Следующие годы он помнил отрывочно, смыто, эпизодами. Было у него такое свойство памяти – забывать плохое и тоскливое. Конечно, в памяти осталась женитьба на Изольде, Изе. Но Роберт, как ни старался, не мог вспомнить причин, которые привели его к этому серьезному шагу и как прожил с женой два года, выброшенных из жизни за ненадобностью и никчемностью. Он не знал, как прожила их его супруга, да и не особо интересовался. Детей в этом браке не родилось. К счастью для обоих. Попроси Роберта описать внешность Изольды – не смог бы. Они развелись так же тихо и спокойно, как и жили. Иза потом вышла замуж и уехала. Больше о ней Роберт ничего не слышал. У него случались романы, короткие связи, которые не приносили ни радости, ни облегчения, не говоря уже о счастье, пусть и кратковременном.

Нинель, которая должна была умереть несколько лет назад, о чем предупреждали врачи и о чем она сама молила каждый день, все-таки не смогла договориться с загробным миром. Смерть за ней не спешила. Уходила Нинель долго, тяжело, но в родных стенах. Роберт заботился о матери, как положено сыну. Кто-то скажет – счастье так уходить. Нинель же умоляла сына помочь ей отправиться на тот свет. Один раз попыталась сама – выпила все таблетки, которые лежали на тумбочке. Роберт не дал матери уйти – вызвал «Скорую». Нинель откачали. И она прокляла сына. Не хотела его ни видеть, ни слышать. Кричала, что он не мужчина, раз не смог взять на себя ответственность, раз не оказалось в нем жалости.

Да, Нинель была абсолютно права. Роберт давно ничего не чувствовал. Ни к жене, ни к матери, ни к жизни. Заходя в комнату, он видел перед собой чужую женщину, которая кричит, стонет и ненавидит всех. Весь мир. Его – особенно. Нинель обвиняла младшего сына в том, что тот вообще появился на свет, выжил, хотя должен был умереть вместо Зураба. Он уходил, чтобы не слышать, хотя мать требовала, чтобы он остался и дослушал.

Нинель ушла плохо. Не простив, не отпустив, не примирившись. Она продолжала ругаться, кричать и проклинать до последнего вздоха. Про Серго она не вспоминала. Изольду, которая, надо отдать ей должное, заботилась о свекрови, считала то ли медсестрой, то ли санитаркой.

Нинель умерла в тот день, когда в родной дом вернулись Кети с Георгием. И Роберт в тот момент понял, что жизнь на самом деле – абсурдна, смешна, нелогична. Именно тем утром, когда он зашел к матери и еще с порога понял, что это конец. Когда вышел на террасу и увидел, что в соседнем доме распахнута калитка и ни секунды не сомневался – вернулась Кети. Именно тем утром его жизнь изменилась. Он вдруг начал чувствовать, обрел осязание, тактильные ощущения. Не знал, что делать – вызывать и ждать врачей, чтобы они констатировали смерть его матери, или бежать к Кети, обнять ее, прижаться, рассказать о том, что ждал ее все эти годы. Роберт не понимал, какое чувство сильнее – горечь или боль? Счастье или надежда? Он не знал, кому сейчас нужнее – матери или Кети? Мать умерла, ведь может и подождать? А Кети? Он вдруг вспомнил, как Серго стоял на этой же веранде и точно так же не мог принять решение. Умер его одноклассник, и он должен был с классом пойти на похороны. А Кети ждала его у забора. Серго разрывался между долгом – проститься с другом и чувствами – бежать на свидание к Кети. Тогда он выбрал чувства.

Роберт выбрал долг. Он вернулся в дом, начал собирать документы, звонить в «Скорую». Сам переодел мать в чистое. Проветрил комнату. Он слышал, как кричала Кети. Звала его. Она не могла открыть дверь. Запасной ключ Роберт носил на груди, как талисман. Некоторые носят крестик. Девушки носили кольца, означавшие помолвку, о которой еще не сообщили родителям. Роберт носил на груди ключ. Как делал это школьником, чтобы не потерять. Снимал его на ночь и надевал утром. Изольда спрашивала, от какой двери этот ключ, но Роберт так и не признался жене.

Когда тело матери забрали, Роберт бросился к соседскому дому. Бежал через заднюю калитку, которой не пользовался много лет. И уже на участке врезался в ребенка. Мальчик смотрел на него испуганно и потирал ушибленную ногу.

– Ты кто? – спросил Роберт. Он ожидал увидеть Кети, но никак не ребенка.

– Георгий, а ты кто? – Мальчик сдерживал слезы, чтобы не расплакаться.

– Я – Роберт.

Роберт ворвался в дом и замер на пороге. Он хотел броситься к Кети, обнять ее, как делал в детстве, прижаться к ее животу, обхватить руками талию. Но Кети в комнате не оказалось. Роберт побежал в спальню и снова, как в детстве, застыл на месте, не в силах двинуться. Его будто парализовало. Роберту показалось, что тетя Ника встала из гроба, чтобы перестелить постель, вытереть пыль. Это точно была она. Тем же знакомым Роберту с детства движением она взбивала подушки и укладывала их на кровать.

– Здесь кто-то кричал, – выдавил из себя Роберт.

– Роберт, дорогой! Слава богу! Я тебя звала! Думала, ты уехал из города! – Женщина, которая выглядела, как тетя Ника, бросилась ему на грудь, прижалась. Она плакала. Роберт заставил себя ее обнять. – Ты меня не узнаешь? Совсем? – Женщина отстранилась и закрыла лицо руками. – Что со мной случилось, если даже ты меня не узнал?

– Я узнал, конечно, – прошептал Роберт. – Просто я не мог прийти раньше. Мама. Она умерла. Сегодня утром.

– Господи! – ахнула Кети. – Как так? Роберт, что я могу сделать? Если бы я знала… почему ты мне не написал? Я бы раньше приехала! Почему ты меня забыл? А твоя жена? Ты же женился.

– Жены нет. Развелся, – ответил Роберт.

– Я не знала. Ничего не знала. – Кети продолжала плакать. – Я думала курицу тебе приготовить, как мама делала. Как ты в детстве любил. Хотела тебя на ужин позвать, с Георгием познакомить. Мы вернулись. Насовсем. Тетя Нинель, бедная. Столько лет мучилась. Как же так? А я ключ потеряла. Поэтому тебя звала – у тебя же был запасной. Потом нашла под половиком. Мама всегда там оставляла, ты знаешь. А что же теперь делать? Не волнуйся, я рядом, помогу. Тетю Нинель похороним. Про поминки не думай, не беспокойся – все приготовим.

– Я и не думал, – честно признался Роберт.

– А я, представляешь, перед отъездом совсем сон потеряла. Что-то меня тревожило. Давно ведь хотела вернуться, но откладывала до последнего. А потом вдруг меня что-то подбросило – пора. Я целый чемодан с вещами забыла. Все беспокоилась, в какой комнате Георгий будет спать. В моей бывшей? Или сделать ремонт у мамы? Мне всегда мамина комната нравилась. А у тебя такое. Тетя Нинель… мне будет ее не хватать.

– В твоей. Георгию будет лучше в твоей комнате. Мне там было хорошо, – сказал Роберт. Он наконец осознал, что перед ним стоит Кети – постаревшая, ставшая похожей на свою мать. С теми же жестами, резкими движениями. Кети даже седела так же, как тетя Ника, – красиво, ровными прядями, которые оттеняли ее глаза.

Роберт вдруг почувствовал, что у него заложило уши. И в голове застучало. Он осознал, что его Кети – тоненькая, как былинка, прозрачная, невесомая, хрупкая и нежная – больше никогда не вернется. Нет, она не умерла, как говорила Нинель, а уехала. Его Кети пропала без вести, как и Серго. Роберт закрыл глаза и вспомнил девушку, которой отдал свое сердце. И посмотрел на женщину, которая взбивала подушки. Смерть матери, возвращение Кети – она рядом, можно подойти, обнять. Мальчик, играющий во дворе. Роберт выскочил из дома и опять едва не сбил Георгия. Тот заплакал. Роберт не стал останавливаться. Он забежал на террасу и сел за стол. Сорвал с груди ключ, прожигающий грудную клетку. Кети. Она стала одной из соседок. Женщин, неуловимо похожих друг на друга. В одинаковых длинных юбках, в кофтах, под которыми видны жировые валики, подчеркнутые бюстгалтером. Женщин с выцветшими глазами, в которых больше не отражается свет. Роберт не хотел видеть постаревшую Кети. Никогда.

В один день он лишился не только матери, но и любви, которую все эти годы заставлял себя считать своей сестрой, а не возлюбленной. Женщины, ради которой жил все это время. И которую всегда представлял, когда находился с другими. Роберт расплакался, горько и безутешно. Он плакал, не пытаясь скрыть слез. В соседнем доме точно так же плакала Кети. Роберт окончательно постарел в тот день. Не повзрослел, а именно постарел. Наконец он почувствовал себя не младшим братом Кети, а ее ровесником.

После похорон матери он затеял ремонт во всем доме. Несколько раз слышал, как в дом заходила Кети, но делал вид, что занят. Он так с ней и не поговорил, не сказал спасибо, хотя Кети устроила поминки и только благодаря ей Роберт знал, что прошло девять дней со смерти матери, сорок дней. Кети взяла его за руку и привела на кладбище. Рядом с памятниками отцу и старшему брату на семейном участке появился новый – сдержанный, скромный камень. Роберт почти бросил букет на могилу матери. Кети наклонилась и уложила цветы красиво.

Роберт сдружился с Георгием. Как когда-то он сам прибегал в дом соседей, чтобы укрыться, поесть, побыть с Кети, поиграть, так сейчас и маленький Георгий прибегал к Роберту. Сам Роберт перебрался в гостиную, выходившую на террасу, решив переделать второй этаж полностью. Но у Георгия вызвала такой восторг его бывшая детская, что Роберт решил повременить с капитальным ремонтом. Его комната, со всеми сокровищами – самолетами, деревянными поездами, мячами всех видов, марками, фантиками, значками – постепенно стала комнатой Георгия. Там он мог часами рисовать, клеить, придумывать новые модели автомобилей, самолетов, поездов. Иногда Роберт поднимался к Георгию и помогал ему в строительстве железной дороги или показывал, как наложить тень, чтобы поезд на рисунке казался больше и внушительнее. Они почти не разговаривали, если речь не шла о поделках или рисунках. Роберт начал учить Георгия читать и писать, и мальчика практически приходилось выгонять домой по вечерам. Роберт что-то готовил, иногда заходил на вокзал и брал у Бэлы хинкали и лаваш. Роберт с Георгием ужинали, не отрываясь от дела, – они могли клеить воздушного змея или сооружать аквариум для головастиков. Или просто лежать – Роберту нравилось читать вслух книги, те самые, которые он сам любил, когда был мальчишкой. А Георгию нравилось слушать. Он говорил, что мама тоже ему читает, но не такое интересное, как Роберт.

– Тебе пора домой, – говорил Роберт.

– Зачем мне уходить? – удивлялся Георгий.

– Тебя мама дома ждет. Она будет переживать, если ты не придешь, – отвечал Роберт.

– Мама плачет. Она все время плачет, – отвечал Георгий.

Естественно, Кети прекрасно знала, где ее сын проводит все дни, но решила этому не мешать – мальчик был счастлив там, в доме Роберта. Для Георгия началась новая жизнь. Он будто воспрял духом, стал более уверенным. Перестал подскакивать по ночам от кошмарных сновидений. И наконец ему стало интересно, радостно и спокойно. Он обрел друга, наставника, партнера по играм.

Поначалу Георгий приносил свои поделки и рисунки, чтобы показать маме, но Кети сразу же начинала плакать. Георгий не говорил матери, что научился читать, писать, пытался сочинять стихи. Не рассказывал, что дядя Роберт показывал ему, как рисовать пастельными мелками, а как карандашом. Георгий не хотел, чтобы мама плакала.

Лишь один раз он осмелился и спросил, почему мама часто плачет. Из-за него? Он плохо себя вел?

– Нет, дорогой, я плачу из-за себя, – призналась Кети.

– Хочешь, я тебя пожалею? – спросил Георгий.

– Да, дорогой, спасибо, – Кети прижала к себе сына.

После этого разговора она старалась, чтобы сын не видел ее слез.

– Тебе надо жениться, – сказала однажды Кети Роберту, – пока люди не начали судачить.

– Ну если пойдут сплетни, я всем буду говорить правду – хотел жениться на тебе, сделал предложение, но ты не согласилась. – Роберт улыбнулся.

– И кто тебе поверит? – рассмеялась Кети в ответ. – Я старше тебя на сто лет! Ты для меня ребенок, которого я не рожала, но вырастила. Все это знают!

– Ты меня не любишь? – Роберт продолжал улыбаться. Наконец он смог говорить о том, что лежало на душе, и делать это так, чтобы не обидеть и не отпугнуть Кети.

– Конечно. Больше всех на свете! Ты стал красивым мужчиной. За тебя любая девушка пойдет! – хохотала Кети. – Зачем тебе седая бабушка?

– Ну мне нравятся женщины постарше. Что в этом такого? – отвечал Роберт с серьезным видом. – Ты даже не усатая, а некоторым мужчинам нравятся усатые!

– Роберт, перестань меня смешить! Я говорю серьезно – тебе нужна жена. Семья, дети! Разве мужчина должен быть один?

– Я не один. У меня есть ты и Георгий. Но я тебе обещаю, если найдется женщина, которая примет не только меня, но и тебя с Георгием, я женюсь на ней хоть завтра. Хотя вряд ли такая найдется. Ты не можешь запретить мне вас любить как родных. И не можешь запретить Георгию находиться в моем доме столько, сколько он захочет. Пусть он будет счастлив. Разве не за этим ты вернулась?

Кети кивнула. Но все же пыталась устроить личную жизнь Роберта. Пусть не своими руками, но через соседок, знакомых и прочих свах, у которых имелись девушки на выданье. Когда она объявляла Роберту, что его ждет встреча с совершенно удивительной девушкой, такой красоты, что даже Кети ослепла, когда ее увидела, Роберт хмурился:

– Опять ты меня хочешь женить? Слушай, где ты их берешь? Местные уже все закончились!

– Сходи и посмотри на нее! Ради меня. Обещаю, в последний раз. Да, она из другого города, но здесь у нее родственники.

– Бедный Георгий. Если ты так же будешь искать невесту для своего сына, то я ему уже не завидую!

– При чем здесь Георгий? Он совсем другое дело! – возмущалась Кети.

– Зачем я тебе так надоел, что ты хочешь, чтобы я надоел бедной девушке? – пытался шутить Роберт. – Разве родственники ей не сказали, что я не самый завидный жених?

– Ой, родственники так хотят ее замуж выдать, что будут молчать! И ты очень даже завидный!

Все потенциальные невесты, с которыми Роберту устраивали свидания, естественно, спрашивали про Кети и Георгия. Роберт честно отвечал: Георгий – сын соседки, которая его воспитывала в детстве как старшая сестра. Девушку бросил его старший брат, хотя дал клятву жениться. Мальчик приходится внуком женщины, которая во многом заменила ему мать. Кандидатки на руку и сердце Георгия таяли от такого проявления нежности, заботы и верности. Или делали вид, что таяли. И просили познакомить их с Кети и Георгием. Некоторые, впрочем, не просили, что Роберт ценил. И понимал, почему девушка вдруг уезжала и не ждала второго свидания.

Особо чувствительным особам Роберт в знакомстве с женщиной и мальчиком, которых считал своей семьей, отказывал. Сам не мог объяснить почему. Хотя, конечно, мог. Он не забыл, как любил Кети, как поклялся однажды на ней жениться и заботиться всю жизнь. Как иногда думал, что Георгий мог бы быть сыном Серго или даже его сыном. Роберт не хотел, чтобы Кети было больно от того, что он приведет в ее дом молодую женщину. Он переживал, что Георгий не поймет и будет страдать от того, что Роберт нашел, кого любить и о ком заботиться. А значит, больше не любит его, Георгия. Так когда-то случилось с самим Робертом – в тот день, когда Кети согласилась стать женой другого мужчины. Он не хотел, чтобы маленький Георгий пережил ту боль, которая чуть не убила его.

Невесты исчезали. Кто-то обижался, считая, что Роберт их стесняется и считает недостойными знакомства с пусть и не совсем родственниками, но все же. Одна девушка хмыкнула – мол, понятно, чей Георгий сын. Стал бы мужчина с чужим ребенком возиться как с родным. Роберт не пытался никого переубедить. Еще одна девушка, которая задержалась дольше остальных, все же обиделась, когда Роберт с очередного свидания сбежал домой, чтобы покормить Георгия ужином. Потом простила, но предложила Роберту сделать выбор. Или она, их счастливое будущее, семья. Или ребенок, который ему даже не родной племянник.

Роберт поставил жирный крест на личной жизни. Ему оказалось достаточно того, что он имел – Кети и Георгия. И он был счастлив, принося с рынка продукты, помогая Кети делать ремонт, рисуя с Георгием и собирая конструктор. Роберту нравилось, когда они ужинали втроем. А потом он, уложив Георгия спать, возвращался к себе. Иногда садился на террасе, столь любимой его отцом, и смотрел, как Кети в доме напротив убирает со стола, моет посуду. Иногда она, управившись с хозяйством, подходила к задней калитке и смотрела на него. Роберт видел, что она там стоит. Она знала, что он ее видит. Но он не приглашал ее к себе, а она не решалась сделать первый шаг. Они оба неловким жестом или намеком боялись сломать пусть зыбкое, странное, но счастье жить именно так. Георгий привык жить на два дома, но все чаще оставался у дяди Роберта.

Кети заходила к Роберту, когда его не было дома. Но дальше террасы никогда не смела пройти. Она оставляла на столе гранаты, орехи, халву или пироги. На выходные на столе всегда появлялась кастрюля с супом или мясо. Но Роберт брал еду и шел обедать или ужинать в дом Кети. Ей нравилось о нем заботиться, а ему – о ней, точнее, о них.

Роберт прекрасно помнил тот день. Георгий должен был пойти в первый класс. Он волновался и никак не мог сосредоточиться, не мог собрать портфель: то хотел доклеить самолет, то брался за книгу, то точил карандаши.

– Хочешь, я завтра отведу тебя в школу? – спросил Роберт.

– Хочу! – обрадовался мальчик, но вдруг погрустнел и сломал грифель только что наточенного карандаша.

– Ты волнуешься? Это нормально. Все будут волноваться. Даже я, – сказал Роберт.

– Я не из-за школы, – буркнул Георгий. – Если меня в школе спросят, кто ты? Можно я скажу, что ты мой папа?

– Нет, нельзя. Но ты можешь сказать, что я твой дядя. Я тоже пошел в школу без папы. Только мой отец умер, а твой жив. И у меня не было дяди, а у тебя есть.

– Но ты ведь мне не дядя. Дядя это если брат мамы. Правда? – Георгий хмурился.

– Правда. Но дядя – не обязательно родственник. Ты же про чужого мужчину тоже можешь сказать, что он дядя. Или тетя. Или бабушка. Так?

– Так, – кивнул Георгий.

– Вот ты и говори, что я дядя! Это будет чистой правдой!

Георгия ответ устроил. Он начал улыбаться и успокоился.

Поздним вечером того же дня Роберт сидел на террасе, думая о том, как быстро пролетело время – Георгий уже в первый класс идет. Роберт услышал, как кто-то тихо идет по тропинке от задней калитки. Это была Кети.

Он вдруг понял, почему его отец чистил фрукты и орехи. Ему тоже вдруг захотелось найти себе занятие, чтобы унять дрожь в руках, отвлечься, притвориться, что занят. Но на столе ничего не лежало.

– Здравствуй, – сказала Кети, и Роберт заставил себя посмотреть на нее. Наверное, так падал свет, или луна вышла раньше положенного срока, но он вдруг увидел перед собой ту Кети, которую знал. Ту Кети, которую любил всем сердцем. Распущенные волосы, тонкое запястье.

– Ты такая красивая, – сказал Роберт.

– Ты иногда очень похож на своего брата. Серго тоже каждый раз меня видел, будто в первый. И так же восхищался, – рассмеялась Кети. Роберт видел, что ей приятно.

Роберт не знал, что ответить, о чем заговорить. Они сидели и молчали. Кети улыбалась. А ему было удивительно хорошо вот так сидеть и молчать. Лишь бы она была всегда рядом.

Утром они повели Георгия в школу. На торжественной линейке Кети не смогла сдержать слез. Позже, уже дома, она металась по кухне, не зная, что приготовить к возвращению сына – шу, медовик или наполеон?

– Не волнуйся. Он справится, – сказал ей Роберт. – Если что, то я хочу медовик.

Кети сделала то, что Роберт совсем не ожидал. Она подошла к нему, взяла его руку, прижала ладонь сначала к щеке, а потом поцеловала тыльную сторону.

– Спасибо тебе, – сказала Кети.

Роберт чувствовал, как в пальцах начало покалывать. Кети закрыла свое лицо его ладонями. Никогда раньше сердце Роберта не разрывалось от нежности, лишь от горя.

Они вместе пошли встречать Роберта из школы. На крыльцо вышла учительница – Светлана Ревазовна, которая преподавала еще у Роберта и Кети.

– Роберт! – крикнула она, увидев своего бывшего ученика. – А ну-ка иди сюда!

– Что ты натворил? – тихо и испуганно спросила Кети.

И Роберт расхохотался. Наконец все стало так, как должно было быть. Он, Кети рядом, перепуганный, но старающийся казаться смелым маленький Георгий. Остальные родители, которые замерли и затихли, – обычная реакция на грозный крик Светланы Ревазовны, которую боялись, обожали, боготворили и гадали, сколько ей лет – девяносто девять или уже сто? А может, и все сто десять! Молодые мамочки перешептывались, что Светлана Ревазовна ведьма или колдунья и раскрыла секрет вечной молодости. Да, все старели, седели, болели, и лишь учительница сохраняла балетную осанку – недаром в молодости была солисткой местного ансамбля танцев. Прямая спина, туфли на каблуках и черный ободок на голове – фирменным аксессуар, – Светлана Ревазовна стояла на школьном крыльце, как делала это каждый год, каждый день, встречая и провожая учеников.

– Здравствуйте еще раз, – подошел к ней Роберт и поцеловал руку.

– Ты невыносимый ребенок! – Учительница попыталась дать ему подзатыльник, и Роберт наклонился к ней и покорно подставил голову под ее руку. Светлана Ревазовна рассмеялась и, не сдержавшись, поцеловала его в макушку. – Управы на тебя нет! Ты опять выпендриваешься! Ну мало мне тебя было! Так я теперь с Георгием должна страдать!

– Что он сделал? – спросил Роберт и строго посмотрел на мальчика.

– О, и ты здесь! – Светлана Ревазовна посмотрела грозно на Кети. – Ну а ты куда смотрела? Дети, вы меня до инфаркта доведете! Мой последний класс, последний выпуск! Если бы я знала, что мне достанется Георгий, я бы еще вчера на пенсию попросилась! Ну что мне теперь делать? Ох, кем я была в прошлой жизни, что сейчас за грехи расплачиваюсь? Наверное, я была учительницей! Точно говорю.

– Светлана Ревазовна, разве Георгий не готов к школе? Не волнуйтесь, я с ним позанимаюсь, – пообещал Роберт.

– Нет, отойди от ребенка и не подходи к нему! – закричала Светлана Ревазовна. – Иначе я тебе двойку в году поставлю! Ох, что я говорю… Ты так подготовил этого мальчика, что я не знаю, что с ним делать. Мне его в третий класс переводить прикажешь? А что остальные дети делать будут? Или Георгию станет скучно и он скажет, что учительница плохая, раз одни палочки и умеет рисовать. И будет прав! Ну зачем ты его сделал таким умным? Зачем решил меня так помучить? Этот ребенок читает, пишет и считает так, что я у него списывать буду! Так, иди к Джульетте Александровне и скажи, что Светлана Ревазовна перевела Георгия во второй класс. Из-за тебя перевела! Сколько мальчику лет? Семь? Так считайте, что он в школу пошел в шесть! И пусть Джульетта не спорит, а то я на пенсию завтра выйду. Или сегодня! Кети! Ты тоже иди! Джульетта помнит, как ты ее мучила. Сколько ты ей уроков сорвала, потому что такая умная была?

Роберт обнял свою учительницу. Потом встал на колени и обнял ее, уже стоя на коленях.

– Нет, ну этот мальчик точно хочет моей смерти в первый день учебного года! Кети! Куда ты смотришь? Пусть он перестанет так делать, или у меня сердце сейчас от счастья остановится! Кети! Кети! Что ты делаешь? Дети, отдайте мне мои руки! Роберт, я не девушка, а ты не делаешь мне предложение, так что немедленно встань! Кети, ты меня сейчас задушишь!

Кети тоже взяла руку учительницы и поцеловала ее. Потом обняла и расцеловала в обе щеки.

Георгий стоял, не понимая, что происходит. То ли его похвалили, то ли наказали.

– Мама, что я сделал? – спросил он шепотом, когда они все втроем шли к директору Джульетте Александровне.

– Ничего, все хорошо. Ты просто очень умный, – рассмеялась Кети. – А дядя Роберт сделал тебя совсем умным.

– Нет уж. Я скажу Джульетте, что ты во всем виновата! – расхохотался Роберт. – Это ты с Георгием так занималась, что Светлана Ревазовна хочет на пенсию!

В кабинете директора произошла точно такая же сцена, что и на крыльце школы. Роберт, встав на колени, целовал руки Джульетты Александровны, а Кети ее душила в объятиях.

Георгий был переведен во второй класс, но и там ему быстро наскучило. Все учителя называли его «мальчик Роберта», и Георгий сначала не понимал, хорошо это или плохо, но потом привык.

Роберт продолжал с ним заниматься, идя впереди всей программы.

– Георгий, умоляю, давай ты только с дядей Робертом будешь таким умным, а в школе немножко глупым? – умоляла сына Кети.

Вот в тот год, оказавшийся полным волнений и счастливым одновременно, сложным, слезным и важным для обеих семей, Роберт встретил Илону. Он наслаждался счастьем и, видимо, утратил бдительность. У него была семья – Кети и Георгий. О большем Роберт не мечтал. Да и, откровенно говоря, не хотел. Георгий переселился в бывшую детскую комнату Роберта, где под рукой были энциклопедии, книги. Роберт сделал в комнате ремонт, поставил новую кровать, стол и стул. Кети покрасила стены и нарисовала самолеты, танки, машины и все известные двигательные аппараты. Она заходила в дом к Роберту, уже не таясь, – убирала, готовила еду, стирала, гладила. Вечером они сидели на террасе, разговаривали, смеялись. Кети рассказывала сыну, каким умным в школе был Роберт, а Роберт рассказывал мальчику, какой умной девочкой была Кети. Роберт рассказывал Георгию про Серго – он был таким умным, что вся школа с ума сходила. А еще веселым. Мог уговорить весь класс сбежать в кино. А мог написать такое сочинение, что все его перечитывали и плакали. Кети была благодарна Роберту за память. За то, что вспоминал для нее.

– Дядя Роберт, мама, а почему я один? – вдруг в один из вечеров спросил Георгий.

– Как один, дорогой? – удивилась Кети.

– У всех есть братья, сестры, а у меня никого.

– Я тоже росла одна в семье, – сказала Кети.

– Я не хочу быть один. Если у дяди Роберта будут жена и дети, тогда… тогда и у меня будут родственники, – сказал Георгий.

– Ох, милый… в жизни по-разному бывает, – ответила Кети, не зная, какие еще слова подобрать.

Наверное, вселенная услышала ребенка, его тайное желание быть как все, иметь большую семью и откликнулась на просьбу. Или так всегда происходит в жизни, когда не ждешь перемен, не хочешь их, а они случаются.

Роберт и не помнил, как Илона впервые появилась в его доме. Ему казалось, что она была всегда. Илона же рассказывала, что ее пригласила тетя Валя, которая приходилась ей четвероюродной теткой и очень дальней родственницей покойной тети Ники. Тетя Валя просила Илону приехать и прийти на могилу тети Ники – соблюсти приличия, так сказать.

Илона приехала. Она знала лишь то, что тетя Валя приходится ей теткой по отцовской линии и что она вроде как умирает, но никак не умрет. Последние лет пять она звонит родственникам и требует, чтобы те приехали попрощаться и навестить могилы родных. Илона поехала, чтобы уже закончить эту историю и жить спокойно.

Встретившая ее тетка, которая выглядела живее всех живых и умирать в ближайшее время явно не собиралась, отправила ее нанести визит дочери тети Ники. Таким сложным путем Илона и оказалась в доме Роберта, поскольку в доме, где жила ее родственница, о которой Илона никогда не слышала, дверь ей не открыли. Илона, привыкшая решать проблемы сразу же после их появления, пошла к соседям, выбрав тайную заднюю калитку. Она всегда предпочитала самый простой и логичный путь.

Во дворе она столкнулась с Георгием, который чертил палкой на песке решетку, сам с собой играя в крестики-нолики. Илона показала мальчику трюк – куда ставить крестик или нолик, чтобы всегда оставаться в победителях. Оставив ошарашенного мальчика разглядывать письмена, она прошла на кухню. Кети в тот момент вытаскивала из духовки мясо и не знала, куда поставить противень. Илона быстро подставила деревянную доску, и Кети с облегчением поставила его на доску.

– Что-то горит! Утюг! – ахнула Илона и побежала в комнату, будто выросла в этом доме и твердо знала, в какой из комнат стоит гладильная доска. Там она выключила из розетки утюг, стоявший на простыне, и продемонстрировала Кети дыру.

– Что-то я устала, – призналась Кети.

Илона помогла ей доделать ужин, сварила кофе, легко ориентируясь в кухонных шкафчиках и быстро разобравшись с плитой. Женщины сидели, пили кофе, Илона, играя с прибежавшим в дом Георгием в крестики-нолики, очень смешно рассказывала про умирающую тетку, которая, оказывается, просто решила повидаться с дальними родственниками и не придумала ничего лучше, как сообщить о своей скорой смерти. Тетка справедливо полагала, что родственники просто так не приедут, лишь в случае серьезного повода. Поэтому и выбрала собственную кончину. Илона оказалась прекрасной рассказчицей, и Кети хохотала, чего с ней давно не случалось. А уж когда Илона в красках описала найденный у тетки график – кому и когда сообщить о скорой смерти и расписанные по месяцам предстоящие визиты родственников, даже Георгий начал подхихикивать.

Вот в такой обстановке и произошло знакомство Илоны с вернувшимся с работы Робертом. Поскольку у Илоны и в мыслях не было искать себе мужа – она вообще не собиралась замуж ни в ближайшее, ни в более отдаленное время, – то к Роберту она отнеслась как к давнему другу, а не как к мужчине. Роберт же, отвыкший от подобных взглядов – теплых, можно сказать, родственных, и того ощущения, что по отношению к нему не строят матримониальных планов, растаял и расслабился. Когда же Илоне поведали запутанную историю соседства и тот факт, что Георгий считает дядю Роберта родным, она нисколько не удивилась и ответила, что ее тоже все детство воспитывала соседка, которую она искренне считала родной бабушкой.

Илона провела у тетки неделю и каждый день виделась с Кети, Георгием и Робертом. И только этой девушке, немного странной, слишком прямолинейной и резкой, обладавшей отличным чувством юмора, Роберт вдруг признался в том, в чем не решался признаться самому себе. Что всю жизнь, с раннего детства, когда Кети считалась невестой его брата, был в нее влюблен. Что Георгия считает родным. И этот мальчик, рожденный от другого мужчины, так похож на него по внутреннему устройству, что даже страшно становится. Илона вдруг ответила, что прекрасно его понимает – она тоже в детстве была копией той соседки, которая ее воспитывала: в поведении, манерах, вкусах. И она тоже сразу же влюбилась в Кети и Георгия, которого с радостью считала бы своим племянником.

– Слушай, такой умный мальчик, что, если я буду только ходить с ним рядом, тоже буду считаться очень умной, – хохотала Илона.

Роберт с удивлением смотрел на девушку, сидевшую напротив. Никто не умел так шутить, как она. Никто так не поражал его легкостью и одновременно твердостью характера. Ни к кому Георгий не тянулся так, как вдруг потянулся к Илоне.

Оказалось, что Илона окончила художественную школу, и ей не надоедало часами сидеть с Георгием и показывать, как правильно нарисовать фигуру человека. Она усаживала Кети на стул, и Георгий рисовал маму. Илона показывала, объясняла и вдруг двумя штрихами заканчивала рисунок – на листе бумаги появлялась именно Кети. Илона увлекла Георгия графикой, подарив настоящий грифельный карандаш. Георгий рисовал деревья, дома, фигуры прохожих. Она заставила Роберта сколотить для мальчика настоящий мольберт, и Георгий после школы бежал к дяде Роберту в надежде застать там Илону.

Именно ребенок первым сказал, что теперь у него настоящая семья, ведь у него теперь есть не только дядя, но и тетя. Кети выронила нож, Роберт замер, а Илона расхохоталась и торжественно разрешила Георгию считать ее тетей. В знак признания они нарисовали семейный портрет, на котором были не только Георгий с мамой, Роберт с Илоной, но и бродячий кот Шули, любивший черешню, кошка Шушуля, считавшаяся женой кота Шули и регулярно приносившая котят, которые не были похожи на Шули ни одним ухом. На семейном портрете нашлось место и для тети Ники, которой Георгий пририсовал крылья, которыми бабушка обнимала все семейство, включая котов и котят.

Кети, рассматривая рисунок, расплакалась. Роберт достал рамку, вставил рисунок и повесил его на стену. Потом они долго спорили, в чьем доме будет висеть семейный портрет. И договорились, что месяц у Роберта, месяц – у Кети.

– А я? – спросила Илона. – Тогда мне придется жить или с Робертом, или с Кети. Я тоже хочу любоваться портретом!

– Ты будешь жить с Робертом! И портрет будет висеть у вас два месяца! – радостно объявил Георгий.

Кети снова заплакала.

– Мама, не обижайся, но так справедливо! – начал успокаивать Кети сын.

Когда Илона собралась домой, Кети искренне огорчилась, но не считала себя вправе вмешиваться в жизнь Роберта и Илоны. И лишь маленький Георгий очень осмысленно и четко начал задавать вопросы:

– Тетя Илона, тебе зачем надо домой? На работу?

– Нет, дорогой. Я уволилась – надоело считать цифры. Я ведь экономист, и это очень, очень скучно. Думала, отдохну и найду новую работу – буду преподавать живопись. В школе или в студии. Спасибо тебе огромное – теперь я точно знаю, чем хочу заниматься: учить детей рисованию. Почему я раньше до этого не додумалась?

– Потому что раньше у тебя не было меня. И Роберта, – серьезно ответил Георгий. – То есть тебе не надо на работу?

– Нет.

– А жених у тебя есть? – продолжал спрашивать Георгий, и Кети шикнула на сына.

– Конечно, нет, – рассмеялась Илона, – я еще не встретила такого прекрасного юношу, каким вырастешь ты.

– Значит, ты должна остаться, – сказал твердо Георгий. – Учить детей ты и здесь можешь. Я еще маленький и не могу на тебе жениться, а дядя Роберт может.

– Георгий, милый, дядя Роберт должен меня любить, чтобы жениться. Ну и я его, – опять рассмеялась Илона. Кети уже в пятый раз перемывала одну кружку.

Тут вошел Роберт и Илона радостно и смешно пересказала разговор с Георгием. И были в этом пересказе такая легкость и нежность, что Роберт улыбнулся.

– Ну, я думаю, еще на некоторое время Илона может остаться, чему мы будем только рады, – сказал Роберт.

Так Илона осталась на неделю и еще на неделю. Чтобы не слоняться без дела, она быстро устроилась на работу в школу и в студию рисования. Ее обожали дети и родители. Отбоя от учеников не было. Тетка только радовалась тому, что племянница живет с ней, работает, прилично зарабатывает, и отменила все остальные визиты родственников, сообщив, что умирать не собирается.

– Мне кажется, сама судьба привела к нам Илону, – сказала однажды Кети Роберту. Они сидели на террасе, это было только их время. – Ты же знаешь, я желаю тебе счастья.

– Я счастлив. С тобой и Георгием, – в миллионный раз повторил Роберт.

– Да, я знаю. Но Илона… она другая. Не как все женщины. Она любит Георгия, и он к ней тянется. Да и я к ней тянусь – всегда хотела иметь такую подругу. Мне кажется, она сможет сделать тебя счастливым. Хотя бы посмотри на нее другими глазами.

– Она на меня не смотрит как женщина, – ухмыльнулся Роберт.

– Посмотрит. Только сделай первый шаг.

Наверное, Роберт посмотрел на Илону по-другому. Наверное, она увидела в нем мужчину. Еще через месяц они сыграли свадьбу, и их союз был таким же легким, как и знакомство. Роберту казалось, что Илона была в его жизни всегда. Как Кети, Георгий, тетя Ника. Он не понимал, как жил без нее. Илона же своим замужеством сделала тетку совершенно счастливой, и та всем родственникам сообщила, что все так и было задумано. Мол, она с самого начала знала, что устроит жизнь любимой племянницы.

Когда спустя ровно девять месяцев после свадьбы Илона родила сына, названного Отари, то больше всех радовался Георгий. Ведь у него теперь были не только дядя с тетей, но и брат. Георгий пообещал научить Отари всему, что знает сам.

– Нет! – закричали в унисон Кети с Робертом. – Наша школа еще одного гения не вынесет!

Жизнь шла своим чередом. Илона больше не могла рожать, но Роберт был счастлив иметь только одного сына.

Илонина тетя умерла намного позже, чем планировала. Они отправили в большую жизнь, в институт, Георгия, а потом и Отари. Сыграли свадьбы. Радовались рождению внучки от Георгия и ждали внуков от Отари. Георгий, как Кети ни сопротивлялась, забрал ее к себе в Москву. Она успела понянчиться с внучкой, названной Катей, в ее честь, но очень скоро умерла. Сгорела от рака. Возможно, потому, что жизнь в большом городе была не для нее…

И вот, сидя с женой на диване, Роберт вдруг увидел в телевизоре свою точную копию. Ну, почти точную. Илона, рассматривая фотографию братьев, не могла не признать – фамильное сходство налицо.

– Он сын Серго! – Роберт никак не мог успокоиться. – Представляешь? Я должен его найти. Мы должны поехать в Турцию. Неужели он не будет рад, что у него есть родственник? Что я нашелся! Если я рад, то и он будет рад! Нет, он будет счастлив, потому что я счастлив!

– Сначала я хочу услышать эту историю. От начала до конца! – велела Илона, и Роберт пересказал все, что помнил.

– Он так и не связался ни с матерью, ни с тобой? – ахнула Илона.

– Нет. Я не знаю. Если и писал письма, то мама их уничтожала.

– Хорошо, дорогой. Но ты уже не так молод и ведешь себя так, будто выжил из ума. Как ты подойдешь к этому мэру? Что скажешь? На шею кинешься?

– Зачем я должен говорить? Я ему покажу вот эту фотографию! Я ему себя покажу! Разве еще нужны доказательства?

– Но где мы его будем искать? Турция – это страна, если ты забыл географию. И тот город может оказаться больше нашего. Или твой мэр совсем не хочет, чтобы у него нашлись родственники. Так часто бывает в жизни. Разве я хочу, чтобы у меня нашлась сестра? Нет! Зачем мне утерянный брат на мою голову? Разве я хочу знать, что мои родители нас разлучили во младенчестве? Нет! Я лучше сериал посмотрю! Зачем мне кино в жизни?

– Любимая, тут другое. Эта история – она всю нашу семью погубила. Мы все расплачивались за то, что мама Серго на вокзал своими собственными ногами проводила. И я тоже. Ведь я тоже там был! Илона! А вдруг он жив? – Роберт стал тыкать пальцем в телевизор.

– Конечно, он жив. И хорошо питается, – ответила Илона. – Мужчина в расцвете сил. Очень привлекательный, кстати.

– При чем здесь этот юноша-мэр? Конечно, он жив! Разве он не в телевизоре сейчас? Я про Серго говорю! Вдруг он еще жив? Я же жив! – кричал Роберт. – Подумай о мальчиках! Разве они не мечтали о большой семье? Разве Отари не будет рад, что у него есть… кем они друг другу приходятся? Илона, скажи мне, кем будет мэр для Отари? Не говори, я сам знаю! Братом будет! Если мы найдем этого мэра, то семья воссоединится! Отари, Георгий и этот мэр – как его зовут, ты не помнишь? Не важно. Они будут три брата, как мы с Зурабом и Серго! Ты понимаешь? Наша семья обретет покой!

– Дорогой, ты знаешь, я люблю Георгия как родного сына. Но мэр может оказаться не таким любвеобильным, как я. Георгий ему никто по крови, – напомнила Илона.

– Зачем ты сейчас портишь мне настроение? Разве ты не видишь, как я счастлив? – возмутился Роберт. – Какая разница, по крови или нет? Георгий – сын Кети! Разве этого мало, чтобы мэр считал его родным? И я знаю, как найду своего племянника! Выйду на улицу и спрошу! Люди скажут, где живет мэр!

– Дорогой, я опять боюсь за твою голову. Она точно решила, что ей не нужен мозг! Ну на какую улицу ты выйдешь? У каких людей?

– Какая разница? – Роберт чуть не закричал. – Если мэр приедет в наш город, выйдет на улицу и спросит, где живут Роберт с Илоной, разве люди не покажут дорогу?

– Роберт, счастье моей жизни, но ты же не понимаешь по-турецки! – воскликнула Илона.

– Если мэр сын Серго, то точно знает грузинский. А если Серго жив, то я его сердцем найду! – Роберт ударил кулаком по телевизору.

– Нет, я все-таки позвоню Рустему, спрошу за твою бедную голову. И про себя спрошу – сколько я смогу жить с мужем, который сошел с ума? Подумай, как ты себе это представляешь? Если он мэр, то ездит на машине с охраной. Ничего про тебя не знает, и мы не знаем, хочет ли знать. Мы не знаем, как его зовут! И в каком городе он живет, тоже не знаем! Все хотят иметь родственника мэра. У него таких братьев – наверняка полгорода.

– Тогда что мне делать? Зачем ты так все сказала, что теперь я буду страдать? Зачем ты подарила мне счастье, переключив мой спорт и показав мне племянника, а теперь говоришь, что я сумасшедший!

– Роберт, дорогой, я знаю, что надо делать. Я позвоню Отари и Тине и скажу, что ты – родственник мэра. Я тобой очень горжусь, и они будут гордиться… Заодно посоветуюсь. Они молодые, разбираются в этой, как его… политике. С Тиной поговорю, она умная девочка. Заодно спрошу, когда она сделает меня счастливой бабушкой. А еще лучше, вызову их сюда. Сколько лет не приезжали? Уже два года. Так пусть приедут, раз ты стал родственником мэра!

– Оставь девочку в покое. Если начнешь ей рассказывать про невестку Лианы, Тина точно не приедет! – закричал Роберт.

– Я знаю, что говорить. Или ты будешь мне рассказывать про моего сына и его жену, которую я приняла как родную дочь? Роберт, дорогой, успокойся. Все равно это будет счастье – дети приедут, я посмотрю, как Отари похудел, какие у него круги под глазами. Я так по нему скучаю! Давай ты будешь думать, как познакомиться с мэром – твоим племянником, а я буду думать, как уговорить Тину подарить мне внуков.

– Не могу поверить… А вдруг Серго жив? Я же жив… – прошептал Роберт.